Стивен КИНГ Перевод с английского Т.А. Перцевой ЛОВЕЦ СНОВ ТОМ 2 ONLINE БИБЛИОТЕКА http://www.bestlibrary.ru ЧАСТЬ 2 СЕРЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ Из подсознанья возникает призрак, Цепляется за переплет окна и стонет, моля о возрожденьи. Дым сигары, его немой союзник, навис над изголовьем. Я ощущаю руку на плече, смотрю.., но это рог! Теодор Ротке Глава 10 КУРЦ И АНДЕРХИЛЛ 1 Единственным сколько-нибудь просторным зданием в районе боевых действий был небольшой магазинчик, называвшийся "Страна товаров Госслина". Чистильщики Курца начали прибывать туда незадолго до снегопада. К половине одиннадцатого, когда туда приехал сам Курц, стали подтягиваться вспомогательные силы. Похоже, ситуация наконец бралась под контроль. Магазин получил условное название Блю-базы ""Blue Base" и вес прочие названия со словом "Blue" - скрытые аллюзии на классический "пиратский концертник" Дженнис Джоплин "Blue Zone"". Загон для скота, примыкающую к нему конюшню (ветхая, но все еще вполне пригодная) и коровник обозначили как Блю-изолятор и уже успели разместить там первых задержанных. Арчи Перлмуттер, новый адъютант Курца (прежний, Калверт, умер две недели назад от сердечного приступа, чертовски не вовремя), держал планшетку с дюжиной имен на первом листе. Конечно, Перлмуттер привез с собой и лэптоп, и портативный компьютер, но оказалось, что вся электроника в Джефферсон-трект мгновенно скисает. В самом верху списка значились Госслины, старый владелец магазина и его жена. - Это еще далеко не все, - сказал Перлмуттер. Курц мельком глянул на список и отдал планшетку Перли. За их спинами разворачивались большие трейлеры, устанавливались полуприцепы, укреплялись фонарные столбы. К ночи это место будет освещено так же ярко, как нью-йоркский стадион "Янки" во время чемпионата по бейсболу. - Двух типов мы упустили вот на столько, - сообщил Перлмуттер, для наглядности разводя большой и указательный пальцы на четверть дюйма. - Приехали запастись едой, в основном пивом и сосисками. Лицо Перлмуттера было белым как простыня, только на каждой щеке цвело по красной розе. К тому же ему приходилось перекрикивать все усиливающийся шум, что отнюдь не способствовало спокойствию духа. Вертолеты прилетали парами и садились на щебеночно-асфальтовой дороге, ведущей к соединявшей штаты автостраде 95, откуда, следуя на запад, можно было попасть в один захолустный городишко (Преск-Айл), а следуя на юг - в целую россыпь захолустных городишек (вроде Бангора и Дерри). Вертолеты - это, конечно, неплохо, при условии, что пилотам не придется зависеть от навигационных приборов, которые, как всякая электроника, тоже накрылись. - Куда эти парни направились? В лес или к шоссе? - спросил Курц. - Назад в лес, - ответил Перлмуттер, до сих пор не нашедший в себе сил встретиться глазами с шефом. - Госслин говорит, что туда ведет еще одна дорога, Дип-кат-роуд. На стандартных картах ее нет, но я раздобыл туристическую карту "Даймонд интернейшнл пейпер", где показано... - Прекрасно. Они либо вернутся, либо так и останутся там. И то, и другое нам на руку. Прибыл очередной отряд вертолетов. Экипажи, оказавшись вдали от посторонних глаз, сгружали тяжелые пулеметы. Операция постепенно приобретала масштабы "Бури в пустыне", а может, и большие. - Надеюсь, вы понимаете свою миссию здесь, Перли? Перлмуттер определенно понимал. Он был здесь новеньким, старался произвести впечатление и от нетерпения почти подпрыгивал. Как спаниель, почуявший лакомство, подумал Курц. И при этом ухитрился ни разу не посмотреть ему в глаза. - Сэр, характер моей работы довольно банален. Банален, подумал Курц. Банален, как вам это нравится? - Я должен: а) задерживать, б) отвозить задержанных к медикам, в) до дальнейших приказаний никого не выпускать из зоны карантина. - Совершенно верно. Это... - Но, сэр, простите, сэр, здесь еще нет ни одного врача, только несколько войсковых санитаров и... - Заткнитесь, - коротко бросил Курц, и хотя голоса при этом не повысил, с полдюжины мужчин в неприметных зеленых комбинезонах (все, включая Курца, были в таких комбинезонах без знаков различия) замерли, прежде чем с удвоенной скоростью разбежаться по своим делам.., нет, скорее с утроенной. Но перед этим все, как один, посмотрели в сторону Курца и Перлмуттера. Розы на щеках Перлмуттера мгновенно увяли. Адъютант попятился, увеличив расстояние между собой и шефом на добрый фут. - Если еще раз перебьешь меня, Перли, я врежу тебе по первое число. Попробуешь еще раз, и окажешься в госпитале. Ясно? Перлмуттер, сделав нечеловеческое усилие, заставил себя уставиться в лицо Курца и отдал честь так лихо, что между рукой и фуражкой, казалось, проскочила молния. - Сэр, да, сэр! - И брось этот официоз, я ничего подобного не требую, - раздраженно бросил Курц и, заметив, что Перлмуттер опустил глаза, добавил: - И смотри на меня, когда с тобой говорят, парень. - Это еще далеко не все, - сказал Перлмуттер. Курц мельком глянул на список и отдал планшетку Перли. За их спинами разворачивались большие трейлеры, устанавливались полуприцепы, укреплялись фонарные столбы. К ночи это место будет освещено так же ярко, как нью-йоркский стадион "Янки" во время чемпионата по бейсболу. - Двух типов мы упустили вот на столько, - сообщил Перлмуттер, для наглядности разводя большой и указательный пальцы на четверть дюйма. - Приехали запастись едой, в основном пивом и сосисками. Лицо Перлмуттера было белым как простыня, только на каждой щеке цвело по красной розе. К тому же ему приходилось перекрикивать все усиливающийся шум, что отнюдь не способствовало спокойствию духа. Вертолеты прилетали парами и садились на щебеночно-асфальтовой дороге, ведущей к соединявшей штаты автостраде 95, откуда, следуя на запад, можно было попасть в один захолустный городишко (Преск-Айл), а следуя на юг - в целую россыпь захолустных городишек (вроде Бангора и Дерри). Вертолеты - это, конечно, неплохо, при условии, что пилотам не придется зависеть от навигационных приборов, которые, как всякая электроника, тоже накрылись. - Куда эти парни направились? В лес или к шоссе? - спросил Курц. - Назад в лес, - ответил Перлмуттер, до сих пор не нашедший в себе сил встретиться глазами с шефом. - Госслин говорит, что туда ведет еще одна дорога, Дип-кат-роуд. На стандартных картах ее нет, но я раздобыл туристическую карту "Даймонд интернейшнл пейпер", где показано... - Прекрасно. Они либо вернутся, либо так и останутся там. И то, и другое нам на руку. Прибыл очередной отряд вертолетов. Экипажи, оказавшись вдали от посторонних глаз, сгружали тяжелые пулеметы. Операция постепенно приобретала масштабы "Бури в пустыне", а может, и большие. - Надеюсь, вы понимаете свою миссию здесь, Перли? Перлмуттер определенно понимал. Он был здесь новеньким, старался произвести впечатление и от нетерпения почти подпрыгивал. Как спаниель, почуявший лакомство, подумал Курц. И при этом ухитрился ни разу не посмотреть ему в глаза. - Сэр, характер моей работы довольно банален. Банален, подумал Курц. Банален, как вам это нравится? - Я должен: а) задерживать, б) отвозить задержанных к медикам, в) до дальнейших приказаний никого не выпускать из зоны карантина. - Совершенно верно. Это... - Но, сэр, простите, сэр, здесь еще нет ни одного врача, только несколько войсковых санитаров и... - Заткнитесь, - коротко бросил Курц, и хотя голоса при этом не повысил, с полдюжины мужчин в неприметных зеленых комбинезонах (все, включая Курца, были в таких комбинезонах без знаков различия) замерли, прежде чем с удвоенной скоростью разбежаться по своим делам.., нет, скорее с утроенной. Но перед этим все, как один, посмотрели в сторону Курца и Перлмуттера. Розы на щеках Перлмуттера мгновенно увяли. Адъютант попятился, увеличив расстояние между собой и шефом на добрый фут. - Если еще раз перебьешь меня, Перли, я врежу тебе по первое число. Попробуешь еще раз, и окажешься в госпитале. Ясно? Перлмуттер, сделав нечеловеческое усилие, заставил себя уставиться в лицо Курца и отдал честь так лихо, что между рукой и фуражкой, казалось, проскочила молния. - Сэр, да, сэр! - И брось этот официоз, я ничего подобного не требую, - раздраженно бросил Курц и, заметив, что Перлмуттер опустил глаза, добавил: - И смотри на меня, когда с тобой говорят, парень. Перлмуттер с крайней неохотой подчинился приказу. Лицо словно подернулось пеплом. И хотя вокруг стоял оглушительный треск вертолетов, в этом уголке, казалось, царила неестественная тишина, будто Курц существовал в некоем вакууме. Перлмуттер был убежден, что все наблюдают за ними и видят, как он перепуган. Глаза у некоторых были в точности, как у нового шефа. В этих глазах стыла вселенская пустота, словно за ними не было даже подобия мозга. Перлмуттер слышал о взглядах, в которых отражались тысячелетия, но в случае с Курцем речь, вероятно, шла о миллионах лет, вероятнее всего, световых. И все же Перлмуттер как-то ухитрялся выносить этот взгляд. Смотрел в пустоту. Похоже, начало не слишком успешное. Сейчас важнее всего, настоятельно необходимо, остановить обвал, пока он не превратился в лавину. - Вот так, хорошо. Во всяком случае, лучше. - Курц говорил очень тихо, но Перлмуттер без труда расслышал его, несмотря на рев двигателей. - Я скажу это только один раз, и только потому, что ты новичок, и очевидно, не отличаешь хрен от пальца. Мне приказали провести здесь операцию "паука". Знаешь, что это такое? - Нет, - произнес Перлмуттер, испытывая почти физическую боль от того, что не мог добавить "сэр". - По словам ирландцев, расы, так до конца и не избавившейся от идиотских суеверий, которые каждый из них всосал с молоком матери, паука - это конь-призрак, крадущий зазевавшихся путников и увозящий их неведомо куда. Парадокс, настоящий парадокс, Перлмуттер! Хорошо еще, что мы разрабатываем перспективные стратегические планы, как раз на случай подобной хренотени, еще с сорок седьмого, когда представители военно-воздушных сил впервые представили образец предмета внеземного происхождения, известного теперь под кодовым названием "сигнальный фонарь". Беда только в том, что это, как мы считали, отдаленное будущее настигло нас, и теперь приходится расхлебывать кашу с помощью таких парней, как ты. Понимаешь, солдат?! - Да, сэ.., д-да... - Надеюсь. Нам поручено нечто вроде блицкрига. Все нужно проделать быстро и четко, словом, настоящая паука. Придется сделать всю грязную работу и выйти из болота как можно более чистыми.., чистыми, да, Господи, и улыбающимися... Курц коротко ощерился в улыбке, став в этот момент настолько похожим на злобного сатира, что Перлмуттер едва не завопил от ужаса. Высокого, сутуловатого Курца можно было бы легко принять за бюрократа, не будь в нем чего-то жуткого. Даже самый бесчувственный человек замечал это что-то в его глазах, ощущал в чопорной манере держать руки перед собой.., но не это пугало Перлмуттера, и не поэтому шеф заслужил прозвище Старого Страшного Курца. Перлмуттер не мог сказать точно, в чем дело, да и знать не хотел. В этот момент он хотел только одного: поскорее закончить разговор и убраться подобру-поздорову. Кому, спрашивается, тащиться тридцать миль на запад ради контакта с пришельцами? Вот он, рядом, стоит перед Перлмуттером! Губы Курца плотно сомкнулись. - Мы ведь в одной упряжке, так? - Да. - Отдаем честь одному флагу? Мочимся в один писсуар? - Да. - И какими мы собираемся выйти из всего этого, Перли? - Чистыми? - В точку! И какими еще? На какую-то ужасную секунду он растерялся. Но тут до него дошло. - Улыбающимися, сэр. - Назови меня сэром еще раз и получишь в морду. - Извините, - прошептал Перлмуттер. По дороге, вернее, почти по обочине, медленно полз школьный автобус, опасливо сторонясь вертолетов. Большие черные буквы на желтом фоне гласили: МИЛЛИНОКЕТ СКУЛ ДЕПТ. Командирский автобус. Внутри Оуэн Андерхилл и его люди. Команда класса А. При виде автобуса Перлмуттеру стало легче. Оба они в разное время работали с Андерхиллом. - Медики прибудут к вечеру, - сообщил Курц. - Все доктора, какие только потребуются. Усек? - Усек. Направляясь к автобусу, остановившемуся перед единственной бензоколонкой магазина, Курц глянул на часы. Почти одиннадцать. Боже, как летит время, когда веселье в разгаре! Перлмуттер шагал рядом, но спаниелья упругость походки куда-то исчезла. - А пока, Арчи, осматривай их, обнюхивай, выслушивай небылицы и регистрируй все случаи Рипли. Надеюсь, ты знаешь, что такое Рипли? - Да. - Прекрасно. Только не вздумай дотрагиваться. - Господи, нет! - воскликнул Перлмуттер и тут же залился краской. Курц растянул губы в улыбке, не более естественной, чем первая, акулья. - Превосходно, Перлмуттер. Респираторы есть? - Только что привезли. Двенадцать ящиков, и доставят е... - Хорошо. Нам необходимы полароидные снимки Рипли. Документация должна быть самой тщательной. Образец А, образец Б, и так далее, и тому подобное. Дошло? - Да. - И надеюсь, ни один из наших гостей.., не ускользнет? - Ни в коем случае! - сказал Перли с видом человека, возмущенного подобной мыслью. Губы Курца снова раздвинулись на немыслимую ширину, как нельзя более напоминая акулью пасть. Пустые глаза смотрели сквозь Перлмуттера, пронизывали, по твердому его убеждению, землю до самого центра. Он невольно задался вопросом, уйдет ли кто с Блю-базы, когда все будет кончено. Кроме Курца, разумеется. - Продолжайте, гражданин Перлмуттер. Приказываю продолжать во имя правительства. Арчи Перлмуттер посмотрел вслед Курцу, идущему к автобусу, откуда вывалился Андерхилл, более всего напоминавший квадратный банковский сейф. Перли в жизни не был так рад увидеть чью-то спину, как в этот момент. 2 - Привет, босс, - бросил Андерхилл, одетый, подобно остальным, в простой зеленый комбинезон. Правда, он, как и Курц, тоже носил оружие. В автобусе сидело человек двадцать, большинство из которых дожевывали завтрак. - Так что у нас тут, старина? - осведомился возвышавшийся над Андерхиллом Курц. Правда, тот, в свою очередь, весил больше Курца фунтов на семьдесят. - "Королевский бургер". Представляете, проехали прямо насквозь. Не думал, что автобус поместится, но Йодер клялся, что все получится, и оказался прав. Хотите бургер? Правда, он немного остыл, но даже в этой дыре должна быть микроволновка. - Андерхилл кивком указал на магазин. - Воздержусь. Холестерин вреден для печени. - Как ваш пах? Шесть лет назад, играя в ракетбол, Курц получил серьезную травму, что послужило, хоть и косвенно, причиной их единственной размолвки. По мнению Андерхилла, пустяковой, но от такого типа, как Курц, можно всего ожидать. За бесстрастной маской скрывался дьявольский ум, готовый выдавать идеи со скоростью света, строить бесчисленные планы, создавать немыслимые программы, управлять молниеносной сменой эмоций. Немало людей считали Курца сумасшедшим. Оуэн Андерхилл не знал, так это или нет, но понимал, что с таким человеком следует быть осторожным. Крайне осторожным. - Как говорят ирландцы, мой пах - как огурчик. Он театрально дернул себя за мошонку и удостоил Оуэна своей фирменной крокодильей улыбки. - Рад слышать. - А вы? В порядке? - Как огурчик, - кивнул Оуэн, и Курц засмеялся. Теперь по дороге так же медленно и осторожно, как автобус, катил новенький с иголочки "линкольн-навигатор", с тремя одетыми в оранжевое охотниками, дюжими верзилами, потрясенно пялившимися на вертолеты и усердно трудившихся солдат в зеленых комбинезонах. Но в основном их занимали пулеметы. Хвала Господу, Вьетнам пришел в Северный Мэн. Скоро они присоединятся к остальным в карантинном блоке. Едва "навигатор" остановился за автобусом, рядом сразу появилось с полдюжины солдат. Судя по виду, эти трое были адвокатами или банкирами, со своими холестериновыми проблемами и толстыми пакетами акций, адвокатами или банкирами, которым пришло в голову притвориться добрыми старыми парнями, поиграть в охотников в стране, которую искренне считают старой доброй мирной Америкой (от последнего убеждения их скоро избавят). Через несколько минут они окажутся в коровнике (или загоне, если так уж жаждут свежего воздуха), где никто не благоговеет перед картой "виза". Им позволят оставить сотовые. Правда, в этой глуши они не работают, но пусть себе развлекаются, тыкая в кнопку перенабора! - Район окружен надежно? - спросил Курц. - Думаю, да. - По-прежнему быстро все схватываете? Оуэн пожал плечами. - Сколько всего народа в Блю-зоне, Оуэн? - По нашим подсчетам, около восьмисот человек. В зонах А-прим и Б-прим - не больше сотни. Неплохо, при условии, что никто не проскользнул сквозь кордоны. Правда, с точки зрения возможного загрязнения, несколько беглецов значения не имеют, новости, по крайней мере в этом отношении, были довольно обнадеживающими. А вот с точки зрения утечки информации это окажется катастрофой. В наши дни скакать на призрачной лошади становится все труднее. Слишком много людей с видеокамерами. Слишком много вертолетов с телеустановками. Слишком много любопытных глаз. - Заходите в магазин, - сказал Курц. - Меня обещали поселить в отдельном трейлере, но его еще не подвезли. - Un momenta "Минутку (ит.).". - Андерхилл метнулся с поразительной для его габаритов легкостью в автобус и вернулся с усыпленным жирными пятнами пакетом из "Королевского бургера" и магнитофоном на плече. - Эта штука вас убьет, - предсказал Курц, кивнув на пакет. - Мы начинаем "Войну Миров", а вы тревожитесь о высоком холестерине?! Позади один из вновь прибывших верзил-охотников громко возмущался, крича, что хочет позвонить адвокату, что, возможно, означало его принадлежность к племени банкиров. Курц повел Андерхилла в магазин. Над ними в небе вновь вернувшиеся сигнальные огни пробивались сквозь серую подкладку облаков, прыгая и подскакивая, как диснеевские персонажи. 3 В офисе старика Госслина воняло салями, сигарами, пивом и серой: то ли газами, то ли тухлыми яйцами, предположил Курц. Возможно, и тем, и другим. Различался и еще один запах, слабый, но отчетливый. Запах этилового спирта. Их запах. Теперь он распространился повсюду. Другой человек поддался бы искушению отнести это ощущение за счет разгулявшихся нервов и чересчур богатого воображения, но Курц никогда не был обременен ни тем, ни другим. В любом случае он не считал, что сотня или около того квадратных миль лесных массивов, окружавших магазин Госслина, и впредь будет существовать в качестве жизнеспособной экосистемы. Иногда приходится сжечь предмет обстановки дотла, чтобы не пострадала вся квартира. Курц уселся за письменный стол и открыл один из ящиков. Внутри оказалась картонная коробка с надписью Хим. (США) 10 ЕДИНИЦ. Вот радость для Перлмуттера! Курц вынул коробку и открыл. Там лежали небольшие маски из прозрачного пластика, из тех, которые обычно закрывают только нос и рот. Одну он швырнул Андерхиллу, вторую надел сам, ловко закрепив эластичные тесемки. - Это необходимо? - поинтересовался Оуэн. - Мы не знаем. И не считайте это привилегией: через час-другой их наденут все. Кроме обитателей карантинного блока, разумеется. Андерхилл без дальнейших замечаний натянул маску и завязал тесемки. Курц прислонился головой к висевшему на стене плакату Администрации Профессиональной Безопасности и Здоровья. - Они работают? - К удивлению Андерхилла, маска не заглушала голоса и не запотела внутри, и хотя в ней не было ни пор, ни фильтров, дышалось все же легко. - Они работают над лихорадкой Эбола, над сибирской язвой, над новой суперхолерой. А над Рипли? Возможно. Если нет, мы накрылись.., сам знаешь чем. Впрочем, возможно, мы уже накрылись. Но часы бегут, и игра объявлена. Могу я послушать запись, которая, вне всякого сомнения, находится в той штуке, что висит у вас через плечо? - Все подряд? Не стоит, пожалуй. Разве что попробовать на вкус, что это за блюдо? Курц кивнул, повертел в воздухе указательным пальцем (как рефери, дающий сигнал к забегу) и поудобнее устроился в кресле Госслина. Андерхилл снял с плеча магнитофон, поставил на стол и нажал кнопку. Раздался механический голос: - Перехват радио Управления Национальной Безопасности. Частотный диапазон 62914А44. Материалу присвоена классификация "совершенно секретно". Время перехвата 06.27, ноябрь, четырнадцатое, два-ноль-ноль-один. Запись перехвата начинается после тонального сигнала. Если вам не присвоен допуск первый, пожалуйста, нажмите кнопку "стоп". - Пожалуйста, - повторил Курц с ободрительным кивком. - Неплохо. Это отпугнет большую часть персонала, не облеченного высоким доверием, не думаете? Последовала пауза, двухсекундный сигнал, и затем вступил женский голос: - Один. Два. Три. Пожалуйста, пощадите нас! Ne nous blessez pas. Двухсекундная пауза. Звучит голос молодого человека. - Пять. Семь. Одиннадцать. Мы беспомощны. Nous sommes sans defense. Пожалуйста, пощадите нас, мы беспомощны. Ne nous faites... - Клянусь, это похоже на языковой курс Берлица из Великого Далека, - усмехнулся Курц. - Узнаете голос? - спросил Андерхилл. Курц покачал головой и приложил палец к губам. Следующий голос принадлежал Биллу Клинтону. - Тринадцать. Семнадцать. Девятнадцать. - О, этот неподражаемый арканзасский выговор! - Здесь нет инфекции. Iln'y a pas d infection id. Еще одна двухсекундная пауза, и из магнитофона донесся голос Тома Брокау: - Двадцать три. Двадцать семь. Двадцать девять. Мы умираем. On se meurt, on creve "Мы умираем, мы подыхаем (фр.).". Мы умираем. Андерхилл нажал кнопку "стоп". - На случай, если интересуетесь, первый голос - это Джессика Паркер, актриса. Второй - Брэд Питт. - А он кто? - Актер. - Угу. - После каждой паузы раздается другой голос. Все они легко узнаваемы. Альфред Хичкок, Пол Харви "Известный радиокомментатор.", Джеймс Браун "Исполнитель песен в стиле "соул".", Тим Сэмпл - это местный комик, очень популярный, и сотни других, хотя некоторых мы определить не смогли. - Сотни других?! И сколько же длился этот перехват?! - Строго говоря, это не столько перехват, сколько прямая передача, которую мы глушим с восьми ноль-ноль. А это означает, что неизвестно, сколько этого дерьма попало в эфир, хотя мы сомневаемся, что слышавшие все это что-то поймут. А если и так... - Андерхилл философски пожал плечами. - Передача продолжается. Голоса, похоже, подлинные. Мы провели сравнения "отпечатков голосов", сделали спектрограммы. Кто бы они ни были, эти парни вполне могут оставить без работы Рича Литтла "Известный пародист.". В кабинет донеслось отчетливое "плюх-плюх-плюх" вертолета. Курц не только слышал его, но и ощущал всем существом. Через доски, через плакат в серое вещество мозга шел сигнал, приказывающий начинать, начинать, начинать, спешить, спешить, спешить. Кровь кипела желанием поскорее следовать приказу, но он сидел не двигаясь, спокойно взирая на Оуэна Андерхилла. Спеши медленно. Полезное изречение. Особенно когда имеешь дело с людьми, подобными Оуэну. Как твой пах, видите ли! Однажды ты подложил мне свинью, думал Курц. Может, не перешел мою черту, но, клянусь Богом, все же пару шагов сделал, не так ли? Да, думаю, так и было. И думаю, тебе стоит держать ухо востро. - Всего четыре фразы, повторяются снова и снова, - добавил Андерхилл, загибая пальцы: - "Не раньте нас", "Мы беззащитны", "Здесь нет инфекции" и последняя... - Нет инфекции, - протянул Курц. - Ха! Ну и наглецы! Он видел снимки красновато-золотого пуха, растущего на деревьях вокруг Блю-Боя. И на людях. В основном на трупах. Биологи назвали его грибком Рипли, по имени той крутой бабы, которую играла Сигурни Уивер в космическом сериале. Большинство из них были слишком молоды, чтобы помнить другого Рипли, который вел в газетах рубрику "Хотите верьте, хотите нет". "Хотите верьте, хотите нет" давно уже канула в небытие как слишком заумная для политкорректного двадцать первого века. Но как бы она вписалась в ситуацию сейчас! О да, как винтик в резьбу! В сравнении с происходящим сиамские близнецы и двухголовые коровы старика Рипли казались положительно нормальными! - И последняя, - добавил Андерхилл. - "Мы умираем". Это представляет интерес из-за двух вариантов французского перевода. Первый соответствует литературному языку. Второй on creve - это сленг. У нас это звучало бы: "мы подыхаем". - Он взглянул на Курца, искренне жалевшего, что Перлмуттер не видит этого, впрочем, все еще можно исправить. - Они действительно подыхают? Даже если предположить, что не мы им в этом помогли? - Но почему французский, Оуэн? - Вероятно, второй язык. - Андерхилл пожал плечами. - Кто знает? - А-а-а... А цифры? Хотят показать, что мы имеем дело с разумными существами? И что любой другой вид способен прилететь сюда из другой звездной системы, или измерения, или откуда еще там? - Наверное. А как насчет сигнальных огней, босс? - Большинство сейчас в лесу, но быстро затухают, как только кончается заряд. Те, которые мы смогли вернуть, похожи на жестянки с консервированным супом и содранными этикетками. Учитывая их размер, шоу получается чертовски эффектным, не находите? Местные в штаны от страха наложили. Рассеиваясь, огни оставляли колонии грибка, или спорыньи, или черт его знает, как оно называлось. То же самое можно сказать и о самих инопланетянах. Те, которые остались, собирались вокруг корабля, как пассажиры у сломавшегося автобуса, и ныли, что они не заражены, il n'y a pas d infection id, слава тебе Господи, можно вздохнуть спокойно. Но едва эта штука попадала на тебя, ты, вероятнее всего, как это выразился Оуэн, "спекался". Конечно, точно еще ничего не известно, пока слишком рано говорить о чем-то определенном, но они вправе делать предположения, - Сколько инопланетян осталось наверху? - осведомился Оуэн. - Где-то порядка сотни. - Что еще нам неизвестно? Кто-нибудь имеет представление? Курц отмахнулся. Откуда ему знать? Право знать - не его сфера. И не парней, приглашенных на эту веселую вечеринку перед Днем благодарения. - Как по-вашему, выжившие - это команда? - допытывался Андерхилл. - Неизвестно. Может, и нет. Чересчур много для команды, недостаточно для колонистов и слишком мало для ударных частей. - А что еще творится там, наверху? Ведь есть же что-то еще, так? - Настолько уверен в этом? - Да. - Почему? - Интуиция, - пожал плечами Андерхилл. - Ошибаешься, - мягко поправил Курц. - Не интуиция. Телепатия. - Ты это о чем?! - Невысокого уровня, разумеется, но сомнений никаких быть не может. Человек ощущает нечто, чему первое время не может подобрать ни названия, ни объяснения. Но через несколько часов способность проявляется в полной мере. Наши серые друзья, похоже, разносят эту болезнь, как проклятый грибок. - Мать твою, - прошептал Оуэн. Курц ничего не ответил, спокойно наблюдая за Андерхиллом. Он любил наблюдать за погруженными в раздумья людьми, при условии, что они в самом деле умеют мыслить, но тут было кое-что другое: он слышал мысли Оуэна - слабый, но отчетливый звук, подобный шороху океана в морской раковине. - Грибок быстро гибнет в окружающей среде, - проговорил наконец Оуэн. - На них она тоже плохо действует. Как насчет экстрасенсорного восприятия? - Об этом пока еще слишком рано говорить. Но если эта способность остается навсегда, мало того, распространится за пределы того отстойника, где мы сейчас находимся, ситуация в корне изменится. Вы, разумеется, это понимаете? Андерхилл понимал. - Невероятно, - сказал он. - Я думаю о машине, - внезапно бросил Курц. - О какой машине я думаю? Оуэн вскинул на него глаза, очевидно, пытаясь решить, не шутит ли собеседник. Но увидев, что Курц вполне серьезен, потряс головой. - Откуда мне... - И осекся. - "Фиат". - На самом деле "феррари", но это не важно. Я думаю о мороженом.., какой сорт? - Фисташковое, - сказал Оуэн. - В точку. Помолчав немного, Оуэн нерешительно спросил Куpца, может ли тот назвать имя его брата. - Келлог, - не задумываясь, ответил Курц. - Господи, Оуэн, что за имя для мальчишки?! - Девичья фамилия моей матери. О Боже! Телепатия! - Представляете, в какой заднице окажутся устроители "Риска" и "Кто хочет стать миллионером", если эта штука распространится по всей стране? За стеной раздался выстрел, потом - вопль. - Вы не смели этого делать! - кричал кто-то голосом, полным страха и возмущения. - Не смели! Они подождали, но все было тихо. - Подтвержденное количество тел серых человечков - восемьдесят один, - сказал Курц. - Возможно, их больше. Как только они падают вниз, немедленно начинают разлагаться. Не остается ничего, кроме слизи.., а после - грибка. - По всей Зоне? Курц покачал головой. - Представьте клин, указывающий на восток. Тупой конец - Блю-Бой. Мы находимся примерно в середине клина. К востоку отсюда шатаются еще несколько нелегальных иммигрантов из фракции "серых". Сигнальные огни в основном появляются в зоне клина. Инопланетный Дорожный Патруль. - Это все нужно поджарить? - спросил Оуэн. - Не только серых человечков, корабль и сигнальные огни, но и всю чертову местность?! - Я не готов говорить об этом сейчас, - сказал Курц. Еще бы, подумал Оуэн, конечно, не готов. И тут же спохватился: что, если Курц прочтет его мысли? Трудно сказать, что кроется за этими тусклыми глазами. - Могу сообщить только, что мы собираемся уничтожить остальных серых человечков. Ваши, и только ваши, люди составят команды боевых вертолетов. Ваши позывные: Блю-Бой-Лидер. Ясно? - Да, сэр. Курц не стал его поправлять. В данном контексте, учитывая очевидное отвращение Андерхилла к порученной миссии, обращение "сэр", возможно, не так уж и плохо. - Я Блю-один. Оуэн кивнул. Курц поднялся и вынул карманные часы. Стрелки стояли на цифре "двенадцать". - Скрыть все это не удастся, - сказал Андерхилл. - В Зоне слишком много американских граждан. Сколько этих.., этих имплантантов? Курц едва не улыбнулся. Ах да, хорьки. Довольно большое количество, с годами все увеличивающееся. Андерхилл не знал этого, но Курц знал. Гнусные твари! Но в положении босса есть одно преимущество: если не хочешь, можно не отвечать на вопросы. - Все, что будет потом, - проблема психушников, - бросил он. - Наша работа - реагировать на то, что конкретные люди - голос одного, возможно, записан у вас на пленке - определили как явную и реальную угрозу населению Соединенных Штатов. Понятно, солдат? Андерхилл посмотрел в эти тусклые глаза и отвел взгляд. - И вот еще что, - добавил Курц. - Помните пауку? - Ирландского коня-призрака? - Что-то в этом роде. Когда дело доходит до кляч, знайте, эта - моя. И всегда была моей. Кое-кто в Боснии видел, как вы скакали на моей пауке. Верно? Оуэн не рискнул ответить. Курц, казалось, ничуть не обиделся. Только взгляд стал пристальным. - Я не потерплю повторения, Оуэн. Молчание - золото. Когда мы скачем на пауке, сами должны превратиться в невидимок. Вам понятно? - Да. - Полностью понятно? - Да, - - повторил Оуэн, снова гадая, насколько способен Курц читать его мысли. Сам он прочел название, словно написанное на лбу Курца. Очевидно, Курц этого хотел. Босански Нови. 4 Они были готовы к отправке: четыре команды боевых вертолетов, скомплектованные из людей Оуэна Андерхилла, заменивших парней из АНГ, которые посадили свои СН-47 на дорогу. Вертолеты уже поднимались в воздух, наполняя округу рокотом моторов, когда пришел приказ Курца снижаться. Оуэн передал приказ и перевел рычажок налево, оказавшись в диапазоне личного канала связи Курца. - Прошу прощения, но какого хрена? - спросил Оуэн. Если они собираются это сделать, можно бы по крайней мере поторопиться и поскорее покончить со всем. Оно даже хуже, чем Босански Нови, гораздо хуже! Отмахнуться и забыть, лишь потому, что, по словам Курца, серые человечки - не люди? В любом случае это не для него. Существа, способные построить Блю-Бой или по крайней мере летать на нем, - больше, чем люди. - Я тут ни при чем, мужик, - сказал Курц. - Синоптики в Бангоре говорят, что это дерьмо передвигается слишком быстро. Какой-то ураган, называется Альберта Клиппер. Полчаса, максимум - сорок пять минут, и нас накроет. Учитывая, что навигационные приборы не работают, лучше подождать, если можем - а мы можем. Еще поблагодаришь меня за предупреждение. Весьма сомневаюсь. - Прием, прием. - Оуэн передвинул рычажок вправо. - Конклин. Никаких званий: на этом задании приказано обращаться только по именам, особенно при радиопереговорах. - Я здесь.., я здесь. - Передай всем, что мы задерживаемся минут на тридцать - сорок пять. Повторяю: тридцать - сорок пять. - Вас понял. Тридцать - сорок пять. - Поставил бы какую музыку. - О'кей. Заказы? - На твой вкус. Только не "Скуэйд Энтим" "Так называемый пиратский альбом "Роллинг Стоунз", записанный на одном из концертов. Назван по одноименной песне "Гимн команды". Включает в том числе и песню "Сочувствие дьяволу".". - Вас понял, "Скуэйд Энтим" исключается. Ни следа улыбки в голосе Конка. Единственный, кому происходящее так же неприятно, как Оуэну. Ну конечно. Конклин тоже участвовал в операции на Босански Нови, в девяносто пятом. Да, пришлось им тогда хлебнуть! В головном телефоне орали эти поганцы - группа "Перл Джем", и пришлось стащить его и повесить на шею, как хомут. Но все это было чепухой по сравнению с той передрягой, в которую они вляпались. Арчи Перлмуттер и его люди всполошенно метались взад и вперед, как куры с отрубленными головами, то и дело отдавая честь, но тут же поспешно опускали руки, не доведя их до виска, и украдкой бросали боязливые взгляды на маленький зеленый разведывательный вертолет, где сидел Курц: головной телефон на месте, лицо закрыто последним выпуском "Дерри ньюс". Он казался погруженным в чтение, но Оуэн почему-то чувствовал, что этот человек видит каждый жест, каждого солдата, забывшего о чрезвычайной ситуации и следовавшего воинскому уставу. Рядом с Курцем, слева, сидел Фредди Джонсон. Джонсон неизменно сопровождал Курца еще с тех времен, когда Ноев ковчег застрял на горе Арарат. Он тоже был в Босански и, вне всякого сомнения, подробно докладывал Курцу о происходящем, когда тому пришлось остаться в тылу: из-за своего паха он так и не смог оседлать любимую пауку. В июне девяносто пятого военная авиация потеряла самолет-разведчик НАТО в запретной для полетов зоне, около хорватской границы. Сербы подняли невероятный шум из-за самолета капитана Томми Каллахена и устроили бы настоящий показательный спектакль, если бы удалось поймать самого Каллахена. Представители правительства, терзаемые кошмарами, навеянными северными вьетнамцами, взявшими в привычку регулярно и с нескрываемым злорадством выставлять несчастных пилотов с промытыми мозгами перед представителями международной прессы, день и ночь трубили о первейшей обязанности военных вернуть в ряды доблестных авиаторов Томми Каллахена. Несмотря на все усилия, поиски результатов не давали, и командование уже собиралось отдать приказ о возвращении поисковых групп, когда Каллахен связался со своими на низкочастотном диапазоне. Его школьная подружка сообщила им его старое прозвище, и запрошенный Томми подтвердил это, добавив, что друзья прозвали его Блевуном после одной памятной пирушки в выпускном классе, на которой он несколько переоценил свои способности к выпивке. Мальчики Курца отправились за Каллахеном на паре вертолетов, куда миниатюрнее тех, что были задействованы сегодня. Командовал операцией Оуэн Андерхилл - многие, в том числе и он сам, считали его преемником Курца. Каллахену приказали при подлете машин развести огонь и ждать. Задачей Андерхилла было поднять Каллахена на борт в обстановке полной секретности. Увезти на ирландской лошади пауке. Особой необходимости в этом не было, но так уж задумал Курц. Его люди - невидимки, его люди - призрачные всадники на призрачных конях. Поначалу операция проходила успешно. Правда, по вертолетам выпустили несколько ракет "земля - воздух", но, разумеется, ни одна и близко не прошла: чего и ожидать от вояк Милошевича! Только когда они забирали Каллахена, Оуэн заметил единственных боснийцев, оказавшихся поблизости, - пять или шесть детишек, старшему не больше десяти, боязливо наблюдавших за американцами. Курц приказывал не оставлять свидетелей, но Оуэну в голову не пришло считать свидетелями компанию замурзанных малышей. И Курц ни словом об этом не упомянул. До сегодняшнего дня. Оуэн не сомневался, что Курц - человек опасный. Но опасных людей в армии было немало: скорее дьяволы, чем святые, и многие просто помешаны на секретности. Оуэн не мог точно определить, чем отличается от них Курц, высокий и меланхоличный Курц с белесыми ресницами и неподвижными глазами. Вот только встречаться с этими глазами было трудно, потому что в них ничего не отражалось: ни любви, ни веселья и абсолютно никакого любопытства. Почему-то последнее казалось Оуэну самым ужасным. У магазина затормозил потрепанный "субару", из которого осторожно выбрались два старика. Один сжимал в обветренной руке черную трость. На обоих были охотничьи куртки в красно-черную клетку, выцветшие кепки. У одного над козырьком белели буквы CASE, у другого DEERE. Старики удивленно уставились на бегущих к ним солдат. Солдаты в магазине Госслина? Что за дьявол?! Судя по виду, каждому было далеко за семьдесят, и все же оба сгорали от любопытства, которого так недоставало Курцу: это было легко заметить по наклону головы, позе, широко открытым глазам. Все те вопросы, которые Курц так и не высказал. Чего они хотят? В самом деле желают нам зла? А если то, что мы делаем, повредит нам? Неужели действительно, посеяв ветер, мы пожнем бурю? И верно ли, что все предыдущие контакты - серые человечки, сигнальные огни, выпадение "ангельских волос" и красной пыли, похищения землян, начавшиеся в конце шестидесятых, - утвердили нас в необходимости бояться силы пришельцев? И делались ли какие-то попытки связаться с этими созданиями? И последний, самый важный вопрос: эти серые человечки - такие же, как мы? И что, если они действительно люди ? И было ли это убийством, обыкновенным убийством ? Но в глазах Курца не было никаких вопросов. 5 Снегопад заканчивался, день разъяснился и ровно через тридцать три минуты после отмены боевой готовности Курц дал приказ отправляться. Оуэн связался с Конклином, моторы вертушек вновь заревели, поднимая тонкие снежные вуали и превращаясь в сверкающие привидения. Поднявшись чуть выше деревьев, чинни сориентировались на вертолет Андерхилла и направились на запад в сторону Кинео. Ниже и чуть правее летела "кайова-58" Курца, что вдруг напомнило Оуэну старый фильм Джона Уэйна: синие мундиры скачут по лесу за индейцем-разведчиком, восседающим боком, без седла, на лохматом пони. И хотя он не мог видеть Курца, все же предположил, что тот по-прежнему читает газету. Возможно, даже свой гороскоп. "Рыбы, сегодня день вашего бесчестия. Лучше остаться в постели". Под ними появлялись и исчезали ряды сосен и слей, окутанных белым паром. Танцующие снежинки били в лобовое стекло вертолета. Полет проходил на редкость тяжело: люди словно попали в центрифугу стиральной машины, но сейчас Оуэн и не хотел ничего иного. Он надвинул на уши головной телефон. Какая-то другая группа, похоже, "Матчбокс твенти", но все же лучше, чем "Перл Джем". Чего он боялся, так это "Скуэйд Энтим". Но он будет слушать. Да, как бы там ни было, он будет слушать. Вновь и вновь ныряя в облака, выскакивая из вязкой ваты, скользя над бесконечным лесом, на запад на запад на запад... - Блю-Бой-Лидер, это Блю-два. - Перехожу на прием, двойка. - Визуальный контакт с Блю-Бой. Подтверждаете? Уже через мгновение Оуэн смог подтвердить. От увиденного захватило дыхание. Одно дело - снимок, изображение в четких границах, вещь, которую можно подержать в руках. И совсем другое... - Подтверждаю, второй. Блю-группа, это Блю-Бой-Лидер. Приказываю зависнуть на месте, повторяю, приказываю зависнуть на месте. Команды одна за другой радировали о выполнении приказа. Все, кроме Курца, но у него и не было особого желания подлетать ближе. "Чинуки" "Марка военного вертолета." и "кайова" держались в воздухе на высоте примерно три четверти мили от упавшего космического корабля, к которому вела широченная просека деревьев, словно поваленных топором гигантского дровосека. В конце просеки виднелось болото. Высохшие стволы цеплялись за выцветшее небо, словно пытаясь содрать облака. Повсюду белели зигзаги тающего снега, желтеющего по краям, в тех местах, где он уже стал впитываться в мокрую почву. Между ними извивались вены и капилляры черной воды. Корабль, гигантская серая тарелка диаметром не меньше мили, рухнул посреди болота, прямо на мертвые деревья, дробя их и разбросав во все стороны груды обломков. Один бок уже погрузился в зыбкую водянистую почву. Гладкая обшивка была усеяна комьями грязи и сучьями. Вокруг сгрудились уцелевшие серые человечки. Большинство толпилось на покрытых снегом бугорках, под задранным к небу бортом: видимо, они не переносили прямых солнечных лучей. Что ж, наверняка кто-то посчитал, что они представляют собой куда более опасного троянского коня, чем потерпевший крушение корабль, но эти создания, голые и безоружные, на взгляд Оуэна, особой угрозы не представляли. Курц говорил, что их около сотни, на самом деле их оказалось гораздо меньше: по мнению Оуэна, около шестидесяти. Он увидел не меньше дюжины трупов в различной стадии красноватого разложения, лежащих на снежных пригорках. Некоторые валялись лицом вниз в мелкой воде. Там и сям на снегу пугающе яркими пятнами выделялись колонии так называемого грибка Рипли. Правда, некоторые уже начинали сереть: жертвы холода или атмосферы или того и другого. Нет, они вряд ли смогут здесь процветать: ни серые человечки, ни грибок, который они несут в себе. Неужели эта штука в самом деле способна распространяться? Трудно поверить! - Блю-Бой-Лидер! - запросил Конк. - Ты тут, парень? - Тут, заткнись на минуту. Оуэн подался вперед, коснулся локтя пилота (Тони Эдварде, славный малый) и переключил радио на общий канал. В этот момент ему в голову не пришли слова Курца относительно Босански Нови, ему и в голову не пришло, что он совершает роковую ошибку, ему в голову не пришло, что он серьезно недооценивает степень безумия Курца. Да и вряд ли он вообще думал о чем-то в этот момент. Просто сделал то, что посчитал нужным. По крайней мере так показалось ему позже, когда он вернулся мыслями назад, вновь и вновь перебирая в памяти случившееся. Всего лишь щелчок переключателя. Этого оказалось достаточно, чтобы изменить течение всей жизни. И вот он, голос ясный и четкий, голос, который вряд ли мог распознать кто-то из подчиненных Курца. Они попросту не слушали Уолтера Кронкайта: - ..нет... Iln'y a pas d'infection id. Двухсекундная пауза, а затем голос, который мог бы принадлежать Барбре Стрейзанд: - Сто тринадцать. Сто семнадцать. Сто девятнадцать. Очевидно, они начали отсчет с единицы и постепенно дошли до сотни. - Мы умираем, - произнес голос Барбры Стрейзанд. - On se meurt, on creve. Пауза, затем незнакомый голос: - Сто двадцать семь. Сто... - Отставить! - погремел голос Курца. Впервые за время их знакомства в нем прорезались какие-то эмоции. Сейчас он явно был выведен из себя. Почти потрясен. - Оуэн, зачем ты льешь эту грязь в уши моих парней? Немедленно отвечай! Слышишь, немедленно! - Хотел посмотреть, изменилось ли что-нибудь, босс, - сказал Оуэн. Наглая ложь, и Курц, конечно, понимал это и рано или поздно заставит платить. Он опять пошел против Курца, как в тот раз, когда не перестрелял боснийских детишек, только сейчас дело обстояло хуже, куда хуже. Но Оуэну было наплевать. Хрен с ним, с конем-призраком. Если они собираются сделать это, пусть мальчики Курца (Скайхук в Боснии, Блю-группа на этот раз, какое-нибудь другое название в следующий, но молодые жесткие лица все те же) услышат серых человечков в последний раз. Пришельцы из другой системы, а может, и другой вселенной или временного потока, причастные к тайнам, о которых их хозяева и понятия не имеют (впрочем, Курцу наверняка все равно). Пусть услышат последние призывы серых человечков, а не вопли "Перл Джем" или "Джар оф Флайз" и прочих ублюдков, призывы серых человечков к тому, что - как они глупо надеялись - было лучшим качеством природы человеческой. - И что же, изменилось? - протрещал голос Курца, перебиваемый разрядами статического электричества. Зеленая "кайова" по-прежнему висела под брюхами больших вертолетов: несущие винты били по расщепленной верхушке высокой старой сосны, заставляя ее мерно раскачиваться из стороны в сторону. - Так как же, Оуэн? - Нет, - сказал он. - Никак нет, босс. - В таком случае заткни эти вопли. И не забывай, что скоро стемнеет. Немного помедлив, Оуэн ответил с подчеркнутой почтительностью: - Есть, сэр. 6 Курц сидел, неестественно вытянувшись, в правом кресле "кайовы", "прямой как палка" говорилось обычно в книгах и фильмах. Несмотря на то что день выдался пасмурный, он нацепил темные очки, но Фредди, его пилот, по-прежнему осмеливался глядеть на него только искоса и мельком. Очки - широкая изогнутая полоска, излюбленный фасон джазменов пятидесятых и киношных мафиози - закрывали пол-лица, и теперь уже невозможно было сказать, куда смотрит босс. Наклон его головы еще ни о чем не говорил. "Дерри ньюс" лежала на коленях Курца (ТАИНСТВЕННЫЕ ОГНИ, ПРОПАВШИЕ ОХОТНИКИ, ПАНИКА НА ДЖЕФФЕРСОН-ТРЕКТ, кричали заголовки). Он поднял газету и стал аккуратно складывать. Так, чтобы получилась треуголка. Шутовской колпак, а именно этой должностью и закончится карьера Оуэна Андерхилла. Тот наверняка воображает, будто ему грозит что-то вроде дисциплинарного взыскания, наложенного Курцем, который, разумеется, не откажется дать ему еще один шанс. К сожалению, он не понимает (и это, возможно, к лучшему: кто не предупрежден, тот не вооружен), что уже использовал этот второй шанс, что было ровно одним шансом больше, чем Курц обычно давал кому бы то ни было и о чем сейчас сожалел. Горько сожалел. Подумать только, что Оуэн выкинул такое после их разговора в кабинете Госслина.., после настоятельного предупреждения Курца... - Кто отдает приказ? - прорвался сквозь шум голос Оуэна. Курц был поражен и немного встревожен силой собственной ярости, правда, по большей части вызванной удивлением - простейшей эмоцией, одной из первых, проявляющейся в маленьких детях. Оуэн нанес ему удар в спину, включив громкую связь, видите ли, хотел посмотреть, изменилось ли что-то! Пусть засунет такое объяснение себе в задницу! Оуэн, возможно, был лучшей правой рукой за всю долгую и трудную карьеру Курца, начавшуюся в Камбодже, в первой половине семидесятых, но Курц тем не менее намеревался уничтожить его. За выходку с радио. Потому что Оуэн так ничему и не выучился. Дело не в мальчишках из Босански Нови и не в бормочущих голосах. Речь идет о неповиновении приказам, и даже не о принципах. О Черте. Его Черте. Черте Курца. И еще - это "сэр". Это чертово нагло-высокомерное "сэр". - Босс? - Голос Оуэна звучал слегка напряженно, и он прав, что нервничает, Господь любит его. - Кто отдает... - Общий канал, Фредди, - велел Курц. - Переключи меня на общий канал. "Кайова", более легкая, чем военные вертолеты, подхваченная ветром, пьяно качнулась. Курц и Фредди не обратили на это внимания. Фредди переключил Курца на общий канал. - Слушайте, мальчики, - начал Курц, глядя на вертолеты, висевшие строем под облаками, подобно большим стеклянным стрекозам. Впереди лежало болото с огромным жемчужно-серым, косо сидевшим блюдцем и оставшейся в живых командой или кем бы то ни было, жавшейся под задранным бортом. - Слушайте, мальчики. Папочка собирается проповедовать. Вы меня слышите? Отвечайте. Подтверждения, сопровождаемые случайным "сэр", сыпались со всех сторон, но Курц не обращал на это внимания: все-таки есть разница между забывчивостью и нахальством. - Я не оратор, мальчики, болтовня - дело не мое, но хочу подчеркнуть, что в этом случае не стоит, повторяю, не стоит верить собственным глазам и ушам. Перед вами около шести десятков серых, очевидно, бесполых гуманоидов, стоящих в болоте в чем мать родила, и вы вполне можете, то есть не вы, некоторые вполне могут сказать: как, да эти бедняги безоружные и голые, ни члена, ни щелки, умоляют о пощаде, переминаясь рядом с разбитым межгалактическим судном, и какой же пес, какое чудовище способно внимать этим молящим голосам и тем не менее выполнять приказы? И должен сказать вам, мальчики, что я этот пес, я это чудовище, я эта постиндустриальная, постмодернистская, тайнофашистская, политически некорректная, гнусная свинья, разжигатель войны и подлый тип, хвала Господу, но для всех, кто меня слушает, я Абрахам Питер Курц, отставник ВВС США, личный номер 241771699, и я руковожу операцией, я здесь главный. Он перевел дыхание, не сводя взгляда с неподвижных вертолетов. - Но, парни, я здесь, чтобы сказать вам: эти серые человечки лезли к нам с конца сороковых, а я стал следить за ними с конца семидесятых и должен объяснить, что если кто-то идет к вам навстречу с поднятыми руками и говорит, что сдается, это еще не означает, хвала Господу, что у него в заднице не запрятана пинта нитроглицерина. Так вот, старые мудрые золотые рыбки, что плавают в специальных мыслительных аквариумах, утверждают, что серые человечки стали появляться, когда мы начали взрывать атомные и водородные бомбы, подобно тому, как мотыльки летят на свет. Я не мыслитель, я этого не знаю и предоставляю думать другим, пусть лошадь думает, у нее голова большая, но с глазами у меня все в порядке, парни, и говорю вам, эти серые человечки - настоящие сукины дети. И так же безопасны, как волк в курятнике. За эти годы мы сумели заполучить несколько таких, но ни один не выжил. После смерти их тела быстро разлагаются и превращаются в ту мерзость, какую вы видите, то, что называют грибком Рипли. Иногда они взрываются. Дошло? Они взрываются! А, грибок, который они переносят.., может, они всего лишь упаковка для грибка: по крайней мере так считают некоторые золотые рыбки в мыслительном аквариуме, так вот, этот грибок быстро погибает, если не попадет на ;:'"ивой организм, повторяю, живой организм, а лучшим образцом, похоже, лучшим, хвала Господу, является старый добрый хомо сапиенс. Даже если крошка попадет па кожу - все, кранты, можно заказывать гроб. Все вышесказанное было не совсем правдой - вернее, не имело с правдой ничего общего, - но никто не сражается отчаяннее перепуганного солдата. Это Курц знал по опыту. - Мальчики, наши маленькие серые приятели - телепаты, и похоже, могут передавать эту способность по воздуху. Даже если мы не заразимся грибком, телепатию наверняка подхватим, и хотя вы можете посчитать забавным чтение чужих мыслей, того рода штукой, что имеет успех на вечеринках, но я открою вам, куда ведет эта дорога: шизофрения, паранойя, уход от реальности и полное, повторяю, ПОЛНОЕ, МАТЬ ЕГО, БЕЗУМИЕ. Рыбки из мыслительных аквариумов, благослови их Господь, уверены, что именно эта телепатия краткосрочна, но не стоит и говорить, что может случиться, если серым человечкам позволят устроиться на земле со всеми удобствами. Я хочу, парни, чтобы вы очень внимательно выслушали все, что я сейчас скажу. Слушайте так, словно от этого зависит ваша жизнь. Когда они захватят нас, повторяю, когда они захватят нас, а все вы знаете о похищениях, правда, большинство из тех, кто утверждает, что стал жертвой похищения, врут, как последние сволочи, но кое-кто говорит правду. Так вот, тем, кто на деле стал жертвой похищения, частенько вживляют кое-что в мозг и под кожу. Иногда это всего лишь приборы: разного рода передатчики или мониторы. Но бывает, что внутри человека начинают расти живые существа, которые выедают изнутри хозяина, жиреют, а потом прогрызают себе путь наружу. И все это проделывают те голые невинные создания, которые толпятся там, внизу. Они твердят, что среди них нет инфекции, хотя мы знаем, что они ею набиты, заражены грибком, как говорится, от носа до хвоста. Я видел все эти штуки в действии, в течение двадцати пяти лет или более того, и говорю: это оно и есть, это нашествие, это Суперкубок из Суперкубков, и это вам, парни, приходится защищаться. Они вовсе не беспомощные маленькие инопланетяне, малыши, ожидающие, что кто-то подарит им телефонную карту "Нью-Инглендтел", чтобы они могли позвонить домой. Они - смертельно опасная болезнь. Зараза. Ползучий, слепой в своей злобе рак, хвала Иисусу, и, мальчики, мы - одна большая радиоактивная инъекция химиотерапии. Вы меня слышите? На этот раз подтверждений не было. Ни единого "принято, так точно, сэр", и тому подобное. Только нервные, возбужденные, горящие ненавистью одобрительные крики, только подрагивающие нетерпением голоса. Эфир, казалось, вот-вот взорвется от напряжения. - Рак, мальчики. Они - рак. Лучше объяснить я не могу, вы знаете, я не оратор. Оуэн, вы приняли сообщение? - Принял, босс. Бесстрастно. Бесстрастно и спокойно, пропади он пропадом. Что ж, пусть рисуется. Пусть разыгрывает безразличие, пока может. Оуэн Андерхилл - человек конченый. Курц поднял колпак и восхищенно посмотрел на него. Оуэн Андерхилл - меньше, чем ничто. - Что там внизу, Оуэн? Что крутится около корабля? Что позабыло надеть штаны и ботинки, прежде чем выйти из дому утром? - Рак, босс. - Верно. Отдавайте приказ и начинаем. Заводите свою песню, Оуэн. И подчеркнуто медленно, зная, что люди в вертолетах наблюдают за ним (никогда, разве что в мечтах, он не произносил такой проповеди, никогда, причем экспромтом, ни одного заранее обдуманного слова), Курц повернул кепку козырьком назад. 7 Оуэн видел, как Тони Эдварде поворачивает кепку козырьком назад, слышал, как Брайсон и Бертинелли расчехляют пулеметы, и понял, что сейчас произойдет. Он мог вскочить в машину и уехать или стоять на дороге, дожидаясь, пока его собьют. Третьего не дано. Курц не дал. Но было что-то еще, что-то недоброе, из прошлого, из детства, когда ему было.., сколько? Восемь? Семь? А может, еще меньше? Он стоял на газоне их дома, в Падуке, отец все еще на работе, мать куда-то ушла, возможно, в баптистский молельный дом, готовиться к бесчисленным благотворительным распродажам пирогов (в отличие от Курца если Ренди Андерхилл возносила хвалу Богу, то делала это искренне), и к крыльцу их соседей Рейплоу подкатила "скорая помощь". Никакой сирены, только тревожное мелькание синих огней. Двое мужчин в комбинезонах, очень похожих на тот, в котором был сейчас Оуэн, бегом направились в дом, на ходу разворачивая блестящие носилки. Даже шага не замедлили. Настоящий фокус! Минут через десять они вновь показались па пороге, с миссис Рейплоу на носилках. Глаза ее были закрыты. За ними следовал мистер Рейплоу, даже не позаботившийся запереть дверь. Мистер Рейплоу, ровесник отца Оуэна, вдруг постарел на сто лет. Еще один волшебный фокус. Пока люди в комбинезонах укладывали его жену в машину, мистер Рейплоу повернул голову и заметил Оуэна в коротких штанишках, игравшего в мяч на газоне. "Они сказали, что это удар, - крикнул он. - Больница Святой Марии! Передай маме, Оуэн!" Он взобрался в машину, и "скорая" умчалась. Минут пять после этого Оуэн продолжал играть с мячом, подкидывал и ловил, по между бросками поглядывал на дверь, которую мистер Рейплоу оставил открытой. Наверное, нужно бы ее запереть? Мать наверняка бы назвала такой поступок Актом Христианского Милосердия. Наконец он пересек газон Рейплоу. Они были добры к нему. Ничего такого особенного (ничего такого, из-за чего стоит вскакивать ночью и мчаться благодарить, как выражалась мать), но миссис Рейплоу часто пекла разные вкусности и никогда не забывала его угостить, не говоря уже о том, что позволяла вылизывать дочиста миски с глазурью и кремом. А мистер Рейплоу показал ему, как делать бумажные самолетики, которые и в самом деле летали. И не один, а три вида. Поэтому Рейплоу заслуживали милосердия, христианского милосердия, но Оуэн прекрасно знал, что пришел сюда вовсе не из христианского милосердия. От одного христианского милосердия твой динг-донг не твердеет. Минут пять - а может, и пятнадцать или полчаса, время текло, словно во сне, - Оуэн обходил дом Рейплоу, ничего не делая, ни к чему не прикасаясь, но все это время его динг-донг оставался твердым как камень, таким твердым, что пульсировал, словно сердце, и если вы подумали, что это больно, значит, ошиблись - Оуэну было хорошо, и только много лет спустя он сообразил, что означало это молчаливое блуждание по чужому дому: прелюдия, любовная игра. И тот факт, что он ничего не имел против Рейплоу, мало того, любил Рейплоу, только усиливал остроту ощущений. Если бы его поймали (а этого так и не случилось) и спросили, зачем он это сделал, Оуэн с чистым сердцем ответил бы, что не знает, и при этом не солгал. Да он и не натворил ничего особенного. В ванной первого этажа нашел зубную щетку с выдавленным на ней именем "Дик". Диком звали мистера Рейплоу. Оуэн попытался было помочиться на щетину, уж очень захотелось почему-то, но динг-донг оставался таким твердым, что не удалось выдавить ни единой капли. Поэтому пришлось вместо этого плюнуть на щетину, старательно втереть слюну и положить щетку обратно в стаканчик. Оказавшись на кухне, он вылил стакан воды на конфорки электроплиты. Потом взял из буфета большое фарфоровое блюдо. - Они сказали, что это.., подарок? - вспоминал Оуэн, поднимая блюдо над головой. - Должно быть, малыш родится, потому он и сказал про подарок. И вслед за этим швырнул блюдо в угол, где оно разлетелось на тысячу осколков. А потом немедленно смылся. То, что так будоражило его, отчего динг-донг совсем не гнулся, а глаза лезли из орбит, развеялось, как сон, от звона бьющегося фарфора, лопнуло, как гнойник, и не беспокойся так родители за миссис Рейплоу, непременно поняли бы, что с ним что-то неладно. А так, возможно, просто предположили, что и он волнуется за миссис Р. Всю следующую неделю он почти не спал, а редкие тревожные сны были населены кошмарами. В одном из них миссис Рейплоу вернулась домой с ребенком, которого подарил аист, только малыш был почерневшим и мертвым. Оуэн сгорал от стыда и угрызений совести (правда, признаться, ему и в голову не приходило, что, во имя Господа, он ответил, спроси его мать, благочестивая баптистка, что на него нашло), и все же на всю жизнь запомнил ощущение безрассудного удовольствия от стояния на коленях со спущенными штанишками, в бесплодной попытке надуть на зубную щетку мистера Рейплоу, или неистовое возбуждение, охватившее его в тот момент, когда блюдо разбилось. Будь Оуэн старше, наверняка кончил бы прямо в шорты. Непорочность состояла в бессмысленности поступка, радость - в звоне осколков, прелесть - в возможности упиваться раскаянием за содеянное и страхом разоблачения. Мистер Рейплоу сказал, что это подарок, но отец Оуэна, придя домой с работы, объяснил, что сын не так понял, и речь шла об ударе. Что кровяной сосуд в мозгу миссис Рейплоу лопнул, поэтому и случился удар. И вот теперь, похоже, все повторялось. Может, на этот раз я все-таки кончу, подумал он. Это наверняка классом куда повыше, чем всего-то помочиться на щетку мистера Рейплоу. Забава хоть куда. И повернув собственную кепку козырьком назад, мысленно добавил: Хотел принцип, в сущности, тот же. - Оуэн! - Это Курц. - Ты тут, сынок? Если немедленно не ответишь мне, я подумаю, что ты либо не можешь, либо не... - Босс, я здесь. - Голос ровный. Но перед глазами стоит вспотевший мальчишка с поднятым над головой большим фарфоровым блюдом. - Мальчики, вы готовы хорошенько отодрать маленькую инопланетную жопу? Одобрительный рев, в котором едва можно различить "еще бы" и "мы им покажем". - Что хотите сначала, мальчики? "Скуэйд Энтим" и "Стоунзы" хреновы, и немедленно! - Если кто-то хочет выйти из дела, скажите. Радио молчало. А в это время на другой частоте, куда Оуэн больше не подумает забрести, серые человечки молят десятками знакомых голосов. Ниже и чуть справа висит маленькая "кайова-ОН-58". Оуэну не нужен бинокль, чтобы разглядеть Курца, кепка которого тоже повернута козырьком назад. Курц наблюдает за ним. На коленях газета, почему-то свернутая треугольником. Шесть лет подряд Оуэн Андерхилл не нуждался еще в одном шансе, и это хорошо, потому что Курц их не раздавал. В душе, наверное, Оуэн всегда понимал это. Позже он об этом подумает. Если придется, конечно. В голове мелькает последняя связная мысль: Рак - это ты, Курц, ты... - и умирает от ужаса. На ее месте - полная и абсолютная темнота. - "Блю-группа", это Блю-Бой-Лидер. Слушайте меня. Открываем огонь с двухсот ярдов. Постарайтесь не попадать в Блю-Бой, но этих мудозвонов нужно вымести начисто. Конк, ставь "Энтим". Джин Конклин щелкнул переключателем и вставил компакт-диск в плейер, стоящий на полу Блю-Бой-два. Оуэн, выбравшись из водоворота воспоминаний, подался вперед и увеличил звук. Голос Мика Джаггера ворвался в наушники. Оуэн поднял руку, увидел, как Курц отдает ему салют - то ли в насмешку, то ли всерьез, Оуэн не знал и не хотел знать, - и резко бросил руку вниз. И пока Джаггер выпевал-проговаривал слова "Энтим", гимна, под звуки которого они всегда шли в ад, вертолеты снизились, застыли на миг и ринулись к цели. 8 Серые человечки - те, что еще остались в живых - жались в тени корабля, лежавшего в конце просеки, по обеим сторонам которой валялись деревья, погубленные его крушением. Человечки не пытались ни бежать, ни скрываться, наоборот, многие выступили вперед, смешно переваливаясь на босых ступнях без пальцев, наверное, мерзнувших в снежной слякоти, кое-где усеянной красновато-золотым мхом. Серые лица подняты к надвигающимся вертолетам, длиннопалые руки воздеты к небу: должно быть, показывают, что руки у них пусты. Огромные черные глаза поблескивают в сереньком свете. Вертолеты не снизили скорости, хотя в ушах команд по-прежнему звучала последняя передача: "Пожалуйста, пощадите нас, мы беспомощны, мы умираем..." Но бессмысленные мольбы словно стилетом разрезал голос Мика Джаггера: "Позвольте объясниться: я человек богатый, со вкусом и бывалый, укравший много душ и идеалов..." Вертолеты наступали боевым строем, как оркестр, марширующий по футбольному полю перед матчем "Розовая Чаша" "Матч двух лучших университетских команд на стадионе "Розовая Чаща" в Пасадене. Открывается парадом машин, украшенных розами.". Раздались первые пулеметные очереди. Пули тонули в снегу, сбивали мертвые ветви с мертвых деревьев, высекали бледные искры из борта инопланетного корабля. Впивались в съежившихся серых человечков, по-прежнему стоявших с поднятыми руками, и раздирали их в клочья. Руки отрывались от подобия тел, из ран сочилась розовая слизь. Головы взрывались, как тыквы, выбрасывая красноватые фонтаны на корабль и еще живых инопланетян, не кровь, а споры проклятого грибка, которыми были забиты эти самые головы, как пластиковые корзинки - мусором. Некоторые, разорванные пополам, так и падали с поднятыми руками. Серые тела тут же белели и, казалось, вскипали. "Я рядом был, когда Иисус Христос, в сомнении и муке..." - признавался Мик Джаггер. Последние серые, стоявшие в тени корабля, повернулись, словно пытаясь сбежать, но бежать было некуда. Почти всех убили сразу, оставшиеся четверо забились поглубже в тень и, похоже, возились с чем-то. Ужасное предчувствие пронзило Оуэна. - Я их достану, - протрещало радио. Дефорест, в Блю-Бой-четыре, только что не пыхтит от усердия. Не дожидаясь приказа, пилот снизил "Чинук" почти до земли. Винты вихрили мокрый снег, падавший грязными комками в мутную воду. - Нет, не разрешаю, отставить, назад, на прежнюю позицию плюс пятьдесят ярдов! - завопил Оуэн, стукнув Тони по плечу. Тони, лицо которого, даже полускрытое прозрачной маской, осталось вполне узнаваемым, отвел ручку управления, и Блю-Бой-Лидер поднялся к облакам. Даже сквозь музыку - безумные ритмы бонго, вопли припева ("Сочувствие дьяволу" не успели прокрутить до конца даже один раз) - Оуэн слышал недовольное ворчание команды. А вот "кайова", как он заметил, уже успела последовать примеру Лидера. Несмотря на все странности мышления и явное умственное расстройство, дураком Курца не назовешь. И интуиция у него безошибочная. - Ну, босс, - возмущенно начал Дефорест, явно изнемогая от злости. - Повторяю, повторяю, вернитесь на прежнее место, Блю-группа, вернитесь... Взрыв вбил его в кресло и швырнул "Чинук" вверх, как детскую игрушку. Рев перекрывали проклятия Тони Эдвардса, сражавшегося с рукоятью управления. Сзади раздавались крики, но хотя почти все были ранены, погиб только Пинки Брайсон, высунувшийся наружу поглядеть, что происходит внизу, - был сбит взрывной волной. - Понял, понял, понял, - твердил Тони, но, по мнению Оуэна, прошло не менее тридцати секунд, прежде чем до Тони дошло, и каждая секунда казалась часом. В наушниках стих рев Мика Джаггера, что не сулило Конку и мальчикам в Блю-Бой-два ничего хорошего. Тони сделал разворот, и Оуэн заметил, что лобовое стекло треснуло. Сзади все еще кричали: оказалось, что Маккавано потерял два пальца. - Охренеть! - пробормотал Тони. - Вы спасли наши задницы, босс. Спасибо. Но Оуэн не слушал. Он смотрел на корабль, развалившийся на три огромных ломтя. Или больше? Трудно сказать, потому что оттуда летело всякое дерьмо, и воздух сделался красновато-оранжевым. А вот остатки корабля Дефореста разглядеть было легче. Он лежал на боку, в грязи и тине, а вокруг возникали и лопались пузыри. Отломившаяся лопасть плавала в воде, как гигантское весло. Ярдах в пятидесяти валялись черные искореженные винты и метался яростный клубок желто-белого пламени. Это догорали Конклин и Блю-Бой-два. Из радио донесся тревожный писк. Блейки в Блю-Бой-три. - Босс, эй, босс, я вижу... - Третий, это Лидер. Приказываю... - Лидер, это третий. Вижу уцелевших, повторяю, вижу уцелевших с Блю-Бой-четыре.., не меньше трех, нет, четырех, спускаюсь... - Запрещаю, Блю-Бой-три, ни в коем случае, поднимайтесь на прежнюю высоту плюс пятьдесят, отставить, сто пятьдесят.., один, пять, ноль, и немедленно! - Но, сэр.., то есть босс.., я вижу Фридмана, он горит заживо... - Джо Блейки, слушай меня, - раздался характерный хрип Курца. Курца, успевшего вовремя выскользнуть из красного дерьма. Словно, думал Оуэн, он заранее знал, что случится. - Немедленно уноси отсюда свою задницу, иначе гарантирую, что к следующей неделе станешь выгребать верблюжий навоз в жарком климате, где выпивка запрещена законом. Вон! Ответа не последовало. Оба уцелевших вертолета поднялись на прежнюю высоту плюс сто пятьдесят ярдов, Оуэн молча наблюдал за яростно вздымавшимися к небу спиралями грибка Рипли, гадая, знал ли Курц или проинтуичил. Интересно, сумели он и Блейки увернуться от заразы? Потому что серые человечки и в самом деле заразны: что бы там ни твердили, этот грибок в самом деле хуже рака. Оуэн не знал, оправдывало ли это массовые убийства, но вполне вероятно, выжившие при взрыве - все равно что ходячие мертвецы. Или, что еще хуже, мутанты, превращающиеся в бог весть что. - Оуэн! - Это радио. Тони, подняв брови, взглянул на него. - Оуэн. Оуэн, вздохнув, перевел подбородком рычажок на личный канал Курца. - Я здесь, босс. 9 Курц сидел в "кайове" с газетой на коленях. На нем и Фредди были маски, как, впрочем, и на всех остальных ребятах из команды. Вероятно, даже те бедняги, что сейчас подыхали на сырой земле, тоже не успели их снять. Маски, вполне возможно, были ни к чему, но Курц не имел ни малейшего желания подхватить Рипли. Да и зачем рисковать? Кроме того, босс обязан показывать пример. Что же касается Фредди Джонсона.., на Фредди у него свои планы. - Я здесь, босс, - сказал Андерхилл. - Хорошая стрельба, прекрасный подъем и непревзойденная мудрость. Вы спасли немало жизней. Что ж, вернемся туда, откуда начали. В Квадрат Один. Вы поняли? - Так точно, босс. Понял и ценю. А если ты веришь этому, значит, еще глупее, чем кажешься, подумал Курц. 10 За спиной Оуэна Кавано все еще поскуливал, но уже тише. Джо Блейки молчал - вероятно, понял опасность, исходившую от прозрачного красно-золотого водоворота, которого им удалось избежать. Или не удалось. - Все о'кей, солдат? - спросил Курц. - Несколько раненых, - ответил Оуэн, - но в основном обошлось. Работа для мусорщиков: иначе эту помойку внизу не убрать. Каркающий смех Курца громом отдался в наушниках Оуэна. 11 - Фредди! - Да, босс. - Глаз не спускай с Оуэна Андерхилла. - Есть, босс. - Если придется внезапно уходить - нам и "Империэл Вэлли", - Андерхилл останется здесь. Фредди Джонсон ничего не ответил, только кивнул и поднял вертолет. Хороший парнишка. Знает свое место, не то что другие. Курц снова повернулся к нему: - Фредди, возвращаемся в этот богом забытый магазинчик, и не жалей лошадей. Я хочу успеть туда минут на пятнадцать раньше Оуэна и Джо Блейки. Если возможно, двадцать. - Да, босс. - И мне нужна надежная спутниковая связь с Шайенном. - Будет. Сеанс в пять. - Лучше в три, солдат. Лучше в три. Курц откинулся на сиденье, разглядывая проплывавшие под ним сосны. Так много деревьев, так много живности и несколько человек - большинство из них охотники в оранжевых комбинезонах! И меньше чем через неделю - а может, и через семьдесят два часа - все будет мертвым, как горы на Луне. Жаль, но если чего в Мэне полным-полно, так это лесов. Курц повертел колпак на кончике пальца. Если повезет, он увидит в нем Оуэна Андерхилла, после того как тот перестанет дышать. - Он просто хотел послушать, не изменилось ли чего, - мягко проговорил Курц. Фредди Джонсон, понимавший, с какой стороны хлеб маслом намазан, ничего не сказал. 12 На полпути к магазину Госслина, мельком отметив, что верткая "кайова" уже превратилась в крошечную точку, Оуэн случайно посмотрел на правую руку Тони Эдвардса, лежавшую на рычаге управления. Заусенец большого пальца окаймляла тонкая красновато-золотая линия. Оуэн перевел взгляд на свои руки, изучая их так же пристально, как, бывало, сама миссис Янковски на уроках личной гигиены, в те далекие дни, когда Рейплоу были его соседями. Пока еще ничего не проявилось, но на Тони уже клеймо, и, вероятнее всего, Оуэн тоже свое получит. Андерхиллы были баптистами, и Оуэн знал историю про Каина и Авеля. Кровь брата твоего вопиет ко Мне от земли, сказал Господь, и отослал Каина в землю Нод, к востоку от Эдема. Но прежде чем отпустить его в скитания, Господь поставил на нем клеймо, так, чтобы самые ничтожные жители Нода знали, кто перед ними. И теперь, видя красно-золотую нить на пальце Тони и пытаясь отыскать такую же на собственных ладонях, Оуэн подумал, что знает, какого цвета была Каинова печать. Глава 11 ПУТЕШЕСТВИЕ ЭГГМЕНА 1 У самоубийства, обнаружил Генри, есть голос, и этот голос пытался объясниться. Проблема состояла в том, что говорил он не по-английски, а то и дело впадал в какой-то бессвязный жаргон. Но это не имело значения: достаточно было попытки разговора. Как только Генри дал слово самоубийству, жизнь его безмерно улучшилась. Выпадали даже ночи, когда он мог уснуть (правда, не слишком часто, но все же), да и дни были не так уж плохи. До сегодняшнего. "Арктик кэт" управляло тело Джоунси, но сейчас в теле старого друга были чуждые образы и чуждые стремления. Может, внутри еще осталось что-то от Джоунси - Генри по крайней мере на это надеялся, - но если и так, он был сейчас слишком глубоко, слишком маленький и беспомощный, чтобы оказаться полезным. Скоро Джоунси исчезнет окончательно, и, похоже, хорошо, если так. Генри боялся, что тварь, овладевшая Джоунси, почует его, но снегоход промчался мимо, не снижая скорости. В сторону Пита. А что потом? А потом - куда? Генри не хотел думать, не хотел тревожиться. Наконец он снова рванул к "Дыре", не потому, что там что-то осталось. Просто больше некуда было деваться. Добравшись до ворот с надписью КЛАРЕНДОН, он выплюнул в руку еще один зуб, глянул на него и отшвырнул. Снегопад закончился, но небо по-прежнему было хмурым, и, похоже, ветер снова усиливался. Кажется, по радио что-то передавали насчет урагана? Генри не мог вспомнить, но какая разница? Где-то к западу от него прогремел страшный взрыв. Генри тупо посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел. Что-то либо обрушилось, либо взлетело на воздух, но по крайней мере почти все терзающие его голоса смолкли. Генри понятия не имел, связаны ли между собой эти два события и стоит ли об этом беспокоиться. Он прошел через открытые ворота, прошагал по утоптанному снегу, испещренному следами шин снегохода, и приблизился к дому. Генератор мерно завывал, дверь была широко распахнута. Генри остановился перед гранитной плитой, служившей крыльцом, и присмотрелся. Сначала ему показалось, что на ней следы крови, но кровь, высохшая или свежая, не могла иметь такого необычного красно-золотистого оттенка. Скорее выглядит, как некая органическая растительность. Мох или грибок. И что-то еще... Генри откинул голову, раздул ноздри и осторожно втянул воздух. И тут же в памяти всплыло четкое, хотя и абсурдное воспоминание о поездке на остров Маврикий с бывшей женой, всего месяц назад. Они сидели с Рондой за столом, пили вино, налитое sommelier "служащий и ресторане, подающий спиртные напитки (фр.)", и он тогда подумал: мы нюхаем вино, собаки обнюхивают анальные отверстия друг друга, и все приходит к одному. Тогда он вдруг увидел лицо отца и струйку молока, стекающую по подбородку. Правда, оно тут же исчезло. Генри улыбнулся Ронде и подумал: какое облегчение знать, что конец все-таки настанет, и хорошо бы, если бы он настал как можно скорее. По сейчас пахло не вином, а чем-то болотистым, серным. Немного подумав, он понял: так пахло от женщины, устроившей аварию. Вонь ее больных внутренностей... Генри ступил на гранитную плиту, сознавая, что последний раз входит в этот дом, чувствуя тяжесть прожитых лет: смех, разговоры, бесчисленные бутылки пива, случайный косячок, турнир обжор в девяносто шестом (а может, в девяносто седьмом), горький запах пороха и крови, означавший начало охотничьего сезона, запах смерти, дружбы и детского восторга. Он снова принюхался. Здесь вонь была сильнее. Что-то химическое - возможно, так казалось потому, что дышать было нечем. Повсюду на полу виднелись следы мохнатой плесени, хотя кое-где проглядывали доски. Однако ковер она заплела так густо, что не было видно узора. Вероятно, плесень любила тепло, но все же скорость роста казалась пугающей. Генри хотел было войти, но передумал, отступил на два шага и очутился в снегу, бессознательно трогая языком дыры, на месте которых еще утром сидели вполне здоровые зубы. Из носа снова поползла струйка крови. Конечно, в ванной есть аптечка, но стоит ли рисковать? Если этот мох выделяет что-то вроде воздушно-капельной инфекции, вроде вирусов Эбола или Ханта, он, возможно, уже спекся, и всякие предосторожности запоздали. Поздно закрывать конюшню, когда лошадь украдена. Но и зря переть на рожон смысла нет. Генри обошел дом, стараясь ступать в колею, оставленную "арктик кэт". 2 Дверь в сарай тоже была открыта. И Генри увидел Джоунси, да, ясно как день, Джоунси, замершего на пороге, прежде чем выкатить снегоход, Джоунси, небрежно державшегося за косяк, Джоунси, прислушивавшегося.., к чему? Ни к чему. Ни карканья ворон, ни трескотни сорок, ни перестука дятлов, ни перебранки белок. Только шум ветра, и случайное "плюх" снежного комка, сползающего с ветки сосны или ели. Животные ушли, покинули здешние места, словно спасались от бедствия. С минуту он стоял, не двигаясь с места, вызывая в памяти картинки всего, что было в сарае. У Пита это вышло бы лучше - закрыл бы глаза, покачал указательным пальцем и сказал бы, где что лежит до последней коробочки с гайками, - но сейчас Генри сможет обойтись и без способностей Пита. Он был здесь только вчера, искал, чем открыть заевшую дверцу кухонного шкафа. А значит, он видел то, что ему сейчас нужно. Генри сделал несколько быстрых вдохов-выдохов, проветривая легкие, зажал рукой в перчатке нос и рот и вошел. Немного подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Лучше избежать неприятных сюрпризов. Когда зрение восстановилось, Генри пересек пустое пространство, где прежде стоял снегоход. На полу ничего не было, кроме причудливого рисунка масляных пятен, но на зеленом брезенте, служившем чехлом снегохода и брошенном в угол, уже появились красновато-золотистые дорожки. Верстак превратился в свалку - коробки с тщательно рассортированными гвоздями и гайками перевернуты, старый мундштук, принадлежавший Ламару Кларендону, валяется на полу разбитый, все ящички выдвинуты и так оставлены. Кто-то, Бивер или Джоунси, пронесся сквозь сарай ураганом, что-то выискивая. Это был Джоунси. Да. Генри, возможно, никогда не узнает, как все происходило, но это был Джоунси, он знал, и для него, по-видимому, было крайне важно найти что-то. Интересно, нашел ли он? Наверное, Генри и этого не узнает. Ему самому понадобится то, что висит на гвозде, в дальнем углу комнаты, над грудой банок с красками и пульверизаторов. Все еще закрывая рукой рот и нос, задерживая дыхание, Генри пробрался к заветному гвоздю, на котором болтались три-четыре респиратора, обычно употреблявшихся при покраске. Эластичные тесемки растянулись, сами респираторы пожелтели. Он схватил сразу все и повернулся как раз вовремя, чтобы заметить какое-то движение за дверью. Генри сдержал крик, но сердце ушло в пятки, и он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего не видно, наверное, просто игра воображения. Но нет.., что-то все-таки там было. Свет проникал сквозь открытую дверь, сквозь грязное оконце, вроде бы все видно, но сейчас Генри в буквальном смысле слова боялся собственной тени. Он выскочил из сарая в четыре прыжка, стискивая в кулаке респираторы, задерживая дыхание, пока не сделал несколько шагов по заснеженной тропинке, и только тогда позволил себе набрать воздуха в легкие. И тут же согнулся, упершись ладонями в бедра. Перед глазами плясали крохотные черные точки. С востока донесся отдаленный треск выстрелов. Не ружья: слишком четко и быстро, как перестук пишущей машинки. Автоматы или пулеметы. В мозгу у Генри возникла картина, ясная, как воспоминание о струйке молока, ползущей по подбородку отца, или Барри Ньюмене, рванувшем из его офиса с такой скоростью, словно к пяткам прицепили ракеты. Он увидел оленей и енотов, куропаток и диких собак, кроликов, которых косили сотнями и тысячами в тот момент, когда они пытались покинуть то, что в их представлении было зачумленной зоной. Видение причинило неожиданно острую боль, проникая глубоко к тому месту, что еще не успело умереть и, как выяснилось, только дремало. К месту, так трагически отозвавшемуся на плач Даддитса пронзительной высокой нотой, от которой голова, казалось, вот-вот взорвется. Генри выпрямился, заметил свежую кровь на перчатке и яростно выругался. Он прикрыл нос и рот, раздобыл респираторы и намеревался надеть не меньше чем пару, когда войдет в "Дыру в стене", но совершенно забыл о ране на бедре, полученной при аварии "скаута". Если грибок и в самом деле распространял инфекцию, значит, его песенка спета. Впрочем, и все предосторожности скорее всего бесполезны. Генри представил табличку, с которой кричали большие красные буквы: БИОЛОГИЧЕСКОЕ ЗАРАЖЕНИЕ! ПОЖАЛУЙСТА, ЗАДЕРЖИТЕ ДЫХАНИЕ И ПРИКРОЙТЕ РУКОЙ ЦАРАПИНЫ, ЕСЛИ ТАКОВЫЕ ИМЕЮТСЯ. Он невесело усмехнулся и направился к дому. Что ж, так или иначе, он все равно не собирался жить вечно. С востока все доносились и доносились выстрелы. 3 Снова поднявшись на крыльцо, Генри без особой надежды полез в карман за платком.., и не нашел. Вот вам преимущества лесной жизни: мочиться где попало и сморкаться прямо в снег, без всяких платков. Отчего-то именно в возможности вести себя по-дикарски мужчины находили особенное удовольствие. Когда задумаешься о таком, кажется просто неслыханным чудом, что женщины вообще способны любить лучших из них, не говоря уже об остальных. Он снял пальто, рубашку, белье с подогревом и остался в выцветшей футболке с эмблемой бостонских "Ред сокс" и надписью "ГАРСИА ПАРРА 5" на спине. Генри стащил и ее, свернул лентой и обвязал вокруг вымазанной засохшей кровью дыры на джинсах, снова подумав, что запирает конюшню после того, как лошадь увели. Все же приходится затыкать щели, верно? И не рисковать попусту. Еще существуют основы, на которых держится жизнь. Даже если бег этой жизни вот-вот оборвется. Он снова натянул одежду на покрытые гусиной кожей плечи и приладил сразу два респиратора. И решил было прикрыть еще двумя уши, но представил, как тесемки перекрещиваются на затылке, словно ремни кобуры, и расхохотался. Что еще? Упрятать под оставшуюся маску глаза? - Если оно меня достанет, значит, достанет, - сказал он вслух, но тут же напомнил себе, что лишняя осторожность не помешает, лишняя осторожность еще никого не убила, как говаривал старый Ламар. Даже за то короткое время, что Генри провел в сарае, грибок (или плесень, или что еще там) заполонил дом. Под ним не было видно ковра. На диване, на стойке между кухней и столовой, на табуретках у стойки виднелись красно-золотистые островки. Извилистые капилляры пуха сбегали по ножке стола, словно повторяя след чего-то пролитого, и Генри вспомнил, как собираются муравьи на крупицах рассыпанного сахара. Но самым неприятным была поросшая красно-золотым мхом паутина, свисавшая с потолка над ковром навахо. Несколько секунд Генри сосредоточенно рассматривал ее, прежде чем сообразил, что это - Ловец снов Ламара Кларендона. Генри не думал, что когда-нибудь узнает, что же здесь все-таки произошло, но в одном можно быть уверенным: на этот раз Ловец поймал в свои сети настоящий кошмар. Надеюсь, ты не собираешься заходить сюда? Особенно теперь, когда у видел, как это быстро растет? Джоу ней вроде был в порядке, когда проезжал мимо, но на самом деле это не так, и ты это понимаешь. Успел почувствовать. Итак.., ты ведь не собираешься заходить сюда, верно? - Собираюсь, - сказал Генри. При каждом слове двойной горб респиратора вздувался и опадал. - Если меня скрутит.., что ж, придется покончить с собой.., раньше, чем планировалось. И хохоча, как Стабб в "Моби Дике", Генри шагнул за порог. 4 Колонии грибка за единственным исключением напоминали тонкие ровные коврики и поросшие плесенью кочки. Исключение Генри увидел перед дверью ванной, где горбился настоящий холм, взобравшийся на дверь, опушивший косяки на высоте приблизительно четырех футов. Это неряшливое нагромождение, похоже, появилось на каком-то сероватом, губчатом веществе. Странная губка, тянувшаяся к гостиной, раздваивалась, образуя нечто вроде буквы V, что неприятно напомнило Генри о раскинутых ногах. Словно кто-то умер прямо в дверях ванной, и грибок вырос на трупе. Генри пришли на память наспех пройденный в колледже курс судебной медицины, толстый учебник с фотографиями, мрачными, зачастую тошнотворными снимками с мест преступлений. Ему долго не давал покоя один: жертву убийства бросили в лесу, но обнаженное тело обнаружили дня через четыре. На затылке, под коленями и между ягодицами успели вырасти поганки. Четыре дня. Все же четыре дня. Но еще утром в доме не было ни следа этой пакости, а ведь прошло всего... Генри посмотрел на часы и увидел, что они остановились на без двадцати двенадцать. А вместе с ними и время. Он повернулся и заглянул за дверь, отчего-то убежденный, что там что-то прячется. Нет. Ничего, кроме "гаранда" Джоунси, прислоненного к стене. Генри уже было отвернулся, но тут же сообразил: на ружье нет грибка. Генри схватил "гаранд". Заряжен, поставлен на предохранитель, один патрон в стволе. Генри повесил ружье на плечо и снова вернулся к противному красному вздутию, пузырившемуся у двери ванной. Здесь сильнее ощущалась эфирно-серная вонь, смешанная с чем-то совсем уж омерзительным. Генри медленно пресек комнату, направляясь к ванной, вынуждая себя продвигаться шаг за шагом, боясь (и все больше убеждаясь), что красный горб с серыми придатками в виде раздвинутых ног - это все, что осталось от его друга Бивера. Еще минута - и он увидит спутанные пряди длинных черных волос Бива или его ботинки "Доктор Мартене", которые Бивер называл своей "декларацией солидарности с лесбиянками". Почему-то он вбил себе в голову, что "Доктор Мартене" - некий тайный знак, по которому лесбиянки узнают друг друга, и переубедить его оказалось невозможным. Кроме того, он пребывал в твердой уверенности, что миром правят некие личности, носящие имена Ротшильдов и Гольдфарбов, и вероятнее всего, отдают приказы из глубоко законспирированного бункера, высеченного в скалах Колорадо. Бивер, который всем удивленным восклицаниям предпочитал "трахни меня, Фредди"... Но как можно с уверенностью сказать, что уродство в Дверях ванной когда-то было Бивом или вообще кем-нибудь? Все это одни домыслы. Силуэт? Но это еще ни о чем не говорит. В губчатой массе что-то блеснуло, и Генри наклонился поближе, одновременно задаваясь вопросом, не дали ли микроскопические споры грибка всходы на влажных незащищенных глазных яблоках. Блестящий предмет оказался дверной ручкой. Рядом валялся поросший красновато-золотым пушком рулон изоленты. Генри вспомнил о разгромленном сарае, опрокинутых коробках, выдвинутых ящиках. Может, именно это искал Джоунси? Проклятую изоленту? Что-то в голове - может, очередной щелчок, а может, и нет - подсказало, что так и было. Но зачем? Во имя Господа, зачем?! За последние пять месяцев мысли о самоубийстве посещали его чаще и оставались все дольше, треща в голове на своем тарабарском наречии. Любопытство и любознательность почти покинули Генри. Зато сейчас любопытство разбушевалось на полную катушку, словно пробудилось страшно голодным и теперь требовало все новой пищи. Но накормить его было нечем. Может, Джоунси хотел наглухо залепить лентой дверь? Да, но от чего он пытался отгородиться? Он и Бив наверняка знали, что это не спасет от грибка, который попросту протянет свои ползучие пальцы под дверь. Заглянув в дверь, Генри издал странный горловой хрип и отшатнулся. Какое бы безумное непотребство здесь ни творилось, нет никаких сомнений: все началось и закончилось в ванной. Комната превратилась в красную пещеру, голубой кафель почти исчез под мхом. Низ раковины и унитаз тоже не избежали нашествия. Крышка сиденья откинута на бачок, и хотя Генри не мог утверждать наверняка - слишком густо все поросло грибком, ему показалось, что сиденье треснуло и топорщится обломками внутрь. Душевая занавеска превратилась в некое подобие бархатного театрального занавеса, хотя была сорвана почти со всех колец (с которых, в свою очередь, свисали мохнатые бороды) и лежала в ванной. Через бортик ванны, тоже поросший бахромой, перекинулась одетая в тяжелый ботинок нога. "Доктор Мартене". Генри не нужно было даже присматриваться. Похоже, он все-таки нашел Бивера. Откуда-то нахлынули воспоминания о том дне, когда они спасли Даддитса, такие яркие и живые, словно это было вчера. Бивер в своей потертой кожаной куртке, Бивер с коробкой Даддитса в руках, Бивер с улыбкой, говорящий: "Тебе нравится мультик? Но они никогда одежду не меняют..." И тут же добавляет... - Трахни меня, Фредди, - крикнул Генри оскверненному дому. - Это он сказал, он всегда так говорил. Слезы хлынули из глаз, побежали по щекам. Именно та влага, в которой нуждался грибок, и судя по джунглям, выросшим в унитазе, это его любимая среда. Так что сейчас он, кажется, получил благодатную почву. Но Генри было все равно. Теперь у него есть ружье Джоунси. И если грибку вздумается попировать на его теле, он постарается убраться задолго до того, как настанет время десерта. Если до этого дойдет. Возможно, и дойдет. 5 Он был уверен, что видел в углу сарая остатки старого ковра. Может, стоит вернуться за ними? Бросить на пол в ванной, подойти поближе и заглянуть в ванну. Но к чему? Он знал, что это Бивер, и не имел особого желания видеть старого друга, автора таких изощренных непристойностей, как "поцелуй меня в задницу", поросшего красным грибком, словно тот обескровленный труп в медицинском учебнике, украшенный колониями поганок. Если бы это могло в какой-то мере объяснить случившееся, тогда он, вероятно, решился бы. Но Генри считал такое весьма сомнительным. Пока что больше всего ему хотелось смыться отсюда. От вида грибка мороз шел по коже, но не только это было причиной его страхов. Еще неприятнее было ощущение, что он не один. Генри отступил от двери ванной. На столе лежала книга в мягкой обложке, на которой танцевали дьяволята с вилами. Должно быть, очередное увлечение Джоунси. Но и дьяволята не отпугнули вездесущий грибок. Внезапно Генри сообразил, что с запада доносится мерный гул, быстро превратившийся в сплошной громовой раскат. Вертолеты, и на этот раз не один. Много. Большие. И летят, кажется, совсем низко, на уровне крыши. Генри невольно пригнул голову. Перед глазами замелькали бесчисленные кадры из фильмов о вьетнамской войне, и в эту минуту он был почти уверен, что они расчехлят пулеметы и польют дом свинцом. Или напалмом. Туча прошла, не разразившись дождем, но так близко, что задребезжали чашки и тарелки на кухонных полках. Как только шум стал стихать, превратившись в отдаленное жужжание, Генри выпрямился. Может, они летят, чтобы поучаствовать в массовом убийстве животных на восточном конце Джефферсон-трект? Нужно немедленно уматывать отсюда, и... И что? Что потом? Пока он размышлял над этим вопросом, из спальни внизу послышался звук. Вернее, шорох. И все тут же стихло, так надолго, что Генри уже упрекнул себя за чрезмерную живость воображения. Молчание сменилось тихими щелчками, стрекотом, словно где-то завели механическую игрушку: жестяную обезьянку или попугая. Генри поежился. Во рту мгновенно пересохло. Волоски на затылке стали дыбом. Проваливай отсюда, беги! Но прежде чем прислушаться к этому голосу, а может, и внять, Генри уже подскочил к двери спальни, снимая на ходу "гаранд". Адреналин бушевал в крови, и мир заиграл яркими красками. Избирательное восприятие, непризнанный скромный дар благополучным и спокойным, куда-то подевалось, и он увидел каждую деталь, каждую мелочь: кровяную дорожку, ведущую из спальни в ванную, отброшенный шлепанец, алчный красный налет в форме отпечатка ладони на стене. Он рванул дверь на себя. Оно было на кровати. Непонятная тварь, показавшаяся Генри похожей на ласку или хорька с отрезанными ногами и длинным окровавленным хвостом, тащившимся за ней, как послеродовой послед. Ничего подобного он в жизни не видел, разве что у мурены в бостонском океанариуме были такие же неестественно огромные черные глаза. И еще сходство: когда существо распахнуло тонкую щель, заменявшую рот, открылось гнездо страшных, тонких, похожих на длинные стальные иглы клыков. Сзади твари, на пропитанной кровью простыне, лежала сотня или больше оранжево-коричневых яиц размером с бильярдные шары, покрытых мутной зеленоватой слизью - соплями. Внутри каждого то ли плавало, то ли извивалось нечто вроде волоса. Хорькоподобная тварь поднялась на хвосте, как змея из корзины заклинателя, и застрекотала. И дернулась на постели, постели Джоунси, но похоже, была не в состоянии двигаться дальше. Блестящие черные глаза загорелись ненавистью. Хвост (правда, Генри посчитал, что это скорее всего хватательное щупальце) нервно бил по простыне, а потом лег на все яйца, до которых мог добраться, словно пытаясь защитить потомство. Генри вдруг осознал, что монотонно твердит одно и то же слово "нет" голосом беспомощного психопата, до ушей накачанного торазином. Он прижал к плечу приклад, прищурился и поймал в прицел омерзительный клин дергающейся головы рептилии. Она знает, что это. Это она по крайней мере знает, холодно подумал он, спуская курок. Стрелял он с близкого расстояния, и у твари не было возможности уклониться - то ли она истощила силы, откладывая яйца, то ли на нее плохо действовал холод: в открытую входную дверь задувал ветер. Отдача показалась неестественно громкой, и поднятая голова твари разлетелась брызгами красноватой жидкости, осевшей на стене бурыми потеками. Кровь была того же оттенка, что и грибок. Обезглавленное тело сползло с кровати и плюхнулось в груду одежды, которую Генри не узнал: коричневая куртка, оранжевый жилет, подвернутые джинсы (в школе носить такие считалось позорным, а тех, кто имел несчастье бросить вызов остальным, называли "деревней"). Несколько яиц скатились с кровати вслед за телом. Некоторые, упавшие на одежду и книги Джоунси, остались целыми, но пара стукнулась об пол и разбилась. Из трещин медленно вытекала мутная, похожая на протухший белок жидкость. Совсем немного, приблизительно чайная ложка из каждого яйца. Внутри изгибались и корчились волоски, злобно пожиравшие Генри черными глазками размером с булавочную головку. При виде них Генри захотелось кричать. Он повернулся и, пошатываясь, вышел из комнаты. Ноги, казалось, одеревенели и отказывались сгибаться. Он чувствовал себя марионеткой, за ниточки которой дергал кто-то, несомненно, исполненный добрых намерений, но только начавший изучать ремесло. Генри понятия не имел, куда идет, пока не добрался до кухни и не открыл шкафчик под раковиной. - Я эггмен, эггмен, я морж! Йо-хо-хо! Он не пел, а декламировал громким театрально-торжественным тоном, которого до сих пор не числил в своем репертуаре. Голосом бездарного актера девятнадцатого века. Почему-то вдруг представился Эдвин Бут, одетый д'Артаньяном, в шляпе с плюмажем и все такое, декламирующий лирику Джона Леннона, и Генри издал два отчетливых, коротких, невеселых восклицания: - Ха-ха! Что ж, сойдет за смех... Кажется, у меня едет крыша, подумал он.., но это неплохо. Лучше д'Артаньян, декламирующий "Эггмен", чем стена, забрызганная кровью этой твари, обросший грибком "Доктор Мартене", свисавший с ванны, или, что омерзительнее всего, расколотые яйца, из которых выбираются дергающиеся волосы с глазами. О Господи, эти глаза, злобно пялившиеся на него! Он отодвинул флакон с жидкостью для мытья посуды, мусорное ведро и нашел, что искал: желтую банку с зажигательной смесью "Спаркс" для жаровни. Неумелый кукольник, в руки которого он попал, вынудил руку Генри конвульсивно задергаться, прежде чем позволил сжать пальцы вокруг банки. Генри отнес ее в гостиную и, проходя мимо камина, схватил с полки коробочку спичек. - Я - он как вы - он как вы - мы и вы - все до кучи, - объявил он и быстро вернулся в спальню Джоунси, прежде чем насмерть перепуганное существо у него в голове успеет схватиться за ручку управления, повернуть его назад и заставить смыться. Та личность, которая стремилась заставить его мчаться прочь, пока он не потеряет сознания. Или не умрет. Яйца на постели лопались одно за другим. Дюжины две или больше волос ползали по пропитанной кровью простыне или извивались на подушке Джоунси. Один поднял уродливую шишку головы и рассерженно заверещал на Генри. Звук казался высоким, пронзительным, но едва слышным. Все еще не позволяя себе помедлить (если он остановится, не найдет в себе сил начать снова, и тогда останется единственный выход в дверь), Генри сделал два шага к изножию кровати. Один волос скользнул по полу навстречу Генри, поднимаясь на хвосте, как сперматозоид под микроскопом. Генри наступил на него, одновременно отвинчивая с банки красный пластиковый колпачок. Потом щедро разбрызгал зажигательную смесь на кровать, стены и пол. Когда жидкость попадала на нитевидных тварей, они издавали жалобные, мяукающие звуки, как новорожденные котята. - Эггмен, эггмен.., морж! Он наступил на очередной волос и заметил, что третья тварь льнет к правой штанине, удерживаясь на ноге подобием хвоста и пытаясь прокусить толстую джинсовую ткань пока еще мягкими зубами. - Эггмен, - пробормотал Генри и соскреб тварь левым ботинком. Когда та попыталась увернуться, он раздавил ее и неожиданно понял, что истекает потом и промок, как под дождем. Если он выйдет в таком виде на холод (а придется выйти, оставаться здесь наверняка нельзя), то схватит воспаление легких. - Не могу остаться дома, не могу бездельничать! - провозгласил Генри в своей новой напыщенной манере и попытался открыть коробок спичек, но руки дрожали так, что половина просыпалась на пол. Все больше волосков-червей ползло к нему. Чувствовали, что перед ним враг. Нет, знали. Генри достал наконец спичку, поднял вверх, уперся большим пальцем в головку. Трюк, которому давным-давно научил его Пит. Для чего и друзья, как не учить тебя всяким забавным штукам, верно? Теперь его очередь устроить своему старому дружку Биверу похороны викингов и заодно избавиться от этих надоедливых гнусных змеек. - Эггмен! Он дернул ногтем по головке, и спичка запылала. Запах горящей серы походил на тот, что ударил в ноздри, когда он вступил в домик. Вонь газов грузной тяжеловесной женщины. - Морж! Он швырнул спичку к изножию кровати, где валялось скомканное одеяло, пропитанное зажигательной смесью. Несколько мгновений крошечный синий огонек слабо трепетал вокруг маленькой палочки, и Генри показалось, что он вот-вот угаснет, но тут раздался негромкий хлопок, и над одеялом поднялась небольшая корона желтого пламени. - Йо-хо-хо! Жадные языки лизнули простыню, окрасив кровь в черное, добрались до массы покрытых слизью яиц, попробовали, нашли их неплохими на вкус. "Бильярдные шары" лопались один за другим под мяуканье погибающих червей. Мутная жидкость вытекала на постель и, попадая в огонь, зловеще шипела. Генри спиной вперед подался к двери, продолжая разбрызгивать смесь, и добрался до середины ковра навахо, прежде чем банка опустела. Он отбросил ее, зажег вторую спичку и бросил на пол. На этот раз хлопок последовал незамедлительно, и оранжевое пламя взметнулось к потолку. Жар ударил в блестящее от пота лицо Генри, и он ощутил внезапный порыв, сильный и радостный - отшвырнуть респираторы и шагнуть в огонь. Привет, тепло, привет, лето, привет, тьма, старая подруга! То, что остановило его, было простым и одновременно действенным. Если сейчас отпустить тормоза, это значит неприятное пробуждение всех, до сих пор дремавших эмоций. Пусть он никогда не узнает подробностей того, что произошло здесь, но по крайней мере получит кое-какие ответы от тех, кто управлял вертолетами и стрелял животных. Если, разумеется, его тоже не прикончат. У самой двери Генри буквально скрутило воспоминание, такое отчетливое, что сердце отозвалось мучительным криком: Бивер на коленях перед Даддитсом, который пытается натянуть кроссовку задом наперед. "Надеть кроссовку, старик?" - спрашивает Бивер, и Даддитс, глядя на него с умилительным широкоглазым недоумением, переспрашивает: "Соку?" Генри снова заплакал. - Пока, Бив, - прошептал он. - Люблю тебя, парень, всем сердцем. А потом он вышел на холод. 6 Он пошел к противоположному концу дома, где была сложена поленница дров. Рядом валялся еще один кусок брезента, старый, выцветший, почти белый. Он примерз к земле, и Генри пришлось долго дергать обеими руками за край, прежде чем он оторвался. Под ним оказалась груда снегоступов, коньков, лыж и даже допотопное сверло для лунок. Глядя на эту непривлекательную кучу давно забытого зимнего хлама, Генри внезапно понял, как ужасно устал.., да нет, устал - слишком мягкое определение. Он пробежал десять миль, причем по большей части в быстром темпе. А еще он попал в аварию и нашел тело школьного друга. Похоже, остальные двое тоже навсегда для него потеряны. Не будь я так помешан на самоубийстве, сейчас наверняка превратился бы в буйнопомешанного, подумал он и рассмеялся. Смеяться - это хорошо, но усталость от этого не проходит. Он должен был выбраться отсюда. Разыскать кого-нибудь из властей и рассказать, что случилось. Правда, они могут все знать, если учитывать стрельбу - наверняка уже все знают, хотя их методы решения проблемы коробили Генри, - но может, еще никто не успел доложить о хорьках. И яйцах. Он, Генри Девлин, расскажет им, кто, кроме него, сделает это лучше? В конце концов именно он - эггмен. Сыромятная кожа шнуровки снегоступов была так изгрызена мышами, что рвалась от малейшего прикосновения. Однако после тщательного отбора он нашел пару коротких лыж для ходьбы по пересеченной местности, выглядевших так, будто последний раз были в употреблении в году этак пятьдесят четвертом. Крепления заржавели, но когда он отщелкнул их, они легко поддались. Ему даже удалось всунуть в них сапоги. Из домика доносился легкий треск. Генри прислонил ладонь к стене и ощутил тепло. Рядом в снегу торчали несколько лыжных палок, заплетенных грязной сеткой паутины. Генри было неприятно касаться ее - слишком свежи были воспоминания об извивающихся тельцах тварей, - но на нем все еще были перчатки. Он смахнул паутину и наспех перебрал палки. В окне, у самой его головы, плясали искры. Генри все-таки отобрал пару палок, слегка коротковатых для его роста, и, неуклюже орудуя ими, поехал к углу дома. Сейчас он сам себе казался нацистским десантником из фильма Алистера Маклина, с этими старыми лыжами на ногах и ружьем через плечо. Генри оглянулся как раз в тот момент, когда стекло, рядом с которым он стоял, разлетелось с оглушительным звоном, словно кто-то уронил большую фаянсовую миску со второго этажа. Генри сгорбился, чувствуя, как осколки барабанят по куртке. Несколько застряло в волосах. Только сейчас до него дошло, что, провозись он еще немного с лыжами и палками, раскаленное стекло изранило бы все лицо, а возможно, и ослепило бы. Генри поднял глаза к небу, поднес ладони к щекам, как Эл Джонсон, и крикнул: - Кто-то там, наверху, любит меня! Аллилуйя! "Цитата из классического "белого блюза" Эла Джонсона.". Пламя рвалось в окно, лизало крышу, и Генри услышал, как что-то внутри лопается и звенит. Охотничий домик Ламара Кларендона, построенный еще его отцом сразу после Второй мировой войны, теперь горел радостным пламенем. Конечно же, это был сон. Генри, держась на почтительном расстоянии, объехал дом, наблюдая, как снопы искр поднимаются из дымохода к нависшим тучам. Где-то на востоке снова трещал пулемет. Потом на западе прогремел взрыв.., да что это, во имя Господа? Сплошные загадки. Если он доберется до людей целым и невредимым, возможно, они расскажут. - Если только и меня не решат сунуть в ягдташ, - сказал он. Голос прозвучал, как сухое карканье, и он понял, что умирает от жажды. Он нагнулся (с величайшей осторожностью, поскольку много лет не ходил на лыжах), зачерпнул две пригоршни снега, сунул в рот и дождался, пока снег растает и стечет в горло. Божественно! Генри Девлин, психиатр и автор статьи о Выходе Хемингуэя, мужчина, когда-то бывший мальчиком-девственником, а позже превратившийся в высокого тощего парня, в очках, вечно сползавших на кончик носа, с седеющими волосами, чьи друзья либо погибли, либо сбежали, либо неузнаваемо изменились, так вот, этот мужчина стоял в открытых воротах дома, в который он никогда больше не вернется, стоял на лыжах и ел снег, как мальчишка, пожирающий сахарную вату на представлении цирка "Шрайнеров", стоял и смотрел, как горит последнее на земле место, где ему было хорошо и уютно.., хотя бы временами. Пламя пробивалось сквозь кедровую дранку. Снег на крыше таял, потоки кипящей воды, шипя, устремились в водосточные трубы. Хищные лапы огня кивали в открытую дверь, словно гостеприимные хозяева, торопившие вновь прибывающих гостей поспешить, поспешить, черт возьми, тащите сюда задницы, пока все не превратилось в пепел! Красно-золотая подстилка, устлавшая гранитную плиту, обуглилась, потускнела, стала серой. - Вот и хорошо, - пробормотал Генри себе под нос. Сам того не сознавая, он ритмически сжимал кулаки на ручках лыжных палок. - Вот и хорошо. Хорошо. Он постоял еще минут пятнадцать, а когда стало невмоготу, повернулся спиной к пламени и отправился тем же путем, каким пришел. 7 У него не осталось прежнего запала. Один голый расчет. Впереди двадцать миль (22,2, если быть точным, поправил он себя), и если не взять определенный темп, он никогда не доберется. Он старался держаться колеи, проделанной снегоходом, но останавливался на отдых куда чаще, чем по дороге в "Дыру". Ах, но тогда я был моложе, подумал он с легкой иронией. Дважды он смотрел на часы, забывая о том, что время на Джефферсон-трект перестало существовать. Тучи продолжали сгущаться, и определить время на глазок возможным не представлялось. Одно было ясно: день еще тянулся, но далеко ли до вечера? Он не знал. Обычно лучшей подсказкой служил аппетит, но не сегодня. Да и кто бы на его месте сохранил аппетит после того, что ему пришлось увидеть? После той твари на постели Джоунси, яиц и червей с черными глазками навыкате? После ботинка, свисавшего с бортика ванны? Он чувствовал, что не сможет больше взять в рот ни кусочка, а если и сможет, то в жизни не взглянет без отвращения на что-либо, имеющее хоть малейший оттенок красного. А грибы? Нет, спасибо! Он вскоре обнаружил, что ходьба на лыжах, по крайней мере таких вот обрубках для пересеченной местности, все равно что езда на велосипеде: раз приобретенные навыки никогда не забываются. Взбираясь на первый холм, Генри упал: лыжи выскользнули из-под него. Пришлось пропахать носом снег. Зато он храбро скатился по другому склону, пошатываясь и подпрыгивая на выбоинах, но устоял. И вовремя вспомнил, что лыжи, должно быть, не смазывались с тех пор, как президентом был король арахиса "Джимми Картер.", но если оставаться в примятой ровной колее снегохода, вполне можно добраться до места. А сколько тут звериных следов! Столько он не видывал за все минувшие годы, вместе взятые. Несколько несчастных тварей, очевидно, брели по дороге, но остальные пересекали ее с запада на восток. Дип-кат-роуд лениво тянулась на северо-запад, а запад явно был той стороной света, от которой местные популяции животных старались держаться подальше. Я отправился в странствие, сказал он себе. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь напишет об этом эпическую поэму "Странствие Генри". - Да, - произнес он вслух. - Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед эггмен шагал. Он рассмеялся, но смех обернулся надрывным кашлем. Генри съехал к обочине, снова набрал снега и с наслаждением проглотил. - Вкусно.., и полезно, - провозгласил он. - Снег - лучшая замена завтраку и обеду. Он поднял голову к небу, и это оказалось ошибкой. Перед глазами все поплыло, а голова закружилась так, что он едва не упал. Но приступ прошел так же быстро, как начался. Тучи, казалось, еще больше потемнели. Надвигается снег? Ночь? Или и то, и другое вместе? Коленки и щиколотки ныли от напряжения, руки, натруженные палками, болели еще больше. Но хуже всего приходилось грудным мышцам. Он уже смирился с мыслью о том, что не попадет в лавку Госслина до темноты, но сейчас, перекатывая во рту комок снега, вдруг понял, что может вообще не добраться. Он развязал футболку, стянувшую бедро, и ужас сковал его, когда он увидел яркую алую нить на синих джинсах. Сердце заколотилось так сильно, что перед глазами снова заплясали черные точки. Дрожащей рукой он потянулся к нити. Что это, по-твоему, ты вытворяешь? - ощерился он. Собираешься стряхнуть ее, как случайное волоконце? Именно это он и сделал, потому что ЭТО в самом деле оказалось ниткой, ниткой, вылезшей из футболки с эмблемой "Ред сокс". Он уронил ее и долго смотрел, как она планирует на снег. Потом снова обвязал бедро футболкой. Для человека, который не более четырех часов назад перечислял в уме все виды последнего выбора: веревка и петля, ванна и бритва, мост повыше и неизменно популярный Выход Хемингуэя, известный в некоторых кругах как "Прощай, полицейский", он слишком уж перепугался, правда, на секунду-другую. Потому что не желаю уйти вот так, сказал он себе. Быть сожранным заживо... - Поганками с планеты X, - уточнил он. И эггмен снова пустился в путь. 8 Мир сузился, как всегда бывает, когда силы истощаются, а до конца еще далеко, ой как далеко. Жизнь Генри свелась к четырем простым монотонным движениям: работе палками и лыжами. Боль исчезла, по крайней мере на время, словно он вступил в какую-то иную зону. Нечто похожее уже происходило раньше, в высшей школе, когда он был центром основной пятерки в баскетбольной команде "Тигры Дерри". Во время решающего полуфинального матча троих из четырех лучших игроков вывели из игры ровно за три минуты до конца третьей четверти. Остаток игры Генри справлялся один, хотя не забросил ни единого мяча, и успевал лишь немного отдышаться во время коротких перерывов. Он выдержал, но к тому времени, когда продребезжал финальный свисток, возвещавший об окончании игры (которую "Тигры" с позором продули), словно плавал в счастливом тумане. На полпути в мужскую раздевалку ноги подкосились и он, по-прежнему глупо улыбаясь, рухнул под смех, одобрительные вопли, свистки и аплодисменты товарищей по команде в пропотевших красных футболках. Но здесь некому аплодировать или свистеть, только с востока доносится мерный треск-перестук пулеметных очередей, может, немного более замедленный, но по-прежнему мощный. Но куда более зловещим казалось эхо одиночных выстрелов где-то впереди. Рядом с магазином Госслина? Трудно сказать. Он вдруг обнаружил, что поет самую нелюбимую песню "Роллинг Стоунз" - "Сочувствие дьяволу" (Убедитесь, черт возьми, что Пилат, умывши руки, тем скрепил Его судьбу, большое спасибо, вы были чудесными слушателями, спокойной ночи), и заставил себя остановиться, когда понял, что слова песни мешаются с воспоминаниями о Джоунси в больнице, о том Джоунси, каким он был в прошлом марте: не осунувшийся, а какой-то усохший, словно жизненные соки улетучились, а сущность, квинтэссенция вышла наружу, чтобы образовать защитный покров вокруг его пораженного и возмущенного насилием тела. Генри казалось, что Джоунси непременно умрет, и хотя он не умер, теперь Генри понял, что именно тогда стал серьезно подумывать о самоубийстве. К полицейскому архиву его образов - бело-голубое молоко, текущее по отцовскому подбородку, гигантские подрагивающие ягодицы Барри Ньюмена, бегущего к порогу, Ричи Гренадо, сующего собачье дерьмо рыдающему, почти голому Даддитсу - прибавилось исхудавшее лицо и запавшие глаза Джоунси, Джоунси, распластанного на мостовой, сбитого машиной, без всякой причины и вины. Джоунси, уже собравшегося в дальнюю дорогу. Врачи утверждали, что состояние его стабильно, но в глазах друга Генри читал близкую кончину. Сочувствие дьяволу? Пожалуйста. Нет ни Бога, ни дьявола, ни сочувствия. Но если ты понял это, значит, дело плохо. Твои дни жизнерадостного энергичного посетителя большого цирка, именуемого "Культура Американа", сочтены. Он снова услышал собственное пение: "Видать, тебя смущает характер той игры..." - и снова заставил себя замолчать. Но что теперь? Какая-нибудь бессмыслица. Бред, идиотский, но вкусный, так и сочащийся "Культурой Американа". Как насчет хита из репертуарчика "Пойнтерз систерз"? Неплохая идея. Глядя вниз на шаркающие лыжи и ровные горизонтальные полосы от колес снегохода, он запел, но мелодия скоро превратилась в дребезжащее монотонное нытье. Пот пропитал рубашку насквозь, сочившаяся из носа прозрачная слизь замерзала на верхней губе, но Генри упрямо повторял: - Я знаю, мы сумеем, я знаю, мы сумеем, я знаю, мы сумеем добиться своего. Да, мы можем-можем, да-да, мы можем, можем... Лучше. Гораздо лучше. И все эти можем-можем принадлежали к "Культуре Американа", как "форд" - пикап на парковке кегельбана, как распродажа дамского белья в "Пенни" "Сеть магазинов, имеющих отделения "товары - почтой", славится высоким качеством товара но относительно низким ценам.", как мертвая рок-звезда в ванне. 9 И вот он наконец вернулся в хижину, где оставил Пита и женщину. Пит пропал. Никаких следов. Ржавая жестяная крыша навеса обвалилась, и Генри поднял ее, заглянул внутрь, желая убедиться, что Пита тут нет. Его действительно не было, но женщина была. Либо смогла доползти сюда, либо ее передвинули с того места, где ее оставил Генри, прежде чем отправиться в "Дыру в стене", и где-то в этом промежутке ее подкосило самое тяжелое осложнение из всех возможных - смерть. Одежду и лицо покрывала та же ржавая плесень, что задушила охотничий домик, но Генри заметил одну интересную особенность: хотя поросль на женщине (особенно в ноздрях и открытом глазу, из которого кудрявились настоящие джунгли) процветала, колонии, окружавшие неровной линией тело сзади, хирели на глазах. Тускнели, становились серыми и дальше не распространялись. Те же, что были впереди, оказались немного в лучшем состоянии: очевидно, от костра все еще исходило тепло, и почва, на которую упали споры, была очищена от снега, но самые кончики прядей уже приобретали оттенок вулканического пепла. Генри был совершенно уверен, что грибок погибает. День тоже клонится к закату: теперь в этом не оставалось сомнений. Генри уронил проржавевший лист жести на тело Бекки Шу и тлеющие уголья, снова поглядел на колеи, оставленные снегоходом, страстно жалея, как и тогда, у "Дыры", что рядом нет какого-нибудь Натти Бампо "Герой пенталогии Фенимора Купера, следопыт и охотник", способного читать по следам, как по книге. Или хотя бы доброго друга Джоунси, Эркюля Пуаро, с его маленькими серыми клеточками. Следы сворачивали к разрушенной хижине, прежде чем снова протянуться на северо-запад, к Госслину. Тут же на снегу виднелся отчетливый отпечаток человеческого тела. По обе стороны темнели круглые впадины. - Ну, что скажешь, Эркюль? - спросил Генри. - Что все это значит, топ ami "друг мой (фр.)."? Но Эркюль не ответил. Генри снова замурлыкал себе под нос и нагнулся ближе к впадине, не замечая, что отрекся от "Пойнтерз систерз" и переключился на "Роллинг Стоунз". Света оказалось достаточно, чтобы разглядеть три ямочки слева от отпечатка тела, и он вспомнил заплатку на левом рукаве куртки Пита. Как-то Пит со странной гордостью похвастался, будто его подружка пришила заплатку, объявив, что не допустит, чтобы он отправился на охоту в рванье. Тогда Генри подумал, как это смешно и грустно, что Пит построил светлые мечты о счастливом будущем на зыбком песке простого акта доброты.., акта, имевшего куда больше отношения к среде, в которой воспитывалась вышеуказанная дама, чем к ее чувствам к пропитанному пивом дружку. Правда, какое это имеет значение? Главное, что теперь Генри наконец-то смог прийти к кое-каким верным выводам. Пит выбрался из-под обрушенной крыши... Джоунси.., или то, что сидело в Джоунси, то самое облако, - ехал мимо, свернул к останкам хижины и увез Пита. Почему? Генри не знал. Не все пятна в снеговом силуэте его измученного друга, выбравшегося из-под обвала на локтях и здоровой ноге, были колониями грибка. Некоторые оказались засохшей кровью. Пит ранен. Порезался, когда обвалилась крыша? И только? Но тут Генри заметил извилистый след, ведущий прочь от углубления, в котором лежало тело Пита. В самом конце виднелось то, что он сначала принял за обгорелую ветку. Но при ближайшем рассмотрении изменил свое мнение. Это оказалась еще одна тварь, мертвая и обугленная, посеревшая в тех местах, куда не добрался огонь. Генри отбросил ее носком сапога. Под ней оказалась небольшая смерзшаяся кучка. Яйца. Должно быть, даже подыхая, она продолжала откладывать яйца. Генри, содрогаясь, засыпал снегом и яйца, и труп маленького чудовища. Потом снова развернул импровизированную повязку, чтобы взглянуть на рану, и тут сообразил, какая именно песня рвется из горла. И плотно сжал губы. Вокруг снова струился снежок, легкий и безобидный. Почему я пою это? - спросил он себя. Почему никак не могу отделаться от этой долбаной песни? Ответа он не ожидал: просто становилось легче от звучания собственного голоса (это обитель смерти, а может, и населенная призраками), но совершенно неожиданно ответ громом отдался в мозгу: Потому что это наша песня. Это "Скуэйд Энтим", с которым мы идем в атаку. Мы парни Криза. Круза? Он правильно расслышал? Как Том Круз? Может, не совсем так. Пальба на востоке стихала. Бойня завершалась. А те мужчины, что беспощадно давили на гашетки пулеметов, охотники в зеленом или черном вместо оранжевого, слушавшие эту песню все то время, пока выполняли свою работу, добавляя цифры к чудовищному счету мясника: "Мчался я на танке, в генеральском ранге, когда блицкриг ярился и смердели трупы... Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно..." Да что все-таки творится? Не в диком, буйном, чудесном сумасшедшем Внешнем Мире, а в его собственной голове? Подчас у него бывали вспышки понимания своей жизни, жизни со времени Даддитса, но ничего подобного еще не случалось. Что это? Неужели настало время поближе присмотреться к новому и мощному способу видения линии? Нет. Нет, нет, нет. И в голове прокатилось издевательское эхо: ..генеральском ранге.., смердели трупы... - Даддитс! - крикнул он в сереющую сырую пустоту. Ленивые хлопья кружились, как перья из порванной подушки. Какая-то мысль пробивалась наружу, но уж слишком она была огромна. Необъятна. - Даддитс! 11 - воскликнул он театральным голосом эггмена. И одну вещь ему разрешили понять: роскошь самоубийства отныне недоступна. И это было ужаснее всего, потому что безумные мысли - по именам я знаю тех, кто Кеннеди убирал - разрывали мозг. Он снова всхлипнул: сбитый с толку, испуганный, затерянный в лесу. Все друзья, кроме Джоунси, мертвы. А Джоунси в больнице. Кинозвезда в больнице с мистером Греем. - Что это значит? - простонал Генри, прижимая ладони к вискам (голова, казалось, распухает на глазах, раздувается, как гигантский арбуз), и старые ржавые палки беспомощно трепыхались на петлях, словно сломанные лопасти пропеллера. - О Господи, что все это ЗНАЧИТ?! Только песня донеслась в ответ: Рад знакомству, господа, и надеюсь, мое имя вам известно... Только снег, красный от крови животных, валявшихся повсюду - Дахау оленей и енотов, хорьков и кроликов, медведей и сурков, и... Генри взвыл, сжал голову так громко и отчаянно, что, кажется, на миг потерял сознание. Но дурнота прошла и рассудок вроде бы прояснился. Остался лишь невероятно яркий образ Даддитса, каким он был, когда они впервые встретились, Даддитса не в ледяном блеске блицкрига, как в песне "Стоунз", а в неярком теплом свете облачного октябрьского дня. Даддитса, глядевшего на них раскосыми, китайскими глазами, в которых, как ни странно, светилась некая мудрость. "Даддитс был нашим звездным часом", - сказал он Питу. - Соку? - вслух спросил Генри. - Какую соку? Да, соку. Переверни ее, надень правильно, надень соку. Слабо улыбаясь (хотя щеки все еще были мокры от слез, начинавших замерзать мутными каплями), Генри снова повернул к смятому снежному следу, оставленному снегоходом. 10 Десять минут спустя он набрел на останки перевернутого "скаута" и неожиданно осознал, что все-таки ужасно голоден и что в машине должна остаться еда. Он увидел следы, ведущие к машине и от нее. Не понадобился никакой Натти Бампо, чтобы сообразить: Пит бросил женщину и вернулся к "скауту". И не нужно было никакого Эркюля Пуаро, чтобы понять: еда, купленная в магазине, по крайней мере большая ее часть, все еще здесь. Генри знал, за чем приходил Пит. Он объехал машину по следам Пита и, уже отстегивая крепления, вдруг застыл. Эта сторона была защищена от ветра, и все, написанное Питом, пока тот сидел в снегу с бутылкой пива, сохранилось. ДАДДИТС, ДАДДИТС, ДАДДИТС.., снова и снова. Глядя на имя в снегу, Генри поежился. Все равно что прийти на могилу того, кого любил, и услышать голос, доносящийся из земли. 11 Внутри валялись осколки стекла. Повсюду следы крови, и поскольку большинство было на заднем сиденье, Генри посчитал, что Пит порезался не во время аварии, а поз же, когда вернулся сюда. Что всего интереснее, здесь совсем не наблюдалось красновато-золотистой плесени. Росла она достаточно быстро, а это значит, что Пит не был заражен, когда отправился за пивом. Может, позже, но не тогда. Генри захватил хлеб, арахисовое масло, молоко и пакет апельсинового сока. Потом выбрался наружу, сел, прислонился к кузову и, наблюдая, как сыплются сверху пригоршни снега, быстро сжевал хлеб, намазывая на него масло указательным пальцем, а после облизывая его дочиста. Масло оказалось свежим, сок - вкусным, но этого было явно недостаточно. - То, о чем ты думаешь, - наставительно объявил он, - чудовищно. Не говоря уже о том, что оно красное. Красная еда. Красная или нет, он все равно думал об этом, и постепенно стало чудиться, что чудовищного тут ничего и нет, в конце концов недаром он целыми ночами думал о ружьях, веревках и бритвах. Сейчас все это казалось несколько детским и мальчишеским, но таков уж он, и ничего тут не поделать. Итак... - Итак, леди и джентльмены, уважаемые члены Американской ассоциации психиатров, позвольте закончить речь цитатой покойного Джозефа "Бивера" Кларендона: "Подними руку, опусти, скажи "хрен с ним" и брось десятицентовик в кружку Армии спасения. А если тебе это не нравится, можешь пососать мой хрен". Спасибо за внимание. Разделавшись таким образом с Американской ассоциацией психиатров, Генри снова пробрался в "скаут", на этот раз успешно минуя осколки, и добыл пакет, завернутый в плотную бумагу (на свертке дрожащей рукой старика Госслина выведено: $2,79. Сунул пакет в карман, вылез наружу и разорвал бечевку. Внутри лежало девять толстеньких сосисок. Красного цвета. На секунду разум взбунтовался, напоминая о безногой рептилии, извивавшейся на кровати Джоунси и глядевшей на Генри пустыми черными бусинами, но он прогнал крамольные мысли с поспешностью и легкостью того, чьи инстинкты выживания никогда не подводили. Сосиски были уже сварены, но он тем не менее подогрел их на пламени зажигалки, потом завернул в хлеб и мгновенно слопал. И улыбнулся, представив, каким идиотом, должно быть, выглядит со стороны. Что ж, разве не существует твердого убеждения, что психиатры рано или поздно заражаются безумием от своих пациентов и слетают с катушек? Но главное сейчас - набитый желудок. Наконец-то наелся! Немаловажно и то, что все бессвязные мысли и разрозненные образы наконец-то убрались. Вместе с песней. Хоть бы все это дерьмо не вернулось! Пожалуйста, Господи! Он глотнул молока, рыгнул, откинул голову на бензобак и закрыл глаза. Нет, спать он не собирался: леса, конечно, тут чудесные, темные и густые, а впереди еще двенадцать с половиной миль, прежде чем он сможет с чистой совестью задремать. Но тут Генри вспомнил, как Пит передавал слышанные у Госслина сплетни: пропавшие охотники, огни в небе, и как Великий Американский Психиатр ничтоже сумняшеся отмахнулся, распространяясь об истерии сатанизма в штате Вашингтон и волне так называемых издевательств над детьми в Делавэре. Выставлялся гением, разыгрывал мистера Шринка-Хитрый-Зад, трепал языком, репетируя в глубинах сознания сцену собственного самоубийства, как ребенок забавляется в ванночке пальчиками ножек. И при этом ораторствовал крайне убедительно, хоть сейчас на ток-шоу, зрители, которого желают провести шестьдесят минут на грани подсознательного и непознанного. Но через несколько часов все изменилось. Теперь одним из пропавших охотников стал он сам. Тем, кого не найти в Интернете с помощью любой, самой мощной поисковой системы. Он сидел, запрокинув голову, закрыв глаза, с набитым желудком. "Гаранд" Джоунси прислонен к шине. Снег ласковыми кошачьими лапками касался его щек и лба. - Это то, чего ждали все сволочи и жлобы: близкие контакты третьего рода. Прости, что посмеялся над тобой, Пит. Ты был прав. А я ошибался. Да нет, дьявол, все куда хуже. Старик Госслин был прав, а я - нет, - сказал он. - Вот тебе и гарвардское образование! И как только он произнес это вслух, все стало на свои места. Что-то либо приземлилось, либо разбилось. И теперь правительство США отвечает на вторжение. Пулеметным огнем. Сказали ли миру правду? Объяснили, что случилось? Вероятнее всего, нет. Не в их это стиле, но Генри почему-то казалось, что сказать придется, и довольно скоро. Нельзя загнать весь Джефферсон-трект в Ангар 57. Знает ли он что-то еще? Возможно - и возможно, он знает чуть больше, чем пилоты вертолетов и расстрельная команда. Они явно считали, что имеют дело с инфекцией, но Генри не думал, что все так опасно, как кажется. Грибок приживался, процветал.., и умирал. Даже паразит, сидевший в женщине, сдох. Инопланетяне выбрали крайне неподходящее время года и место, чтобы культивировать межзвездную растительность и утвердиться на новой планете, если все происходило именно так. И это решительно говорило в пользу крушения.., да, но огни в небе? А имплантаты? Много лет подряд люди, заявлявшие, что стали жертвами похищения инопланетян, твердили в один голос, что их раздевали.., осматривали.., вынуждали подвергаться насильственному имплантированию.., настолько фрейдистские идеи, что просто смехотворно... Генри сообразил, что клюет носом, и вскинул голову так резко, что развернутый пакет с сосисками соскользнул с колен в снег. Нет, не клюет носом, попросту дремлет. Дневной свет почти померк, и мир приобрел уныло-асфальтовый оттенок. Джинсы были засыпаны снегом. Еще немного, и он начал бы похрапывать. Он отряхнулся, встал, морщась от боли в протестующих мышцах, и с чем-то вроде отвращения уставился на рассыпанные сосиски. Но все же нагнулся, завернул их no-надежнее и сунул в карман куртки. Возможно, позже он изменит свое отношение к ним. Он искренне надеялся, что этого не произойдет, но кто знает? - Джоунси в больнице, - резко бросил он. Что он под этим подразумевает, непонятно. - Джоунси в больнице с мистером Греем. И там останется. Блок интенсивной терапии. Безумие. Полное безумие. Он снова надел лыжи, молясь, чтобы позвоночник не треснул при очередном наклоне, и в очередной раз оттолкнулся палками. Сумерки надвигались с поразительной быстротой, кругом клубился снег. К тому времени, как Генри осенило, что, вспомнив о хот-догах, он забыл о ружье Джоунси, возвращаться было поздно: слишком далеко он успел уйти. 12 Где-то три четверти часа спустя, а может, и больше, он замер, тупо уставясь на след "арктик кэт", едва различимый в полутьме. Но даже при том жалком, все еще упрямо державшемся свете Генри смог различить, что колея, вернее, все, что от нее осталось, резко сворачивает вправо и уходит в лес. Какого хера Джоунси вдруг (и Пит, если с ним был Пит) поперся в лес? Какой в этом смысл, если Дип-кат - прямая, отчетливо различимая белая просека между темнеющими деревьями? - Дип-кат идет на северо-запад, - сказал он, рассеянно помахивая палкой. - Дорога к Госслину, асфальтовая, проходит не больше чем в трех милях отсюда, и Джоунси об этом знает. И Пит тоже. И все же.., снегоход.., уходит... - Он поднял руки, мысленно определяя направление. - Уходит.., почти прямо на север. Почему? Но, может, это не лишено смысла? Небо на северо-западе светлее, словно там установлены мощные прожекторы. А над головой непрерывно трещат вертолеты. Шум нарастает и исчезает, но неизменно в одном направлении. Подойдя ближе, он наверняка услышит шум других машин: грузовиков, может быть, генераторов. К востоку все еще раздавались одиночные выстрелы, но главное действие наверняка разворачивалось в том направлении, куда он стремится. - Они устроили базу у Госслина! - сказал Генри. - А Джоунси старается обойти ее стороной. Похоже, он снова попал в точку! Только.., ведь Джоунси больше нет! Только облако с черно-красной подкладкой. - Не правда! - произнес он. - Джоунси все еще там. В больнице с мистером Греем. Это облако.., оно и есть мистер Грей. - И сам не зная почему, добавил: - Соку? Деть соку? Снег стал гуще: не настолько, как днем, но все же не собирался утихать. Генри уставился в небо, словно верил, что где-то там, наверху, есть Бог, изучающий его с искренним, хотя и несколько отстраненным интересом ученого, рассматривающего под микроскопом бактерию. - Какого хрена я все это несу? Может мне кто-то сказать? Ответа, разумеется, он не дождался, зато некое странное воспоминание заставило его вздрогнуть. С прошлого марта он, Пит, Бивер и жена Джоунси, Карла, свято хранили один секрет. Карла считала, что Джоунси лучше не знать о том, как его сердце дважды останавливалось: один раз после того, как его положили в машину "скорой", второй - сразу после того, как его привезли в больницу. Джоунси знал, что был близок к окончательному уходу, но понятия не имел (по крайней мере по мнению Генри) насколько. А если Джоунси и видел, как утверждает Моуди, свет в конце тоннеля, то либо не хотел рассказывать, либо все забыл из-за огромных доз анестетиков и обезболивающих. С востока несся нарастающий рев, и Генри пригнулся, закрыв уши руками, словно пытаясь спастись от того, что показалось ему целой эскадрильей реактивных истребителей, пробивающих облака. Правда, он ничего не увидел, но когда рокот двигателей стих, он выпрямился и прижал руку к колотившемуся сердцу. Ну и ну! Иисусе! Должно быть, такой же грохот стоял на авиабазах, окруживших Ирак перед операцией "Буря в пустыне". Ну и шумиха! Ну и ажиотаж! Означает ли это, что Соединенные Штаты Америки только что вступили в войну с существами с другой планеты? Может, он оказался в романе Герберта Уэллса? Генри почувствовал беспомощное трепыхание в левой стороне грудины. Если так, по-видимому, у врага имеется для Дядюшки Сэмми кое-что получше, чем несколько сотен ржавых советских жестянок, именуемых ракетами. Да пусть их. Что тут поделаешь? Думай о себе. Что теперь делать, вот в чем вопрос. Что делать? Вой моторов перешел в отдаленное бормотание. Но они наверняка вернутся. А может, и с друзьями. "В лесу снега и две тропинки" "Песня Боба Дилана, известная в исполнении Джоан Балз.", кажется, так поется? Но о том, чтобы идти по следам снегохода, не может быть и речи. В темноте Генри потеряет их ровно через полчаса, если колею раньше не заметет снегом. И будет он бродить по лесу.., как, вероятно, бродит сейчас Джоунси. Генри со вздохом отвернулся от узких, вдавленных в снег полосок, и заскользил по дороге. 13 К тому времени, как он подошел к развилке, от которой отходило двухрядное шоссе, именуемое Суонни-понд-роуд, ноги отказывались служить. Генри казалось, что больше он шагу не сможет сделать. Мышцы бедер были словно разбухшие чайные пакетики. Не утешали даже огни на северо-западе и шум моторов и вертолетов. Впереди виднелся последний, крутой, высокий холм. На другом склоне кончалась Дип-кат и начиналась Суонни-понд. Там наверняка движение оживленнее, и он может встретить людей, особенно если в район Джефферсон-трект вводятся войска. - Ну же, - сказал он, - ну же, ну же, ну же. Но не тронулся места. Не хотел подниматься на этот холм. - Лучше под горку, чем в горку, - выдохнул он. Возможно, это означало что-то. Или очередная идиотская бессмыслица. Кроме того, идти все равно некуда. Он нагнулся, подцепил ладонью снег: в темноте полные пригоршни казались пушистой подушкой, и набрал полный рот, не потому, что хотел пить, просто тянул время. Огни, сиявшие в направлении магазина Госслина, куда ближе и понятнее, чем те, плясавшие в небе. ("Они вернулись!" - вопила Бекки, как маленькая девочка, сидящая перед телевизором, где в который раз идет старый фильм Стивена Спилберга.) Но почему-то нравились Генри куда меньше небесных. Все эти моторы и генераторы.., рычали, как голодные звери. - Это уж точно, кролик, - сказал он. А потом, поскольку выбора действительно не было, стал карабкаться на последнее препятствие между ним и настоящей дорогой. 14 Он остановился на вершине, переводя дыхание. Здесь ветер разгулялся по-настоящему и бесцеремонно проникал сквозь одежду. Левая раненая нога болезненно пульсировала, и он снова задался вопросом, уж не успела ли вырасти под импровизированной повязкой небольшая уютная колония красно-золотистой плесени. Слишком темно, чтобы посмотреть, что, может, и к лучшему. Отсутствие новостей - хорошие новости. - Время замедлилось, искривилось пространство, все вперед и вперед эггмен шагал. Проверить все равно не было возможности, поэтому он начал спуск к развилке, где кончалась Дип-кат-роуд. Этот склон оказался круче, и скоро он только что кубарем не летел. Набирал скорость, не зная, что испытывает: ужас, подъем духа или некую нездоровую смесь столь несхожих эмоций. Правда, он мчался слишком быстро, особенно при почти нулевой видимости, а былые навыки слаломиста так же заржавели, как те крепления, на которых держались лыжи. По обе стороны тянулись размытые полосы деревьев, и до Генри внезапно дошло, что все его проблемы можно разрешить одним махом. И это, как оказалось, не Выход Хэмингуэя. Скорее уж Выход Боно. Ветер сдул с головы кепку. Он машинально потянулся за ней, вытащив палку из снега, и тут же поскользнулся. Черт, не хватало еще грохнуться. Но, может, это к лучшему, если, конечно, он не сломает ногу. Падение остановит его. Он встанет и... В глаза ударил ослепительный свет, свет фар огромного грузовика, и прежде чем на несколько минут ослепнуть, Генри успел увидеть то, что показалось ему грузовой платформой для перевозки целлюлозы, стоящей в самом конце Дип-кат-роуд. В машине, должно быть, находились объемные датчики, улавливающие каждое постороннее движение. Впереди вытянулся строй вооруженных людей. - СТОЯТЬ! - прогремел ужасающий механический голос, принадлежавший, должно быть, самому Богу. - СТОЯТЬ ИЛИ ОТКРОЕМ ОГОНЬ! Генри, неловко повернувшись, с размаху сел на снег. Лыжи слетели с ног. Щиколотка подвернулась так сильно, что он вскрикнул от боли. Одну палку он потерял, вторая сломалась посередке. От удара воздух вышибло из легких большим морозным облаком. Генри пропахал снег собственной задницей и замер в самой неудобной позе. Беспомощные ноги изогнулись неким подобием свастики. Зрение постепенно стало возвращаться, и, услышав скрип снега под сапогами, Генри кое-как умудрился сесть. Еще будет время понять, отделался он легко или все-таки умудрился что-то сломать. У подножия холма стояли шестеро. Их не правдоподобно длинные тени пролегли на сверкающем бриллиантами снегу. На всех парки, рот и нос прикрывают прозрачные пластиковые маски, куда более надежные, чем старые респираторы Генри, но назначение, вероятно, то же самое. У всех автоматы. Все нацелены на него. Хорошо еще, что он оставил "гаранд" Джоунси и свой винчестер у "скаута". При виде вооруженного человека эти не задумались бы проделать в нем дюжину дырок. - Не понял, - прохрипел он. - Вы зря волнуетесь, я не думаю... - ВСТАТЬ! Опять глас Божий. Исходит от грузовика. Люди, стоявшие перед ним, загораживали свет, и Генри сумел разглядеть еще несколько человек у самой развилки. Все вооружены, за исключением одного, с мегафоном. - Не знаю, могу ли я... - НЕМЕДЛЕННО ВСТАТЬ! - скомандовал Бог, и один из стоящих перед ним выразительно дернул дулом автомата. Генри, шатаясь, поднялся. Ноги тряслись, щиколотка горела огнем, но все остальное, похоже, было цело. Вот и конец странствий эггмена, подумал он и зашелся смехом. Мужчины смущенно переглянулись, и хотя так и не опустили автоматов, Генри стало легче на душе, даже от этого более чем скромного проявления человеческих эмоций. В сверкающих огнях прожекторов, укрепленных на грузовой платформе, Генри вдруг заметил что-то темное на снегу. Выпавшее из его кармана при падении. Медленно, зная, что в любую минуту может получить пулю, Генри нагнулся. - НЕ СМЕТЬ ДОТРАГИВАТЬСЯ! - возопил Бог из громкоговорителя, и солдаты мгновенно взяли автоматы на изготовку: привет, темнота, старая подружка, глазеющая из каждого дула. - Сожри дерьмо и сдохни, - огрызнулся Генри - одно из лучших изречений Бивера - и, подняв пакет, с улыбкой протянул вооруженным людям в масках: - Мир вам. Кто хочет сосиску? Глава 12 ДЖОУНСИ В БОЛЬНИЦЕ 1 Это был сон. И хотя таковым не казался, все же должен был быть сном. Хотя бы потому, что он уже однажды прошел через пятнадцатое марта, и казалось чудовищной несправедливостью вынести все это еще раз. Кроме того, он достаточно хорошо помнил события последних восьми месяцев между серединой марта и серединой ноября: дети с их уроками, бесконечные телефонные беседы Карлы с друзьями (в основном сидящими на той же программе Анонимных Наркоманов), лекции в Гарварде и нудные сеансы физиотерапии, разумеется. Все эти чертовы приседания-наклоны, вопли боли, когда протестующие связки снова растягиваются, о, как же все это надоело. Он твердит физиотерапевту Джоанне Морин, что больше не может. Она его и слушать не желает. Слезы на его щеках, широкая улыбка на ее лице (ах эта ненавистная нестираемая улыбка королевы бала), но в конце концов она побеждает и оказывается права. Он действительно смог, этот маленький моторчик, заряженный волей, но, Господи, какую же цену пришлось за это заплатить! Он помнил все это и больше: как впервые встал с постели, впервые самостоятельно подтер зад, ту ночь в начале мая, когда лег спать, впервые подумав: кажется, я выкарабкаюсь, ночь в конце мая, когда они с Карлой занимались любовью в первый раз после несчастного случая, и после он рассказал ей старый анекдот: "Как трахаются дикобразы?" - "Очень осторожно". Он помнил, как смотрел фейерверк в День поминовения, и бедро с ногой болели, как последняя сволочь; как ел арбуз Четвертого июля, плюясь семечками в траву и наблюдая за Карлой и ее сестрами, игравшими в бадминтон: бедро и нога ныли, но не так отчаянно; как Генри позвонил в сентябре ("Проверка связи", - сказал он) и болтал о чем угодно, включая ежегодную охоту в ноябре. "Конечно, я поеду", - заверил Джоунси, не подозревая тогда, как неприятна ему будет тяжесть "гаранда" в руках. Они поболтали о работе (последние три недели второго семестра Джоунси читал лекции, довольно ловко перемещаясь на костылях), о семьях, о прочитанных книгах и просмотренных фильмах; Генри, как и в январе, пожаловался, что Пит слишком много пьет, Джоунси, находившийся в состоянии непрерывной войны с женой по тому же поводу, не захотел говорить на эту тему, но когда Генри упомянул о предложении Бивера на обратном пути остановиться в Дерри и повидать Даддитса Кэвелла, немедленно согласился. Слишком давно они не были вместе, а лучшего лекарства от хандры, чем инъекция Даддитса, трудно придумать. Кроме того... "Генри, - спросил он тогда, - мы ведь собирались к Даддитсу, верно? В день Святого Патрика. Сам я не помню, но в календаре записано". "Верно, - ответил Генри, - собирались". "Вот и говори об ирландской удаче, а?" Перебрав все это в памяти, Джоунси окончательно уверился, что в его жизни пятнадцатое марта уже было. Доказательств тому предостаточно: взять хотя бы календарь в кабинете. Однако они настали снова, эти трагические иды, и теперь, теперь.., как обидно.., похоже, это пятнадцатое куда страшнее, чем то, прежнее. Раньше воспоминания об этом дне меркли где-то около десяти утра. Он сидел в кабинете, пил кофе и складывал книги, собираясь спуститься в библиотеку исторического факультета, где на специальном столе оставлялась пожертвованная студентам литература. Он был расстроен, хотя даже ради спасения жизни не мог бы объяснить почему. Согласно тому же календарю, на котором он небрежно записал дату поездки к Даддитсу, у него в тот день была беседа со студентом по имени Дэвид Дефаньяк. Трудно сказать, каков был предмет этой самой беседы, но один из аспирантов сообщил о сданном Дефаньяком эссе на тему немедленных результатов норманнского завоевания: очевидно, разговор шел именно об этом. Но все же, что такого в обычной встрече преподавателя со студентом так расстроило адъюнкт-профессора Гэри Джоунса? Но даже плохое настроение не помешало ему мурлыкать себе под нос, мурлыкать какую-то бессмыслицу: "Мы можем-можем, да-да, мы можем, можем, Господь небесный, можем..." А потом.., потом какие-то обрывки: пожелание Колин, секретарю факультета, счастливого дня Святого Пэдди, покупка "Бостон феникс" в газетном ларьке у здания университета, четвертак, брошенный в футляр от саксофона какого-то "скинхеда" на мосту со стороны Кембриджа, ощущение жалости к бритоголовому парню, мерзнувшему на ветру в легоньком свитерке, но связные воспоминания обрывались стопкой книг, книг, которые он собирался подарить. Сознание вернулось к нему в больнице вместе с монотонным голосом из соседней палаты: Пожалуйста, прекратите, я этого не вынесу, сделайте мне укол, где Марси, хочу Марси. А может, это было: где Джоунси, хочу Джоунси? Крадущаяся старушка-смерть... Смерть, притворившаяся пациентом. Смерть потеряла его след, да, это возможно, притом что на каждой койке огромного госпиталя стонут от боли, источая муку из всех пор, и теперь старушка-смерть подползает незаметно, пытаясь снова отыскать его. Пытаясь перехитрить. Пытаясь заставить его выдать себя. Но хотя время вернулось вспять, благословенный мрак улетучился. На этот раз, хотя время вернулось вспять, он не только желает Колин счастливого праздника Святого Пэдди, но и рассказывает ей анекдот о ямайском проктологе. Он выходит.., его будущее "я", ноябрьское "я", засело в мартовской голове, как "заяц" в пароходном трюме. Его будущее "я" слышит, как мартовское "я" думает: Что за чудесный денек выдался... А тем временем ноги несут его в Кембридж, навстречу судьбе. Он пытается объяснить мартовскому "я", что это ужасная идея, чудовищно ужасная идея, и что можно избежать недель и месяцев невыносимых терзаний, остановив автобус или такси, но не способен донести эту мысль до сознания мартовского "я". Возможно, все фантастические рассказы о путешествиях во времени, прочитанные в детстве, верно утверждали: нельзя изменить прошлое, как бы ты ни пытался. Он переходит мост через реку Чарлз, и хотя ветер довольно холодный, все же наслаждается весенним солнышком и ослепительными бликами на воде. Потом поет куплет из "Вот и солнце" и вновь переходит на песенку "Пойнтерз систерз": "Да-да, мы можем-можем, Господь небесный..." И размахивает в такт портфелем. В портфеле сандвич. Яичный салат. М-м-м, сказал Генри. ДДДТ, сказал Генри. А вот и саксофонист, и какой сюрприз: стоит не в конце Массачусетс-авеню-бридж, а дальше, у кампуса МТИ, перед одним из этих убогих индийских ресторанчиков. Бритоголовый дрожит от холода, усеянный порезами скальп позволяет предположить, что парикмахер из него никудышный. Манера исполнения позволяет также предположить, что и саксофонист из него далеко не ахти. Уж лучше бы стал столяром, актером, террористом, кем угодно, только не музыкантом. Джоунси настолько его жаль, что он бросает в футляр, выстланный потертым фиолетовым бархатом, не четвертак, как раньше, а целую пригоршню мелочи: вот уж действительно "эти глупости". Он винит в собственной сентиментальности первый теплый денек после длинной зимы и так удачно обернувшийся разговор с Дефаньяком. Саксофонист закатывает глаза в знак благодарности, продолжая выдувать пронзительные звуки. Джоунси вспоминает очередную шутку: "Как вы назовете саксофониста с кредитной карточкой в кармане?" - "Оптимистом". Он продолжает бодро шагать, размахивая портфелем, не слушая Джоунси, того, кто приплыл из ноября вверх по течению, как лосось, путешествующий во времени. Эй, Джоунси, стой. Помедли всего несколько секунд, этого вполне достаточно. Завяжи шнурок, что ли... (Не выйдет: на нем мокасины. А скоро появится и гипс.) Это случится на следующем перекрестке, там, где останавливается автобус "Ред Лайн": Где сходятся Массачусетс-авеню и Проспект. Оттуда покажется старый дурак, бывший историк, в темно-синем "линкольне", и размажет тебя по мостовой. Не выходит. Как бы громко он ни вопил, ничего не получается. Телефон отключен. Ты не можешь вернуться назад, прикончить собственного дедушку, пристрелить Ли Харви Освальда, как раз в тот момент, когда он пристроился в окне шестого этажа склада школьных учебников в Далласе: рядом с ним остывший жареный цыпленок на бумажной тарелке, выписанная по почте винтовка наведена на цель, ты не можешь запретить себе идти к пересечению Масс-авеню и Проспект-стрит, с портфелем в руке и газетой, газетой, которую ты никогда не прочитаешь, - под мышкой. Сожалею, сэр, по всей Джефферсон-трект ни одного исправного телефона, какая-то сплошная хрень, но вы не сможете дозвониться... И тут, о Господи, это что-то новенькое - предупреждение все-таки доходит! Как раз в ту минуту, когда он стоит на обочине, уже готовясь ступить на перекресток, оно все-таки доходит! - Что? - спрашивает он, и пешеход, остановившийся рядом - первый, кто нагнется над ним в прошлом, которое теперь, слава Богу, можно вычеркнуть, - подозрительно пялится на него и отвечает: - Я лично ничего не сказал, - словно рядом мог быть кто-то третий. Но Джоунси почти не слышит его, потому что третий все-таки есть, это голос в его голове, удивительно похожий, как ни странно, на его собственный, и он вопит, требует остаться на месте, ни в коем случае не выходить на мостовую... Но тут он слышит чей-то плач. Смотрит на противоположную сторону Проспект-стрит и, о Господи, там Даддитс! Даддитс Кэвелл, голый, если не считать трусов, и губы заляпаны чем-то коричневым вроде шоколада, только Джоунси знает, что это такое. Собачье дерьмо, ублюдок Ричи все-таки заставил его съесть эту пакость, люди идут мимо, не обращая внимания. Словно Даддитса и вовсе не существует. - Даддитс! - зовет Джоунси. - Держись, старина, я иду! И, не глядя, мчится через дорогу. Его пассажир не в силах ничего предпринять, только беспомощно бултыхается, сообразив наконец, как все случилось. Старик, да, старик с начальной стадией Альцгеймера, не должен был садиться за руль, все так, но дело не только в старике. Другая, самая главная причина, скрытая до сих пор темнотой, окружавшей аварию, была именно эта: он увидел Даддитса и рванул вперед, забыв осмотреться. Но он мельком улавливает кое-что еще: гигантский узор, что-то вроде Ловца снов, который связывает все годы, прошедшие с первой встречи с Даддитсом Кэвеллом в 1978-м, индейский амулет, который таким же образом сплетет воедино и будущее. Солнце бликует на ветровом стекле: он замечает это уголком левого глаза. На него надвигается машина.., слишком быстро. Мужчина, стоявший рядом на обочине, мистер Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, кричит: - Берегись, парень, берегись! И снова Джоунси почти не слышит. Потому что на тротуаре, рядом с Даддитсом, стоит олень, большой и красивый, ростом почти с человека. За мгновение до того, как "линкольн" сбивает его, Джоунси понимает, что олень и есть человек, человек в оранжевой кепке и таком же жилете. На плече уродливым талисманом прицепилась безногая, похожая на хорька тварь с огромными черными гляделками. Хвост.., а может, щупальце, сжимает шею мужчины. Как, во имя Господа, я мог принять его за оленя? - думает Джоунси, но тут "линкольн" наезжает на него и сбивает на мостовую. Он слышит негромкий зловещий треск ломающейся кости. 2 На этот раз никакой темноты: к добру или к худу, но на улице Памяти установлены дуговые фонари. Однако фильм все же сумбурный, словно монтажер опрокинул за ленчем стаканчик-другой и забыл последовательность сцен. Отчасти все это потому, что время каким-то странным образом скручено и перекошено: и теперь он вроде бы живет одновременно в прошлом, настоящем и будущем. Именно так мы путешествуем, объясняет голос, и Джоунси понимает, что это тот, кто рыдал о Марси и умолял сделать укол. Как только ускорение достигает определенного значения, все путешествия становятся временными. Основа каждого путешествия - память. Мужчина на углу, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, наклоняется над ним, спрашивает, все ли в порядке, видит, что дело плохо, поднимает глаза и говорит: - У кого есть мобильник? Нужно вызвать "скорую". - И тут Джоунси видит под его подбородком небольшую царапину, старина Я-Лично-Ничего-Не-Сказал, вероятно, порезался утром во время бритья и даже не заметил. Как трогательно, думает Джоунси, но тут пленка дергается, изображение перескакивает, и вот он, старый дурак, в пыльном черном пальто и мягкой фетровой шляпе, поименуем дряхлого мудозвона мистером Что-Я-Наделал. Он слоняется вокруг, повторяя эту фразу. Бормочет, что на секунду отвлекся и почувствовал толчок.., что я наделал? Он твердит, что не помнит названия страховой компании, но сами они говорят, что их клиенты в хороших руках. Что я наделал? На ширинке растекается мокрое пятно. Лежа на мостовой, Джоунси ощущает абсурдную жалость к старому кретину, жалость и желание объяснить: "Хочешь знать, что наделал? Взгляни на свои штаны. Ты обоссался, Q-E-D "Что и требовалось доказать, от лат. "квод эрат демоистрапдум"."". Изображение снова дергается. Теперь вокруг полно народа. Все кажутся неестественно высокими, и Джоунси думает, что это похоже на похороны с точки зрения лежащего в гробу. И вспоминает рассказ Рэя Брэдбери, кажется, "Толпа", где люди, собирающиеся в местах происшествий - всегда одни и те же, - определяют судьбу потерпевших своими высказываниями. Если они ободряюще бормочут, что все не так уж худо и повезло, что машина успела в последнюю минуту свернуть, значит, обойдется. Если же в толпе толкуют, что "он совсем плох" или "не думаю, что он выкарабкается", - считайте себя покойником. Неизменно одни и те же личности. Одни и те же пустые, алчные лица. Праздные зеваки, обожающие смотреть на кровь и слушать стоны раненых. И как раз позади мистера Я-Лично-Ничего-Не-Сказал Джоунси видит Даддитса Кэвелла, одетого и вполне благополучного: то есть никаких усов из собачьего дерьма. Маккарти тоже здесь. Назовем его мистером Стою-И-Стучусь-У-Порога-Твоего, думает Джоунси. И еще кто-то. Серый человек. Только он вовсе не человек, не совсем, он инопланетянин, стоявший за ним, пока Джоунси сражался с дверью ванной. На лице, стертом, почти без черт, доминируют громадные черные глаза. Отвисшая вялыми мешками слоновья кожа стала понемножку натягиваться: старый мистер Инопланетянин-Позвони-Домой еще не поддался влиянию среды. Но поддастся. В конце концов эта атмосфера разъест его, как кислотой. Твоя голова взорвалась, пытается объяснить Джоунси серому человеку, но слова не идут с языка, даже рот не открывается. И все же мистер Инопланетянин-Позвони-Домой, похоже, слышит его, потому что чуть наклоняет серую голову. Он теряет сознание! - кричит кто-то, и прежде чем изображение снова перескакивает, Джоунси слышит, как мистер Что-Я-Наделал, тот тип, что сбил его и раскрошил бедро, как фарфоровую тарелочку в тире, говорит кому-то: Мне все твердят, что я похож на Лоренса Уэлка "Дирижер эстрадного оркестра, выступавшего по ТВ в 50-80-х гг.". 3 В машине "скорой помощи" он так и не приходит в сознание, хотя постоянно наблюдает за собой, переживая настоящий внетелесный опыт, но есть и кое-что другое, о чем никто не позаботится сказать позже: у него останавливается сердце, когда медики срезают штанину, обнажая бедро, которое выглядит так, словно под кожу вшиты две большие и топорные дверные ручки. Остановка сердца, Джоунси точно знает, что это, потому что они с Карлой не пропустили ни одной серии "Скорой помощи", даже повторов. И тут начинается суматоха, и у одного из фельдшеров золотое распятие на шее, оно все время задевает Джоунси по носу, особенно когда старый мистер Фельдшер нагибается над предположительно трупом, и - мать твою, да он умер! Почему никто не позаботился сообщить, что он умер в "скорой"? Неужели посчитали, что это ему неинтересно, что он, узнав про такое, просто зевнет и отмахнется, подумаешь, делов-то! - Отойти! - кричит другой фельдшер, и как раз перед тем, как к его груди приставили дефибриллятор, водитель оглядывается, и он видит, что это мать Даддитса. Но тут они врезают по нему током, тело дергается, и все это белое мясо трясется на кости, как сказал бы Пит. И хотя у Джоунси-наблюдателя нет тела, он все равно чувствует удар током, огромное мощное "бум", зажегшее древо его нервов, как сигнальная ракета. Возблагодари Господа и давай вниз, аллилуйя! Тело, распростертое на носилках, дергается, как рыба, вытащенная из воды, и снова застывает. Фельдшер, скорчившийся за спиной Роберты Кэвелл, смотрит на панель и досадливо бросает: "А, черт, нет, прямая линия, давайте еще разок". И когда дают второй разряд, пленка скачет, и Джоунси оказывается в операционной. Нет, погодите, не совсем так. Часть его в операционной, но все остальное за стеклом и заглядывает в помещение. Рядом два врача, но они не проявляют ни малейшего интереса к усилиям бригады хирургов, старающихся собрать осколки Джоунси-Шалтая. Они играют в карты. Над головами покачивается в потоках воздуха из вентилятора Ловец снов из "Дыры в стене". Джоунси почему-то не слишком хочется наблюдать за тем, что происходит за стеклом: крайне неприятно видеть кровавую яму на месте бедра или размытые обломки того, что когда-то было костью. И хотя желудка у него не было, так что в бестелесном состоянии он не смог бы блевать, его все равно скрутила тошнота. За спиной один из докторов, играющих в карты, говорит: "Сами мы мерили себя по Даддитсу. Даддитс был нашим звездным часом". На что второй отвечает: "Ты так думаешь?" И Джоунси понимает, что врачи - это Генри и Пит. Он поворачивается к ним и, похоже, оказывается не совсем бестелесным, потому что видит в окне операционной отражение призрака. Он больше не Джоунси. Вернее, больше не человек. Кожа серая, глаза - черные луковицы, выпирающие с безносого лица. Он стал одним из них, одним из... Одним из серых человечков, думает он. Так они называют нас, серыми человечками. Некоторые именуют нас космическими ниггерами. Он открывает рот, чтобы сказать все это или, возможно, попросить старых друзей помочь ему: они всегда помогали друг другу, если могли, но тут пленка снова дергается (будь проклят этот пьяница-монтажер), и он уже в постели, на больничной койке, и кто-то зовет: "Где Джоунси, мне нужен Джоунси..." Ну вот, думает он с горьким удовлетворением, я всегда знал, что не Морей, а Джоунси! Это зовет смерть, а может, и сам ангел смерти, и я должен лежать очень тихо, чтобы он меня не нашел: он и так упустил меня о толпе, попытался сцапать в "скорой" и снова промахнулся, и теперь рыщет по больнице, переодевшись пациентом. Пожалуйста, прекратите, стонет старый мистер Смерть ужасным, жалобно-монотонным, гипнотизирующим тенорком, я этого не вынесу, сделайте мне укол, где Джоунси, мне нужен Джоунси. Я просто буду лежать и молчать, пока он не позвонит, думает Джоунси, все равно не могу встать: мне только что засадили два фунта металла в бедро, и черт его знает, сколько времени пройдет, прежде чем я сумею подняться, во всяком случае, не меньше недели. Но тут же, к своему ужасу, соображает, что в самом деле встает, отбрасывает одеяло и поднимается с постели, и хотя чувствует, как швы на бедре и животе натягиваются и лопаются, и донорская кровь льется по ноге и пропитывает волосы на лобке, все же идет, не хромая, идет сквозь солнечный луч, который отбрасывает моментально исчезнувшую, но все же очень человеческую тень на пол (слава Богу, теперь уже не серый человечек, за что ему следует быть благодарным, потому что серые человечки спеклись), и направляется к двери. Не видимый никем бредет по коридору, мимо каталки с судном, мимо парочки смеющихся, болтающих сестер, которые разглядывают снимки, передавая их друг другу, идет, притягиваемый монотонным голосом. Не может остановиться и сознает, что он в облаке. Не красном, каким ощущали его Пит и Генри: облако серое, и он плавает в нем, единственная частица, которую не сумело изменить облако, и Джоунси думает: Я - то, чего они ищут. Не знаю, как это может быть, но я именно то, чего они ищут. Потому что... Облако не изменило меня? Да, что-то в этом роде. Он минует три открытые двери. Четвертая закрыта. На ней табличка: ВХОДИТЕ, ИНФЕКЦИИ НЕТ. IL N'Y A PAS D'lNFECTION ICI. Лжешь, думает Джоунси. Круз, или Куртис, или как его там, может, и псих, но прав в одном: здесь есть инфекция. Кровь хлещет по ногам, подол больничной рубахи стал ярко-алым (потек кларет, как говаривал старый спортивный комментатор на боксерских матчах), но боли он не чувствует. И инфекции не боится. Он особенный, он уникален, и облако может только нести его, но не менять. Он открывает дверь и входит. 4 Удивлен ли он видом серого человека с большими черными глазами, лежащего на больничной койке? Ничуть. Как только Джоунси обернулся и обнаружил малого, стоявшего позади него, голова говнюка взорвалась. Ничего себе, приступ мигрени! Кого хочешь с ног свалит! Но теперь голова парня в полном порядке: современная медицина творит чудеса. Комната поросла красным грибком, повсюду, куда ни глянь, красно-золотистый мох: на полу, подоконнике, планках жалюзи. Узкие ручейки пробрались к плафонам и бутылке с глюкозой (по крайней мере Джоунси считает, что это глюкоза), короткие красно-золотистые плети свисают с ручки ванной и с изножия койки. Приближаясь к серому существу, укрытому простыней до самой безволосой груди, он видит на тумбочке единственную карточку с пожеланием здоровья. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ СКОРЕЕ, - напечатано на изображении грустной ящерицы с пластырем на чешуйках. А внизу приписано: ОТ СТИВЕНСОНА СПИЛБЕРГА И ВСЕХ ТВОИХ ПРИЯТЕЛЕЙ В ГОЛЛИВУДЕ. Это сон, обычный сон, с обычной путаницей, прибамбасами и заморочками, думает Джоунси, отлично сознавая, что это не сон. В мозгу вертятся шестеренки, перемалывая увиденное, кроша его, чтобы было легче переварить, как водится в снах: прошлое, настоящее и будущее - все смешалось, и это тоже свойство снов, но Джоунси знает, что опасно отмахиваться от этого, как от нескладной сказки-небылицы, вылезшей из подсознания. По крайней мере часть всего этого реальна. Черные глаза навыкате наблюдают за ним. Простыня подле существа вздымается буграми. Джоунси видит, как в щель высовывается красноватая тварь, что убила Бива. Высовывается, пялится на него такими же стеклянными глазами и, помогая себе хвостом, взбирается на подушку, где и сворачивается рядом с узкой серой головой. Неудивительно, что Маккарти неважно себя чувствовал! Кровь продолжает литься по ногам Джоунси, липкая, как мед. И горячая, как лихорадка. Образует причудливые узоры на полу, и скорее всего скоро обзаведется собственной колонией красной плесени или мха, да не просто колонией, а зарослями. Но Джоунси ничего не боится. Он особенный. Он уникален. Облако может нести его, но не способно изменить. Нет костяшек, нет игры, думает он, а потом сразу: Ш-ш-ш, ш-ш-ш, держи это при себе! Серое существо поднимает руку в усталом приветствии. На ней всего три пальца с ярко-розовыми ногтями, из-под которых сочится густой желтый гной. Такой же, как поблескивает в складках кожи и уголках глаз. И верно, тебе нужен укол, думает Джоунси. Немного карболки или лизола, что-то в этом роде. Лишь бы выбросить тебя из... Ужасная мысль пронзает его, такая мощная, что он не может противостоять силе, толкающей его к койке. Ноги двигаются, оставляя размазанные красные следы. Не собираешься пить мою кровь? Как вампир? Существо на постели улыбается, не раздвигая губ: Мы, пользуясь вашими определениями, вегетарианцы. Да, но как насчет этого Баусера? - осведомляется Джоунси, показывая на безногого хорька, и тот оскаливает иглы зубов в гротескной ухмылке. - Он тоже вегетарианец? Сам знаешь, что нет, - говорит серое существо, щель рта при этом не двигается, ну чистый чревовещатель, нужно отдать ему должное, имел бы бешеный успех в Катскиллских горах. Но ты знаешь, что тебе нечего его бояться. Почему? Чем я отличаюсь от других? Умирающее серое существо (оно, конечно, умирает, тело разлагается изнутри) не отвечает, и Джоунси снова думает: нет костяшек, нет игры. У него такое чувство, что серое существо дорого бы дало, чтобы прочесть именно эту мысль, но черта с два, способность защищать свои мысли - это еще одна причина его неуязвимости, уникальности, и vive la difference "да здравствует различно (фр ).", все, что может сказать Джоунси (не то чтобы он так уж рвался распускать язык). Так чем я отличаюсь от других? Кто такой Даддитс? - спрашивает серое существо, и когда Джоунси не отвечает, снова улыбается, не раздвигая губ. Вот видишь? У нас обоих есть вопросы, на которые каждый не желает отвечать. Давай пока забудем о них, хорошо? Как вы это называете? То, что в игре? Криб, говорит Джоунси. Теперь в ноздри бьет запах разложения, тот самый, что принес в охотничий домик Маккарти, эфирно-сернистая вонь. Он в который раз жалеет, что не пристрелил, о Боже, о Господи, сукина сына, не пустил в него пулю, прежде чем он успел оказаться в тепле. Оставить всю эту пакость внутри него погибать от холода, рядом с настилом на старом клене. Да, криб, говорит серое существо. Ловец снов уже здесь, подвешен к потолку и медленно вращается над головой серого существа. Все то, что мы не хотим открыть друг другу, можно пока отодвинуть и подсчитать позже. Положить в криб. Чего ты от меня хочешь? Серое существо, не мигая, смотрит на Джоунси. То есть, насколько может судить Джоунси, ему нечем мигать: ни век, ни ресниц. Ни век, ни ресниц, повторяет существо, только Джоунси слышит голос Пита. Кто такой Даддитс? И Джоунси так поражен, что едва не отвечает ему.., чего, разумеется, и добивался серый человек - застать его врасплох. Хитрость не изменяет ему даже на пороге смерти. Значит, Джоунси следует держать ухо востро. Он посылает серому типу открытку с большой бурой коровой, на шее которой висит табличка: ДАДДИТС - КОРОВА. И серый человек снова улыбается, не раздвигая губ, улыбается в мозгу Джоунси. Даддитс - корова? Не думаю. Откуда ты? - спрашивает Джоунси. С планеты X. Прибыли с погибающей планеты, поесть пиццы у "Домино"; сделать покупки в кредит и выучить итальянский методом Берлица. - Теперь это голос Генри. Но мистер Инопланетянин-Позвони-Домой немедленно переходит на собственный голос, да вот только Джоунси устало и без всякого удивления обнаруживает, что это его голос, голос Джоунси. Генри, естественно, сказал бы, что у него галлюцинации на почве гибели Бивера. Ну уж нет, черта с два, думает Джоунси. Теперь это исключено. Отныне он эггмен, а эггмену лучше знать. Генри? Ему конец. Скоро... - равнодушно бросает серый тип. Его рука крадется по одеялу, длинные серые пальцы захватывают ладонь Джоунси. Кожа на ощупь кажется теплой и сухой. Ты это о чем? - спрашивает Джоунси, испугавшись за Генри, но истлевающее существо не отвечает. Еще одна карта в криб. Поэтому Джоунси выкладывает очередную из своих: Зачем ты позвал меня сюда? Серое существо явно удивлено, хотя ни одна складка на лице не шевельнулась. Никому не хочется умирать в одиночестве. Нужно, чтобы кто-то был рядом. Так все считают. Я знаю, у нас ведь тоже есть телевизоры. Я не желаю... Я давно мечтал посмотреть один фильм. Тебе он тоже понравится. Называется "Сочувствие к серым человечкам". Баусер! Пульт! Баусер награждает Джоунси на редкость злобным взглядом, соскальзывает с подушки. Гибкий хвост сухо шуршит по полотну, как у змеи, ползущей по камню. ТВ-пульт, тоже украшенный грибком, валяется на столе. Баусер хватает его в зубы, поворачивается и крадется к серому существу. Серое существо выпускает руку Джоунси (прикосновение отнюдь не противно, но какое облегчение вновь оказаться на свободе!), берет пульт и нажимает на кнопку "пуск". Появляется картинка, слегка размытая, но не полностью скрытая пушком, разукрасившим экран. Да это.., это сарай, на задах "Дыры"! В самом центре, под грязным брезентом, что-то высится. И прежде чем откроется дверь и войдет он сам, Джоунси уже догадался, что все это значит. Звезда "Сочувствия к серым человечкам" - он сам, Гэри Джоунс. Что же, вещает умирающее существо со своего уютного местечка в центре мозга Джоунси. Доверия нам явно не хватает, но ведь фильм только начинается. Этого-то Джоунси и боится. 5 Дверь сарая открывается, и входит Джоунси. Настоящий шут гороховый, одетый с бору по сосенке: собственная куртка, Биверовы перчатки и старая оранжевая кепка Ламара. На мгновение тот Джоунси, что смотрит телевизор в больнице, сидя в кресле для посетителей у постели мистера Грея, уверен, что второй Джоунси, стоящий сейчас в сарае, подхватил инфекцию и зарос грибком с головы до пят, но потом вспоминает, что мистер Грей взорвался прямо у него под носом, то есть не весь он, а голова, и Джоунси обдало ее содержимым. Только ты не взорвался, говорит он. Ты.., ты что? Сеял семена? Ш-ш-ш, отмахивается мистер Грей, и Баусер предостерегающе скалит грозные зубы, словно приказывая Джоунси быть повежливее. Я люблю эту песню, а ты? И саундтрек подобран со смыслом. "Роллинг Стоунз", "Сочувствие дьяволу". Почти совпадает с названием фильма (мой экранный дебют, погодите, вот Карла и дети увидят! - думает Джоунси), он и в самом деле любит эту песню, становится чуточку грустно, когда ее слушаешь. Как ты можешь слушать ее? - спрашивает Джоунси, игнорируя ощеренные зубы Баусера: Баусер ему не опасен, и они оба это знают. Как ты можешь ? Ведь они убивают вас под эту музыку! Они всегда убивают нас, отвечает мистер Грей. Л теперь помолчи, посмотри кино. Эта часть слишком затянута, но дальше пойдет динамичнее. Джоунси складывает руки на красных коленях - похоже, кровотечение наконец остановилось - и смотрит "Сочувствие к серым человечкам", в главной роли единственный и неповторимый Гэри Джоунс. 6 Единственный и неповторимый Гэри Джоунс стягивает брезент со снегохода, оглядывается, замечает на верстаке картонную коробку с аккумулятором и вставляет его, старательно присоединяя провода к соответствующим клеммам. Пожалуй, к этим скудным навыкам и сводятся все его познания в механике: в конце концов он преподаватель истории, и все представления о воспитании сводятся к тому, чтобы заставить детей раз в неделю смотреть канал истории вместо "Зены, королевы воинов". Ключ торчит в зажигании, и индикаторы на приборной панели загораются, как только Джоунси его поворачивает: значит, правильно подсоединил аккумулятор, но двигатель не заводится. Даже не фырчит. Стартер негромко тикает, но только и всего. - О Боже. О Господи, мать твою, - повторяет он, на одной ноте, не уверенный, стоит ли проявлять более бурные эмоции, и хочется ли ему их проявлять. Он, поклонник и любитель ужастиков, видел "Нашествие захватчиков тел" раз двадцать (даже тот злосчастный римейк с Дональдом Сазерлендом) и знает, что произошло. Его тело украли, совершенно бессовестно и хладнокровно. Захватили полностью и целиком. Хотя в этом случае армии зомби не предвидится. Даже на маленький городок не хватит. Он один такой. Уникальный. Он чувствует, что Пит, Генри и Бив тоже уникальны (то есть Бивер был уникальным), но он самый-самый из всей четверки. Конечно, неприлично говорить о себе такое, но это тот редкий случай, когда привычные правила не действуют. Пит и Бивер были исключительными, Генри - еще исключительнее, а он, Джоунси, - самый исключительный из всех. Смотрите, он даже стал звездой в собственном фильме! "Вот это да!" - как сказал бы его старший сын. Серый человек на больничной койке переводит взгляд с телевизора, где Джоунси Первый оседлал "арктик кэт", на Джоунси Второго, восседающего на кресле, в окровавленной рубашке. Что ты скрываешь? - спрашивает мистер Грей. Ничего. Почему ты постоянно видишь кирпичную стену? Что такое 19, помимо обычной цифры, конечно? Кто сказал "хрен с ними, с "Тиграми"?" Что это означает? Что такое "кирпичная стена"? Когда она была, эта стена? Что это означает? Почему ты все время ее видишь? Джоунси ощущает, как мистер Грей пытается вытянуть из него правду, но пока, хотя бы на время, это зернышко истины в безопасности. Его можно унести, но невозможно изменить. И полностью открыть, кажется, тоже. По крайней мере сейчас. Джоунси подносит палец к губам и возвращает серому типу его же слова: Тише, смотри лучше фильм. Существо изучает его черными шарами глаз (совсем как У насекомого, думает Джоунси, глаза богомола), но неприятное ощущение постепенно исчезает. Да и куда ему спешить, этому серому существу, раньше или позже оно сумеет растворить последнее ядрышко чистоты, еще не населенное чужой волей, и тогда узнает все, что хочет знать. Ну а пока они смотрят фильм. И когда Баусер сворачивается у Джоунси на коленях - Баусер с его острыми зубами и эфирным запахом антифриза, - Джоунси едва замечает его. Джоунси Первый, Король Сарая (только на самом деле это сейчас мистер Грей), протягивает щупальца. Он должен достигнуть немало мозгов, чужие мысли путаются, накладываются друг на друга, как ночные радиоволны, но он почти сразу находит то, что ищет. Это все равно что открыть файл на персональном компьютере и вместо слов найти прекрасно снятый, объемный фильм, в котором выписана каждая деталь. "Источник" мистера Грея - Эмил "Дог" Бродски из Менло-парк, Ныо-Джерси. Бродски - сержант технических войск, крохотный винтик объединенного автопарка. Только здесь, в Группе Оперативного Реагирования под командованием Курца, чинов нет ни у кого. Нет и у него. К тем, кто выше его по званию, он обращается "босс", к остальным (здесь, в этой мясорубке, таковых мало) - "эй ты". Если он не знает, кто есть кто, сойдет "приятель" или "старик". Район облетают реактивные самолеты, но их не так много (они смогут сделать все необходимые снимки на околоземной орбите, если облака когда-нибудь рассеются), а кроме того, Бродски они не касаются. Самолеты взлетают с авиабазы Национальной гвардии в Бангоре, а он здесь, в Джефферсон-трект. Работа Бродски - вертушки и грузовики в быстро растущем объединенном автопарке (с полудня все дороги в этой части штата перекрыты, и единственный вид транспорта - оливково-зеленые грузовики с тщательно закрашенными номерными знаками и надписями). Ему поручено также установить не менее четырех генераторов, чтобы обеспечить электричеством лагерь, раскинутый вокруг магазина Госслина, а к ним нужны объемные датчики движения, прожекторы, фонари по всему периметру лагеря и лампы для передвижного госпиталя, срочно оборудованного в доме на колесах фирмы "Уиндстар". Курц ясно дал понять, что от освещения зависит едва ли не все, и поэтому он желает, чтобы здесь было светло как днем. Больше всего прожекторов установили вокруг амбара, того здания, что когда-то служило загоном для лошадей и выгула, позади амбара. В поле, где когда-то мирно паслись сорок коров старого Реджи Госслина, поставили две палатки. На зеленой крыше, той, что побольше, виднелась надпись: СТОЛОВАЯ. На другой, белой палатке - никаких надписей. В ней нет керосиновых обогревателей, в белой палатке они и не нужны. Джоунси почему-то понимает, что это временный морг. Там сейчас всего три тела (один - банкир, пытавшийся сбежать, глупец), но вскоре будет гораздо больше. Если, разумеется, не произойдет несчастный случай, затрудняющий поиск и сбор трупов. Для босса, мистера Курца, такой инцидент решил бы целую кучу проблем. Но все это так, к слову. А пока Джоунси Первому необходимо заняться Эмилом Бродски из Менло-парк. Бродски быстро передвигается по заснеженной, слякотной, выжженной земле между посадочной площадкой для вертолетов и выгулом, где содержатся индивиды, пораженные грибком Рипли. (Их уже собралось немало, и все бродят по площадке с ошеломленным видом недавно интернированных беженцев, собранных со всего света.) Время от времени они зовут охранников, прося сигарет и информации, выкрикивая пустые угрозы. Эмил Бродски, приземистый, коротко стриженный, с бульдожьей мордой, словно созданной для дешевых сигар (Джоунси точно знает, что Бродски - добрый католик, в жизни не курил), не обращает внимания на вопли. Ему не до того: слишком много навалилось работы. И мечется он, как однорукий обойщик, стараясь поспеть в сто мест одновременно. На голове наушники, на груди микрофон. Он ведет переговоры с колонной бензозаправщиков, которая вот-вот подъедет: это очень кстати, потому что на базу скоро начнут возвращаться с задания вертолеты, и одновременно ухитряется объясняться с идущим рядом Кембри на тему центра управления и контроля, который Курц приказал организовать к девяти вечера, самое позднее - к полуночи. По слухам, операция должна завершиться за сорок восемь часов, но хрен его знает, так ли это. Согласно тем же слухам, основная цель, Блю-Бой, уже уничтожена, но Бродски понятия не имеет, так ли это, поскольку большие боевые вертолеты еще не вернулись, Но все равно, так или иначе, их дело телячье: действуй ручкой управления и ни о чем не думай. И, Господи Боже мой, откуда-то взялся третий Джоунси. Един в трех лицах: первый смотрит телевизор в облепленной грибком палате, второй обретается в сарае, а третий.., третий каким-то образом поселился в коротко остриженной католической башке Эмила Бродски. Бродски останавливается и тупо смотрит в белесое небо. Кембри делает три-четыре шага, прежде чем осознает, что Дог замер как вкопанный посреди грязного коровьего пастбища. Посреди всей этой лихорадочной суматохи: бегущие люди, снижающиеся вертолеты, ревущие моторы, Дог застыл, как робот со скисшей батарейкой. - Босс, - озабоченно спрашивает Кембри, - все в порядке? Бродски не отвечает.., то есть не отвечает Кембри. Зато Джоунси, Джоунси Первого, наставляет: Открой капот двигателя и покажи мне свечи. Джоунси долго копается, не зная, гак открыть капот, но Бродски продолжает инструктировать его. Наконец Джоунси наклоняется над небольшим двигателем, не пытаясь разобраться, что к чему. Проще посмотреть в красный глазок камеры и передать изображение Бродски. - Босс, - встревоженно допытывается Кембри. - Босс, что стряслось? Все в порядке? - Ничего страшного, - медленно и очень отчетливо выговаривает Бродски и стягивает наушники: непрерывная трескотня его отвлекает. - Дай мне минуту подумать. И обращаясь к Джоунси: Кто-то вытащил свечи. Посмотри.., а, вот они. На краю верстака. На краю верстака стоит майонезная банка с бензином. Крышка привернута неплотно, чтобы не скапливались газы. В банке, словно лабораторные экспонаты в формальдегиде, красуются две свечи "Чемпион". Бродски произносит вслух: - Хорошенько вытри. - И когда Кембри переспрашивает, что именно вытереть, рассеянно советует ему заткнуться. Джоунси выуживает свечи, старательно вытирает и вставляет в соответствии с указаниями Бродски. Попробуй еще раз, говорит тот, на этот раз не шевеля губами, и тут же слышится рев мотора. Яне забудь проверить бензин. Джоунси так и делает, не забыв поблагодарить Бродски. - Без проблем, босс, - отвечает тот и снова пускается в путь. Кембри усердно семенит рядом, пытаясь догнать собеседника. И замечает несколько недоуменное лицо Дога, когда тот обнаруживает, что наушники почему-то болтаются на шее. - Какого дьявола все это значит? - не выдерживает Кембри. - Забудь, - отмахивается Бродски, но что-то все же было, голову на отсечение, было.., что? Разговор. Беседа...Консультация?! Вот именно. Но только никак не вспомнить, о чем шла речь. Он помнит, что было на утреннем брифинге, перед началом операции. Одна из директив Курца требовала немедленно докладывать обо всем необычном. Но можно ли отнести это к необычному? И что это вообще было? - Должно быть, временное затмение, - поясняет Бродски. - Слишком много дел, слишком мало времени. Ну же, сынок, продолжай. Кембри продолжает. Бродски возобновляет переговоры на два фронта: там бензозаправщики, тут Кембри, но что-то засело в голове, как заноза.., было еще что-то.., третий разговор, уже закончившийся. Необычно или нет? Скорее всего нет, решает Бродски. Конечно, ничего такого, в чем можно бы исповедаться этому тупоголовому ублюдку Перлмуттеру, твердо уверенному в том, что если этого нет на его планшетке, значит, не существует вообще. Курцу? Никогда. Он уважает старого стервятника, но еще больше боится. Как и все они. Курц умен, Курц храбр, но Курц еще и самый психованный дикарь во всех джунглях. Бродски не хотелось бы даже ступить в тень Курца, протянувшуюся по земле. Андерхилл? Может, потолковать с Андерхиллом? Может быть.., а может, и нет. В подобных вещах можно вляпаться так, что не поздоровится, причем ни за что ни про что. Он слышал голоса всего минуту-другую.., вернее, один голос, но теперь вроде все прошло. Вроде... "Дыра в стене". Джоунси с ревом вылетает из сарая и устремляется к Дип-кат-роуд. Он чует Генри, пролетая мимо, Генри, прячущегося за деревом, вгрызающегося в мох, чтобы сдержать крик, но скрывает это от завладевшего им облака, облака, объявшего последнее ядрышко его сущности. Джоунси почти уверен, что в последний раз был рядом со старым другом, который никогда не выберется из этих лесов живым. Жаль только, что они так и не смогли попрощаться. 7 Не знаю, кто снимал это кино, говорит Джоунси, но не думаю, что им придется отглаживать смокинги к церемонии награждения "Оскаром". Собственно говоря... Он оглядывается и видит только заснеженные деревья. Снова взгляд вперед, и снова ничего, кроме Дип-кат-роуд, разворачивающейся бесконечным полотном. И снегохода, вибрирующего между бедер. Никакой больницы, никакого мистера Грея. Все это было сном. Но это не сон. И комната, вот она. Только это не больничная палата. Ни койки, ни телевизора, ни капельницы. И вообще почти пусто: только доска объявлений, к которой прикреплены карта Новой Англии с маршрутами грузовиков братьев Трекер и полароидный снимок девочки-подростка с поднятой юбочкой, открывающей золотистый кустик завитков. Он смотрит на Дип-кат-роуд из окна. Джоунси твердо уверен, что это окно больничной палаты. Но больничная палата таит опасность. Тут что-то неладно. Нужно немедленно выбраться отсюда, потому что... Потому что в больничной палате небезопасно, думает Джоунси ..как, впрочем, и в любом другом месте. Но может, именно здесь чуточку безопаснее. Его последнее убежище, и он украсил его фото, которое, наверное, они все надеялись увидеть, когда шли по той подъездной дороге в далеком семьдесят восьмом. Тина Джин Слоппингер, или как там ее. Кое-что из увиденного было на самом деле.., вернувшиеся полноценные воспоминания, как сказал бы Генри. И, думаю, я действительно видел Даддитса в тот день. Поэтому и шагнул на мостовую, не оглядевшись. А что до мистера Грея.., сейчас я и есть мистер Грей. Не так ли? Если не считать того, что часть меня осталась в этой пыльной, пустой, унылой каморке с использованными гондонами на полу и снимком девушки на доске объявлений, в остальном я мистер Грей. Разве не так? Нет ответа. Что само по себе уже ответ, который ему нужен. Но как это случилось ? Как я сюда попал? И почему ? Зачем все это? Ответов по-прежнему нет, а сам он ничего не может сообразить. Только рад, что есть еще место, где он может оставаться собой, и расстроен тем, как легко оказалось украсть его остальную жизнь. И снова жалеет, горько, искренне и чистосердечно, что не пристрелил Маккарти. 8 Оглушительный взрыв разорвал небо, и хотя эпицентр находился достаточно далеко, все же сила была такова, что с деревьев посыпался снег. Но водитель снегохода даже не поднял головы. Это корабль. Солдаты взорвали его. Байруму конец. Через несколько минут показался навес с обвалившейся крышей. На снегу сидел Пит, так и не успевший вытащить ноги из-под листа жести. Он казался мертвым, но на самом деле мертвым не был. Разыгрывать мертвого не входило в правила игры, он мог слышать мысли Пита. Когда он свернул к навесу и заглушил мотор, Пит поднял голову и обнажил оставшиеся зубы в невеселой ухмылке. Левый рукав куртки почернел и значительно укоротился. На правой остался только один действующий палец. Вся не скрытая одеждой кожа испятнана красно-золотистым мхом. - Ты не Джоунси, - сказал Пит. - Что ты сделал с Джоунси? - Садись, Пит, - велел мистер Грей. - Никуда я с тобой не поеду. - Пит поднял правую руку - болтающиеся на ниточках сухожилий пальцы, красно-золотистые кочки грибка - и вытер лоб. - Вали отсюда. Прыгай на своего пони, и вперед. Мистер Грей опустил голову, некогда принадлежавшую Джоунси (Джоунси видит все из окна своего наблюдательного пункта в заброшенной конторе братьев Трекер, не в силах ни помочь, ни вмешаться), и пристально уставился на Пита. Пит пронзительно закричал: очевидно, грибок, растущий по всему телу, все смелее укоренялся, проникая в мышцы и нервы. Нога, застрявшая под крышей, дернулась, выскочила наконец наружу, и Пит, все еще вопя, свернулся клубочком. Из носа и рта хлынула кровь. Когда он снова открыл рот, оттуда вывалились еще два зуба. - Садись, Пит. Всхлипывая, прижимая к груди изуродованную руку, Пит попробовал встать на ноги. Первая попытка не удалась: он снова распластался на снегу. Мистер Грей ничего не говорил: просто сидел верхом на неподвижном "арктик кэт" и наблюдал. Джоунси чувствовал боль, отчаяние и мучительный страх Пита. Страх был хуже всего, и он решил рискнуть. Пит! Едва различимый шепот, но Пит услышал. Он поднял голову - лицо осунувшееся, в красной оспе грибка, который мистер Грей называет байрумом. Когда Пит облизнул губы, Джоунси увидел, что и язык словно заплесневел. Молочница космических пространств. Когда-то Пит Мур хотел стать астронавтом. Когда-то он смело заступился перед здоровыми парнями за того, кто был меньше и слабее. Он заслужил лучшей участи. Нет костяшек, нет игры. Пит почти улыбнулся, это было и трогательно, и прекрасно. На этот раз он встал и медленно побрел к снегоходу. В заброшенной конторе, куда его заточили, задергалась дверная ручка. Что это означает? - спросил мистер Грей. Что это такое: нет костяшек, нет игры? Что ты там делаешь? И вообще, как ты туда попал? Настала очередь Джоунси не отвечать, что он и сделал с превеликим удовольствием. Я войду, сказал мистер Грей. Когда буду готов, я войду. Можешь тешиться мыслью, будто запертая дверь меня остановит, но ты ошибаешься. Джоунси хранил молчание: ни к чему дразнить создание, завладевшее его телом, - только вряд ли он ошибается. С другой стороны, он не смел выйти из опасения, что его поглотят целиком. Он был всего лишь крохотной частичкой в облаке, кусочком непереваренной пищи в желудке пришельца. Лучше не высовываться. 9 Пит сел позади мистера Грея и обнял Джоунси за пояс. Десять минут спустя они пролетели мимо перевернутого "скаута", и Джоунси понял, почему Пит и Генри так долго не возвращались из магазина. Счастье еще, что они не погибли. Ему хотелось разглядеть получше, но мистер Грей не сбавил скорости, только направил лыжи "кэт" между двумя глубокими, забитыми снегом колеями. Милях в трех от "скаута" они взобрались на пригорок, и Джоунси увидел слепящий клубок желто-белого цвета, висевший меньше чем в десяти футах от дороги. Ожидавший их. Он был похож на пламя газосварочного агрегата, но, разумеется, таковым не был: снег под ним даже не растаял. Очевидно, это был один из тех огней, что плясали в облаках, над лавиной животных, катившейся из Ущелья на глазах изумленных Бивера и Джоунси. Верно, сказал мистер Грей. То, что твои люди называют сигнальным огнем. Это один из последних. Возможно, самый последний. Джоунси ничего не сказал, только прижался лбом к окну камеры. Он ощущал руки Пита, сжимавшие его талию чисто механической, инстинктивной хваткой, так почти побежденный боксер вцепляется в соперника, чтобы не свалиться в нокауте. Голова, лежащая на его плече, казалась тяжелее камня. Пит окончательно превратился в питательную среду для байрума и пришелся, очевидно, ему по вкусу: окружающий мир был холодным, а Пит - теплым. Для чего-то он понадобился мистеру Грею, вот только для чего? Сигнальный огонь провожал их еще с полмили, а потом свернул в лес, проскользнул между двумя толстыми соснами и снова остановился, вертясь над самым снегом. Джоунси слышал, как мистер Грей велел Питу держаться крепче. "Арктик кэт" подпрыгивал и рычал, катясь по не слишком крутому спуску. Лыжи вгрызались в снег, сминали и отбрасывали комья. Под мохнатым пологом леса белый покров был не таким густым, а местами исчезал совсем. В таких проталинах лыжи снегохода сердито дребезжали по замерзшей земле, усыпанной галькой, едва прикрытой тонким ковром гниющих игл. Теперь они направлялись на север. Чуть погодя они наткнулись на гранитный выступ, и Пит с тихим криком свалился вниз. Мистер Грей нажал на тормоз. Сигнальный огонь тоже замер. Джоунси показалось, что он стал более тусклым. - Вставай, - приказал мистер Грей, поворачиваясь в седле и оглядываясь на Пита. - Не могу, - сказал Пит. - Со мной все кончено, парень. Я... А потом Пит закричал и принялся кататься по земле, взбивая снег каблуками. Руки - одна сожженная, другая изуродованная - спазматически подергивались. Прекрати! - завопил Джоунси. Ты убиваешь его! Но мистер Грей, проигнорировав его, с ледяным бесстрастием наблюдал, как байрум пожирает плоть Пита. Наконец Джоунси почувствовал, как мистер Грей оставил Пита в покое. Тот, пьяно мотая головой, кое-как встал. На щеке краснел свежий порез, уже кишевший спорами байрума. Усталые, подернутые пленкой глаза были мокры от слез. Он подковылял к снегоходу и снова обхватил Джоунси за талию. Держись за куртку, прошептал Джоунси. Мистер Грей повернулся и снова завел снегоход. Пит вцепился в пояс куртки. Нет костяшек, нет игры, верно? Нет игры, еле слышно согласился Пит. На этот раз мистер Грей не обратил на них внимания. Сигнальный огонь, не слишком яркий, но все такой же быстрый, снова устремился на север.., по крайней мере Джоунси казалось, что на север. Пока снегоход лавировал между деревьями, густыми кустами и валунам, он совсем запутался и утратил чувство направления. Позади слышался непрестанный треск пулеметов, словно кто-то затеял стрелковые состязания. 10 Еще через час Джоунси понял, зачем мистер Грей взял на себя труд тащить Пита. Именно тогда сигнальный огонь превратился в тусклую свечку, которая вскоре погасла совсем. Исчезла с мягким хлопком, словно кто-то стукнул по надутому бумажному пакету. Оставшиеся крупицы легко спланировали на землю. Они находились на поросшем деревьями гребне, посреди бог знает чего. Впереди раскинулась заснеженная лесная лощина, на дальнем конце которой виднелись изъеденные временем холмы и густые заросли неизвестного кустарника. Нигде ни огонька. И в довершение всего день явно клонился к закату. Очередная передряга, в которую ты нас втянул, подумал Джоунси, но не почувствовал ни малейшего раздражения со стороны мистера Грея. Он остановил снегоход, но не слез. Север, сказал мистер Грей. Но сказал не для Джоунси. Ответил Пит, громко, но устало и очень медленно. - Откуда мне знать? Господи Боже, я не вижу даже, где солнце садится. Один глаз гикнулся. Мистер Грей повернул голову Пита, и Джоунси заметил, что левого глаза больше нет. Веко было высоко поднято, придавая ему идиотски удивленный вид, а из глазницы росла целая клумба байрума. Длинные пряди свисали вниз, щекоча щетинистую щеку Пита. Несколько плетей вплелись в редеющие волосы красно-золотистыми лентами. Ты знаешь. - Может, и знаю, - сказал Пит. - А может, просто не хочу показывать. Почему? - Потому что сомневаюсь в твоих добрых намерениях по отношению к нам, простым смертным, долбоеб ты этакий, - бросил Пит, и Джоунси вдруг почувствовал абсурдную гордость за друга. Но растительность в левой глазнице неожиданно дернулась, и Пит завопил и схватился за лицо. На миг, короткий, но невыносимо долгий, Джоунси успел ощутить, как красновато-золотые нити проникают прямо в мозг Пита, где распространяются, как неумолимые пальцы, сжимающие серое вещество. Ну же, Пит, скажи ему! - вскричал Джоунси. - Ради Христа, скажи ему! Байрум снова застыл. Руки Пита упали. Теперь лицо казалось смертельно бледным в тех местах, где не было красновато-золотистым. - Где ты, Джоунси? - спросил он. - Найдется там местечко еще для одного? Ответ был коротким. Разумеется, нет. Джоунси не понимал, что с ним случилось. Но твердо знал, что его выживание - последнее крошечное зернышко его истинного "я" - каким-то образом зависит от его пребывания в этой комнате. Если он хотя бы приоткроет дверь, с ним будет покончено. Пит кивнул. - Я так и думал, - сказал он и обратился к тому, второму: - Только не мучай меня, парень. Мистер Грей молча взирал на него глазами Джоунси, не давая никаких обещаний. Пит вздохнул, поднял обугленную левую руку, вытянул палец и, закрыв глаза, стал водить им взад-вперед, взад-вперед. И тут Джоунси вроде как осенило. Теперь он, похоже, понял все. Как звали ту малышку? Ринкенхауэр, верно? Да. Имя ее он не помнил, но неблагозвучное сочетание звуков вроде "ринкенхауэр" забыть трудно. Она тоже ходила в школу Мэри М. Сноу, иначе говоря, Академию Дебилов, хотя Даддитс к тому времени перешел в профучилище. А Пит? У Пита всегда была забавная манера все запоминать, но после Даддитса... Слова нахлынули на Джоунси, съежившегося у окна своей грязной маленькой камеры, откуда он глядел на мир, украденный у него.., только это были не совсем слова, одни открытые гласные, странно прекрасные и до ужаса понятные. Ы иис иию, Ит? Ты видишь линию, Пит? Пит, с лицом исполненным мечтательного благоговейного удивления, сказал, что видит. И с тех пор проделывал этот трюк с качающимся пальцем. В точности, как теперь. Палец замер, хотя кончик все еще подрагивал, как волшебный прутик лозоходца. Потом Пит показал на гребень, возвышавшийся чуть справа от снегохода. - Там, - прошептал он, опустив руку. - Там север. Правь прямо на эту скалу. Ту, с сосной посредине. Видишь? Вижу. Мистер Грей снова включил зажигание. Джоунси рассеянно подумал, хватит ли у него бензина. - Можно мне остаться? - спросил Пит. То есть дадут ли ему наконец умереть. Нет. Они снова пустились в путь. Пит обессиленно привалился к куртке Джоунси. 11 Они обогнули скалу, взобрались на самый высокий холм рядом с ней, и мистер Грей снова остановился, чтобы потребовать от своего живого суррогатного сигнального огня новых указаний. Пит снова просчитал направление, и так они продолжали путь, уходя все дальше и дальше, чуть к западу от севера. Дневной свет продолжал меркнуть. Как-то они услышали шум вертолетов, по меньшей мере двух, а может, и четырех, летевших навстречу. Мистер Грей завел снегоход в густые кусты, не обращая внимания на ветки, бившие по лицу Джоунси, высекавшие кровь на щеках и лбу. Пит снова рухнул в снег. Мистер Грей заглушил двигатель и затащил стонавшего, почти теряющего сознание Пита под самый разлапистый куст. Там они переждали, пока рокот вертушек затих вдали. Джоунс почувствовал, как мистер Грей наспех проник в мозг одного из команды и сканировал его, вероятно, сверяя сведения с теми, что сообщил Пит. Когда вертушки прошлепали к юго-западу, очевидно, возвращаясь на базу, мистер Грей завел снегоход и продолжал держаться прежнего маршрута. Снег пошел опять. Еще через час они остановились на очередном гребне, и Пит снова покатился со снегохода, на этот раз приземлившись на бок. Он поднял голову, но лица уже не было. Исчезло под толстым слоем растительности. Он пытался говорить, но слова давались с трудом: рот был забит вездесущим байрумом. Не могу, парень, не могу. Пожалуйста. Отвяжись от меня. Да, - ответил мистер Грей. Думаю, ты свое дело сделал. Пит! - крикнул Джоунси и, уже обращаясь к мистеру Грею, умоляюще прошептал: Нет! Не смей! Мистер Грей, разумеется, не среагировал. Но Джоунси успел увидеть в единственном глазу Пита молчаливое понимание. И облегчение. В это мгновение Джоунси все еще был способен коснуться разума Пита, своего школьного друга, того, кто всегда ждал их у ворот школы, прикрывая одной рукой воображаемую сигарету во рту, того, кто мечтал стать астронавтом и увидеть мир из своего космического корабля, одного из четверки, спасшей Даддитса от взрослых парней. На одно мгновение. Потом он ощутил, как из мозга мистера Грея что-то взметнулось, и пакость, облепившая Пита, не просто дернулась, а стиснула. И череп Пита со зловещим скрипом треснул сразу в десяти местах. Лицо.., то, что осталось от лица, втянулось внутрь, как сдувшийся воздушный шар, мгновенно превратив его в дряхлого старика. Пит грузно повалился головой вперед, и снег мелкой солью присыпал его пуховик. Ты, ублюдок. Мистер Грей, безразличный к проклятиям и гневу Джоунси, не ответил. Он снова устремил взгляд вперед. Беснующийся ветер моментально стих, и в снежном занавесе открылась дыра. Примерно в пяти милях к северо-западу от того места, где стоял снегоход, Джоунси увидел плывущие огни, но на этот раз не сигнальные. Свет фар. Великого множества фар. Грузовики, идущие колонной по шоссе. Грузовики, и ничего больше. Теперь эта часть Мэна - арена военных действий. И все ищут тебя, мудак, прошипел он, когда снегоход покатился дальше. Снежная пелена снова сгустилась, отсекая грузовики, но Джоунси знал, что мистер Грей без труда доберется до шоссе. Пит довел его до этого места, к той части карантинной зоны, где особых неприятностей не ожидалось. Теперь мистер Грей рассчитывал, что Джоунси поможет ему проделать остаток пути, потому что Джоунси - другой. Главное, что байрум его не берет. По какой-то причине Джоунси пришелся ему не по вкусу. Тебе никогда не выбраться отсюда, сказал Джоунси. Выберусь, заверил мистер Грей. Мы всегда умираем и всегда живем. Всегда проигрываем и всегда побеждаем. Нравится тебе или нет, Джоунси, но за нами будущее. Если это правда, значит, лучшей причины жить в прошлом просто не найти, парировал Джоунси, но мистер Грей не ответил. Мистер Грей как сущность, как сознание куда-то канул, слился с облаком. Того, что от него осталось, хватало только, чтобы кое-как поддерживать способности Джоунси управлять снегоходом и прорваться к шоссе. И Джоунси, беспомощно уносимый навстречу уготованному серым существом, сумел найти слабое утешение в двух неоспоримых фактах. Первый: мистер Грей по-прежнему не в состоянии добраться до последнего уголка его "я", той крохотной части бытия Джоунси, что еще существовала в его воспоминаниях о конторе братьев Трекер. И второе: мистер Грей не знал о Даддитсе.., о "нет костяшек, нет игры". И Джоунси намеревался сделать все, чтобы мистер Грей не докопался. По крайней мере пока. Глава 13 В МАГАЗИНЕ ГОССЛИНА 1 По мнению Арчи Перлмуттера, отличника, удостоенного произносить прощальную речь на вечере выпускников (тема: "Преимущества и обязанности демократии"), бывшего "орла" "высшее отличие у скаутов.", доброго пресвитерианина, выпускника Уэст-Пойнт, "Страна товаров Госслина" не имела ничего общего с реальностью. Высвеченный фонарями и прожекторами в количестве, которого с лихвой хватило бы на небольшой город, магазин казался чем-то вроде фальшивой киношной декорации. Словно какому-то свихнувшемуся режиссеру вроде Джеймса Камерона вздумалось поставить фильм, где расходов на один лишь постановочный банкет или свадьбу хватило бы, чтобы прокормить население Гаити в течение двух лет. Даже снег, становившийся все гуще, не мог затмить беспощадно-яркого, какого-то химического зарева, разрушить иллюзию того, что вся обстановка, от жестяных покосившихся дымоходов, выраставших из крыши, до единственной ржавой бензоколонки перед зданием, - просто выгородка в съемочном павильоне. Начинается Акт Первый, думал Перли, энергично вышагивая по тропинке, с неизменной планшеткой под мышкой (Арчи Перлмуттер всегда воображал себя натурой артистической и немного, совсем немного, деловой). Мы торчим в заброшенном сельском магазинчике. Старожилы сидят у печки, не той, маленькой, в офисе Госслина, а большой, в самом магазине, пока за окном растут нежные сугробы. Они толкуют об огнях в небе.., пропавших охотниках.., серых человечках, поселившихся в лесу. Владелец магазина, назовем его, скажем, старик Росситер, презрительно фыркает. "О Боже, какая чушь, все вы просто шайка выживших из ума кретинов", твердит он, и тут помещение вдруг заливает ослепительное сияние (совсем как в "Близких контактах третьего рода"), это садится НЛО. Оттуда сыплются кровожадные пришельцы и сеют смерть своими бластерами. Все равно что День Независимости, но весь прикол в том, что действие происходит в лесу. Рядом, изо всех сил стараясь не отстать, перебирал ногами Мелроуз, третий помощник повара (одна из немногих официальных должностей в этой маленькой авантюре). Вместо ботинок или сапог на нем были тапочки: Перлмуттер вытащил его из "Спаго" (так солдаты называли кухонную палатку), и он все время оскальзывался. Вокруг суетились мужчины (и несколько женщин), которые в основном почему-то держались по двое. Многие что-то говорили в миниатюрные микрофоны или "уоки-токи". Ощущение присутствия в кинопавильоне усиливалось неумолчным ревом моторов, генераторов, скоплением грузовиков, трейлеров, стоящими чуть поодаль вертолетами (вынужденными вернуться из-за ухудшения погоды). - Зачем я ему понадобился? - снова спросил Мелроуз, задыхаясь, и еще более жалобно, чем обычно. Они уже добрались до загона и выгула рядом с коровником Госслина. Старая покосившаяся изгородь (прошло десять или больше лет, с тех пор как здесь стояли или проминались лошади) была укреплена и оплетена колючей проволокой и проводами под напряжением, не смертельным, но достаточно высоким, чтобы любого неосторожного беглеца в конвульсиях отшвырнуло на землю.., а если туземцы станут чересчур беспокойными, дозу всегда можно увеличить до смертельной. Из-за ограды на них смотрели человек двадцать - тридцать. Среди них старик Госслин (в версии Джеймса Камерона Госслина играл бы какой-нибудь закаленный ветеран вроде Брюса Дерна). Еще совсем недавно люди за проволокой забеспокоились бы, стали выкрикивать угрозы и требования, сыпать ругательствами, но с тех пор, как они стали свидетелями того, что случилось с банкиром из Массачусетса, пытавшимся бежать, их задор сильно поувял. Бедняги! Видеть, как кому-то стреляют в голову, - испытание нелегкое, и почти всякий на их месте сломался бы. А тут еще и то обстоятельство, что все задействованные в операции носят прозрачные маски, прикрывающие нос и рот. Кого хочешь подкосит! - Босс? - Нытье сменилось жалобным подвыванием. Вид американских граждан, толкущихся за колючей проволокой, очевидно, не прибавил Мелроузу храбрости. - Босс, ну скажите, зачем начальство хочет меня видеть? Крутым шишкам не к лицу даже знать о существовании такой жалкой мошки, как третий помощник повара. - Понятия не имею, - повторил Перлмуттер, и это была правда. Впереди, в самом начале участка, обозначенного как "Эггбитер Алли", стояли Оуэн Андерхилл и какой-то парень из объединенного автопарка. Тип из автопарка что-то орал в ухо Андерхиллу, пытаясь перекричать грохот снижавшихся вертолетов. Ничего, подумал Перлмуттер, скоро вертушки заткнутся; кому охота летать в таком дерьме. Слишком рано пришла зима в этом году, хотя.., хотя Курц отчего-то назвал вьюгу даром Божьим. Когда он отмачивает такие штуки, никак не поймешь, то ли он шутит, то ли вполне серьезен. Правда, тон у него при этом.., испугаешься. Похоже, он вообще не умеет шутить, хотя иногда даже смеется. От этого смеха у Арчи Перлмуттера мороз по коже. В фильме Курца играл бы Джеймс Вудз. А может, Кристофер Уолкен. Ни один, правда, не похож на Курца, но разве Джордж. С. Скотт хоть чем-то напоминал Паттона "Паттон Джордж, американский генерал, во время Второй мировой войны прославился умелым применением танков. За твердость и требовательность получил прозвище Старый вояка."? Вот так-то. Перлмуттер резко повернул к Андерхиллу. Мелроуз попытался последовать за ним, поскользнулся и с проклятиями плюхнулся на задницу. Перлмуттер тронул Андерхилла за плечо и от души понадеялся, что маска хотя бы отчасти скроет его изумление: Андерхилл, казалось, постарел на десять лет с той минуты, когда вышел сегодня утром из школьного автобуса. Подавшись вперед, Перли завопил, перекрывая вой ветра: - Курц в пятнадцатой! Не забудьте! Андерхилл нетерпеливо отмахнулся, давая понять, что не забудет, и вновь повернулся к типу из автопарка. Теперь Перлмуттер его узнал. Бродски, вот он кто. И прозвище у него - Дог. Командный пост Курца, размещенный в громадном "виннебаго", внушительном трейлере (в фильме его наверняка отвели бы под жилище звезды или главного режиссера), находился в нескольких шагах отсюда. Перли ускорил шаг, храбро встречая порывы ветра и бьющие в лицо снежинки. Мелроуз бежал рядом, на ходу стряхивая снег с комбинезона. - Ну же, командир, - умолял он, - неужели так-таки ничего не знаете? - Нет, - отрезал Перлмуттер. Он и в самом деле понятия не имел, зачем Курцу понадобился жалкий поваришка, да еще в такой суматохе. Но и он, и Мелроуз чувствовали, что это не к добру. 2 Оуэн повернул голову Эмила Бродски, надвинул маску ему на ухо и потребовал: - Расскажи еще раз. Не все, только о той части, что ты назвал мозготрахом. Бродски не возразил, хотя прошло не менее десяти секунд, пока он собрался с мыслями. Оуэн его не торопил. Впереди ждала встреча с Курцем, а после нее предстояло выслушивать отчеты команды, переворошить гору бумаг, и Господу одному известно, сколько еще всего, но он нюхом чуял, что дело важное. А вот скажет ли он об этом Курцу или нет, еще неизвестно. Посмотрим... Наконец Бродски повернул голову Оуэна, прислонил к его уху свою маску и начал рассказ, на этот раз более подробный, но в основном тот же самый. Он шел по полю мимо магазина, беседуя одновременно с Кембри и с головной машиной бензозаправщиков, когда кто-то словно пробрался в его голову. Он вдруг оказался в старом захламленном сарае, с кем-то, кого так и не сумел разглядеть. Мужчина никак не мог завести снегоход и просил Дога помочь ему. Подсказать, что неладно с мотором. - Я попросил его открыть капот, - орал Бродски в ухо Оуэна. - Он так и сделал, и мне показалось, будто я гляжу сквозь его глаза, но при помощи моего мозга.., понимаете? Оуэн кивнул. - Я сразу понял, в чем дело - кто-то вытащил свечи. Поэтому велел парню поискать, что он и сделал. Что мы оба и сделали. И точно, они мокли в банке с бензином на верстаке. Мой па делал то же самое со свечами своего "лон-боя", когда наступали холода. Бродски смолк, явно смущенный либо тем, что говорил, либо тем, как, по его мнению, выглядит со стороны. Оуэн знаком велел продолжать. - Ну вот и все.., почти. Я сказал ему вытащить свечи, протереть и вставить. Все как обычно. Сколько раз я помогал парням чинить машины, если не считать того, что.., был не там. Здесь. Все время здесь. Ничего этого не было на самом деле. - И что дальше? - заорал Оуэн. Оба кричали во весь голос, но при этом оставались в таком же вакууме, как священник и кающийся в исповедальне. - Двигатель завелся с первой попытки. Я посоветовал ему проверить бензобак. Оказалось, что он полон. Парень сказал "спасибо". - Бродский ошарашенно потряс головой. - А я ответил "без проблем, босс". И тут я вроде бы плюхнулся в собственную голову, и оказалось, что все вокруг по-прежнему. Мы с Кембри идем по полю. Считаете меня психом? - Нет. Но хочу, чтобы вы пока держали это при себе. Плотно сжатые губы под маской растянулись в ухмылке. - О, и тут без проблем. Я.., я просто.., нам приказано докладывать обо всем необычном, и я подумал... Быстро, не давая Бродски времени на размышления, Оуэн отчеканил: - Как его звали? - Джоунси Три, - ответил Дог и тут же вытаращил глаза: - Мать твою! Понятия не имел, что смогу ответить. - Как, по-вашему, это что-то вроде индейского имени? Вроде как Сонни Убийца Шестерых или Рон Девять Лун? - Возможно, хотя... - Бродски приостановился, наморщил лоб и выпалил: - Это ужасно! Не когда все происходило, но позже.., при одной мысли о таком.., это все равно.., все равно... - Он понизил голос. - Все равно что тебя изнасиловали, сэр. - Оставь, - сказал Оуэн. - Постарайся забыть. У тебя много дел? - Не очень, - улыбнулся Бродски. - Всего несколько тысяч. - В таком случае вперед. - О'кей. Бродски отступил, но тут же обернулся. Оуэн смотрел на загон, где раньше содержались лошади, а теперь томились люди. Большинство задержанных заперли в сарае, но дюжину-другую согнали на выгул, словно для какой-то гротескной вечеринки. Предоставили утешаться в компании друг друга? Какой-то длинный парень стоял поодаль. Тощий, понурый, в огромных очках, словно настоящий филин. Бродски перевел взгляд с обреченного филина на Андерхилла: - Вы не собираетесь послать меня в психушку? Или к шринку? Разумеется, ни тот, ни другой даже не подозревали, что костлявый парень в старомодных роговых очках и есть настоящий шринк. - Ни за... - начал Оуэн, но прежде чем успел договорить, из "виннебаго" Курца раздался выстрел, сопровождаемый отчаянным воплем. - Босс? - прошептал Бродски. Оуэн разобрал это слово за ревом моторов. Вернее, прочитал по губам. И еще три: - О, мать твою... - Иди, Дог, - сказал Оуэн. - Тебя это не касается. Бродски продолжал смотреть на него, нервно облизывая губы. Оуэн кивнул, пытаясь казаться уверенным, властным, настоящим командиром-у-которого-все-схвачено, все-под-контролем. Может, это и сработало, потому что Бродски повернулся и отошел. Из "виннебаго" с написанной от руки табличкой на двери (БЕЗ ВЫЗОВА НЕ ВХОДИТЬ) все еще неслись крики. Оуэн повернул было туда, но парень, стоящий в стороне от других заключенных, окликнул его: - Эй! Эй вы! Постойте, мне нужно поговорить с вами! Еще бы, подумал Андерхилл, не замедлив шага. Бьюсь об заклад, у тебя уже готова трогательная сказочка и тысяча причин, почему тебя нужно немедленно выпустить отсюда. - Оверхилл? Нет, Андерхилл. Вас ведь так зовут, верно? Конечно, так. Мне нужно поговорить с вами: это важно для нас обоих. Оуэн вдруг перестал внимать воплям из "виннебаго", постепенно перешедшим в рыдания, и остановился. Там, конечно, далеко не все в порядке, но по крайней мере хоть не убили никого, и то хорошо. На этот раз он пристальнее пригляделся к парню в очках. Тощий как палка и трясется от холода, несмотря на пуховик. - Это важно для Риты. - Тощий говорил громко, перекрикивая шум. - И для Катрины тоже. Выдав эти имена, парень бессильно обмяк, словно тащил их, как тяжелые булыжники из глубокого колодца, но Оуэн, потрясенный упоминанием о жене и дочери, едва это заметил. Откуда совершенно чужому человеку знать такое? Первым порывом было броситься к незнакомцу и спросить, откуда ему все это известно, но он и так опаздывал.., на встречу с Курцем. И если до сих пор никого не убили, возможно, все еще впереди. Оуэн в последний раз вгляделся в человека за проволокой, запоминая его лицо, и поспешил к "виннебаго" с табличкой на двери. 3 Перлмуттер читал "Сердце тьмы", смотрел "Новый Апокалипсис" и много раз думал о том, что имя "Курц" словно нарочно подобрано для подобных обстоятельств. Он готов был поставить сотню долларов (немалая сумма для нищей артистической натуры вроде него), что это не настоящее имя босса: по-настоящему его могли звать Артуром Хользэпплом, или Дагвудом Элгартом, а может, и Пэдди Мэлони. Курц? Сомнительно. Почти наверняка псевдоним, такой же театральный реквизит, как отделанный перламутром револьвер сорок пятого калибра у Джорджа Паттона. Некоторые солдаты, бывшие с Курцем еще со времен "Бури в пустыне" (самому Арчи Перлмуттеру и близко не довелось стоять), считали его спятившим сукиным сыном. Арчи придерживался того же мнения. Иными словами, крыша у него давно уже съехала. Совсем как у старика Паттона. Не исключено, что бреясь по утрам и глядя на себя в зеркало, он повторял: "О ужас, ужас, ужас" - драматическим шепотом Марлона Брандо. Поэтому Арчи испытывал нечто вроде нервной дрожи, впрочем, вполне привычной, провожая Третьего Помощника Повара Мелроуза в жаркую духоту командирского трейлера. Курц выглядел совсем неплохо. Восседал в плетеной качалке того пятачка, что считается гостиной. Он снял комбинезон, висящий теперь на двери, через которую вошли Перлмуттер и Мелроуз, и принимал их в кальсонах. Со спинки качалки свисала кобура с пистолетом, не отделанным перламутром сорок пятого калибра, а девятимиллиметровым автоматическим. Всю электронику уже установили. На столе Курца бурчал факс, выплевывая нескончаемую бумажную ленту. Каждые пятнадцать секунд компьютер восклицал жизнерадостным механическим голосом: "Почта!" Три радиоприемника - звук одного приглушен - трещали, перескакивая с одной частоты на другую. На искусственной сосне позади стола висели два снимка. Как и табличка на двери, они всегда были вместе с Курцем. На том, что слева, с подписью ИНВЕСТИЦИИ, был изображен ангелоподобный мальчик. Правая рука поднята в скаутском приветствии. На том, что справа, помеченном ДИВИДЕНДЫ, - вид Берлина с воздуха, снятый в сорок пятом. Два здания уцелели, но кругом одни развалины. Курц помахал рукой из-за стола. - Не берите в голову, мальчики, это просто шум. Я поручил Фредди Джонсону с этим разобраться, но сейчас отослал его в столовую перехватить чего-нибудь. Велел ему не торопиться.., пусть спокойно лопает все четыре блюда, потому что.., ситуация.., ситуация, мальчики.., ситуация здесь.., почти... СТАБИЛИЗИРОВАЛАСЬ! - Он ощерился в свирепой ухмылке ФДР "Франклин Делано Рузвельт." и стал раскачиваться на стуле. Вместе с ним, как чудовищный кулон, моталась кобура. Мелроуз нерешительно улыбнулся в ответ. Перлмуттер улыбнулся тоже, но менее сдержанно. Похоже, он наконец сообразил, что собой представляет Курц: босс попросту экзистенциальный тип личности, одержимой честолюбием, стремлением подражать сильным личностям.., и приходится надеяться, что последнее его заявление - хороший знак. Чудесный знак. Гуманитарное образование не такое уж великое преимущество в военной карьере, но все же кое-чему помогает. Например, вовремя ввернуть подходящую фразу. - Единственный мой приказ лейтенанту Джонсону.., опаньки, никаких чинов, я хотел сказать, моему старому приятелю Фредди Джонсону - помолиться, перед тем как он возьмет в руки ложку. А вы молитесь, парни? Мелроуз кивнул все так же смущенно. Перлмуттер - снисходительно, в полной уверенности, что подчеркнутая набожность Курца показная. Такой же блеф, как его имя. Курц продолжал раскачиваться, радостно взирая на мужчин, стоящих в лужах от стаявшего с сапог снега. - Лучше молитвы - детские молитвы, - сказал Курц. - Сами понимаете, простота. "Бог - великий, Бог - добрый, давайте скажем ему спасибо за нашу пищу". Ну разве не чистосердечно? Разве не прекрасно? - Да, но... - начал Перли. - Заткнись на хрен, щенок, - весело сказал Курц, по-прежнему раскачиваясь. Пистолет все так же болтается взад и вперед на конце портупеи. Курц перевел взгляд на Мелроуза: - А ты что думаешь, малыш-рядовой? Это прекрасная маленькая молитва или прекрасная маленькая молитва? - Да, с... - Или "Аллах акбар", как говорят наши друзья арабы, "Нет Бога, кроме Бога". Что может быть проще? Режет пиццу прямо до середки, если понимаете, о чем я. Они не ответили. Курц раскачивался все быстрее, и пистолет тоже раскачивался все быстрее, и у Перлмуттера все поплыло перед глазами, совсем как утром, до того, как прибыл Андерхилл и немного охладил Курца. Возможно, все это очередной спектакль, но... - Или Моисей перед горящим терновником! - закричал Курц. Длинное лошадиное лицо озарилось идиотской улыбкой. - "С кем говорю я?" - спрашивает Моисей, а Бог ему в ответ: "Я - то, что Я, и все, что Я, ку-ку". Что за весельчак этот Господь, а, мистер Мелроуз? Кстати, вы действительно называли посланцев из Великого Потустороннего "космическими ниггерами"? У Мелроуза отвисла челюсть. - Отвечай, рядовой. - Сэр, я... - Назови меня еще раз "сэром", когда группа на задании, Мелроуз, и следующие два дня рождения отпразднуешь в каторжной тюрьме, понятно? Усек, о чем я? - Да, босс! - Мелроуз выпрямился по стойке "смирно". Лицо было смертельно бледным, если не считать красных от холода пятен на щеках, пятен, аккуратно разрезанных пополам тесемками маски. - Так как же? Называл ты наших гостей космическими ниггерами или нет? - Сэр, может, я и сболтнул чего-то... Перлмуттер ни за что не поверил бы, что Курц способен действовать с такой быстротой (не будь он свидетелем, наверняка решил бы, что это специальный эффект, как в фильме Джеймса Камерона). Повернувшись, он выхватил из кобуры свой девятый калибр и, даже вроде бы не целясь, молниеносно спустил курок. Верхняя часть левой тапочки Мелроуза взорвалась. Во все стороны полетели клочья парусины. Кровь и частички кожи брызнули на штанину Перлмуттера. Я этого не видел, подумал Перли. Этого просто не было. Но Мелроуз дико взвыл, неверяще глядя на искалеченную ногу, и, похоже, окончательно потерял способность соображать. Перлмуттер увидел торчащую кость, и все внутренности у него перевернулись. Курц вскочил, хотя и не с такой быстротой, как выхватил пистолет, но все же быстро, пугающе быстро, и, схватив Мелроуза за плечо, впился взглядом в его искаженную физиономию. - Заткни фонтан, малыш-рядовой. Но Мелроуз уже ничего не слышал. Он истекал кровью, и Перли казалось, что верхняя часть стопы отстрелена начисто. Мир перед глазами Перли катастрофически серел и расплывался. Пришлось призвать всю силу воли, чтобы сосредоточиться. Если он сейчас отключится, один Бог знает, что Курцу взбредет в голову сотворить с ним. Перлмуттер слышал немало подобных историй, но решительно отметал девяносто процентов, считая их либо враньем, либо сплетнями, распущенными самим Курнем в назидание и устрашение. Так все это правда? - думал Перлмуттер. Это не мифотворчество, это миф. Курц четко, почти с хирургической точностью, прижал дуло пистолета к самому центру медово-белого лба Мелроуза. - Прекрати этот бабий визг, рядовой, или я сам его прекращу. Есть моменты, которые, думаю, следует знать даже тому, у кого чердак слабо освещен. Такому, как ты. Мелроузу каким-то образом удалось загнать вой обратно в глотку, превратив его в тихие жалобны всхлипы. Это, похоже, удовлетворило Курца. - А теперь послушай меня, рядовой. Ты должен выслушать, хотя бы для того, чтобы передать другим. Думаю, твоя нога, вернее, то, что от нее осталось, послужит достаточно убедительным аргументом, но твоим священным губам придется поведать подробности. Так ты слушаешь, парень? Слушаешь эти самые подробности? Все еще рыдая, выкатив глаза, два голубых стеклянных шара, Мелроуз кивнул. Голова Курца быстро, словно у готовящейся ударить гадюки, метнулась вбок, и Перлмуттер разглядел лицо босса. Безумие было впечатано в каждую черту так же отчетливо, как боевая раскраска индейца. В этот момент все, что прежде Перлмуттер думал о своем командире, развеялось прахом. - А ты, малыш? Слушаешь? Потому что ты тоже вестник. Вы оба вестники. Перли кивнул. Дверь открылась, и он с непередаваемым облегчением увидел Оуэна Андерхилла. Взгляд Курца метнулся к нему. - Оуэн! Дружище! Еще один свидетель! Еще один, благодарение Богу, еще один вестник! Ты слушаешь? Понесешь ли слово дальше из этого счастливого места? Бесстрастный, как игрок в покер на высокие ставки, Андерхилл кивнул. - Прекрасно! Прекрасно! Курц вновь обратил внимание на Мелроуза. - Цитирую из Военного устава, третий помощник повара. Часть 16, раздел 4, параграф 3. "Использование неуместных эпитетов, направленных на оскорбление по признаку всякого рода различий, как-то: расовых, этнических, а также по половому признаку, противоречат морали и правилам поведения военнослужащих. Если таковой проступок доказан, виновный наказывается военным трибуналом или полевым судом в лице соответствующего командного состава", конец цитаты. Соответствующий командный состав - то есть я, нарушитель устава, использующий неуместные эпитеты, - то есть ты. Все налицо. Понятно, Мелроуз? Сечешь фишку? Мелроуз что-то забормотал, но Курц оборвал его. Оуэн Андерхилл стоял в дверях, не двигаясь с места, не замечая, как на волосах тает снег и сбегает по прозрачной маске как пот. Стоял и сверлил Курца взглядом. - А теперь, третий помощник повара Мелроуз, должен добавить: то, что я процитировал здесь, в присутствии свидетелей, хвала Господу, называется "правила поведения", что означает: никакой трепотни о лягушатниках, фрицах, макаронниках и краснозадых. Сюда же, применительно к данной ситуации, можно отнести и космических ниггеров. Без всяких оскорблений, надеюсь, ты это понял? Мелроуз попытался было кивнуть, но, теряя сознание, пошатнулся. Перли схватил его за плечи и выпрямил, моля Бога, чтобы Мелроуз не грохнулся навзничь, прежде чем все это кончится, и Господу одному известно, что Курцу взбредет сотворить с Мелроузом, если у того хватит наглости отключиться, прежде чем босс дочитает проповедь. - Мы собираемся стереть с лица земли этих вторгшихся сюда незваными мудозвонов, и если они когда-нибудь попробуют вернуться на Терра Фирма, оторвем их коллективную серую голову и отсечем коллективную серую шею, если же они станут упорствовать, применим их собственную методику, которую уже почти освоили, обрушившись на место их обитания в их же кораблях или подобных, созданных "Дженерал электрик" или "Дюпон", и хвала Господу "Майкрософту", оказавшись там, сожжем их города или ульи, или чертовы муравейники, где там они живут, польем напалмом их янтарные волны пшеницы, сровняем с землей величие их пурпурных гор, хвала Господу, Аллах акбар, мы наполним огненной мочой Америки их озера и океаны ..Но мы проделаем все это самым пристойным и приличным образом, без оскорблений по признаку различий пола, религиозных, расовых или этнических. Мы сделаем это, потому что они имели дерзость явиться не к тем соседям и сунулись не в ту дверь. Это не Германия тридцать восьмого и не Оксфорд, штат Миссисипи, шестьдесят третьего. Ну как, мистер Мелроуз, сумеете передать мои слова остальным? Глаза Мелроуза закатились так, что из глазниц устрашающе слепо смотрели белки, колени подогнулись. Перлмуттер снова вцепился ему в плечо, в надежде удержать, но на этот раз фокус не удался. Мелроуз рухнул, как подрезанный колос. - Перли, - прошептал Курц, и когда эти прожигающие насквозь глаза обратились на него, Перлмуттер самым позорным образом струсил. Как никогда в жизни. Мочевой пузырь казался раскаленным переполненным мешком, который вот-вот лопнет и брызнет содержимым прямо в комбинезон. Он мучительно ощущал, что если Курц увидит темное пятно, расплывающееся в паху адъютанта, пристрелит без всякой пощады, особенно в нынешнем настроении.., но все эти соображения мало помогали. Наоборот, только хуже становилось. Еще немного, и... - Да, с.., босс? - Как, по-вашему, он донесет весть? Сумеет передать мои слова? Достаточно ли он впитал открытую ему мудрость или слишком озабочен своей проклятой старой ногой?! - Я.., я... - Но тут Андерхилл кивнул, едва заметно, и Перли мигом воспрял духом. - Да, босс, думаю, он слушал внимательно. Курц, сначала несколько удивленный пылом адъютанта, все же слегка отмяк и обратился к Андерхиллу: - Как насчет вас, Андерхилл? Считаете, он передаст весть? - Угу, - пробурчал Андерхилл. - Если дотащить его до лазарета, прежде чем он истечет кровью на вашем ковре. Уголки губ Курца чуть поднялись: - Позаботься о нем, Перли, ладно? - Немедленно, - сказал Перлмуттер, устремляясь к Двери и награждая Андерхилла взглядом, исполненным бесконечной благодарности, который тот, в свою очередь, то ли проигнорировал, то ли просто не заметил. - Бегом, мистер Перлмуттер. Оуэн, я хочу потолковать с вами голова к голове, как говорят ирландцы. - Он, не глядя, переступил через тело Мелроуза и резво направился в кухоньку. - Кофе? Фредди успел сварить, но не могу поручиться, что он пригоден для питья, нет, поручиться никак нельзя, но... - Согласен на кофе, - сказал Оуэн. - Наливайте, а я попытаюсь остановить парню кровь. Курц, уже схватившийся за кофейник, уставился на Андерхилла, обдавая его кипятком поистине великолепного сомнения: - Вы в самом деле считаете это необходимым? На этом месте разговора Перлмуттер как раз добрался до выхода. Никогда еще метель не казалась ему столь приветливой. Все что угодно, лишь бы поскорее бежать! 4 Генри стоял у изгороди (стараясь не коснуться проволоки - он уже успел увидеть, что бывает с неосторожными), ожидая, пока Андерхилл - да, именно так его звали - возвратится с командного поста, но из открывшейся двери выскочил один из тех, кто вошел туда раньше. Скатившись по ступенькам, парень куда-то помчался. Высокий, неуклюжий, с серьезным лицом, типичным, по мнению Генри, для менеджеров среднего уровня. Сейчас вид у него был насмерть перепуганный. Несколько раз он спотыкался и едва не падал. Генри проводил его взглядом. Менеджер среднего уровня сумел удержаться на ногах, но на полпути к двум составленным вместе полутрейлерам все же поскользнулся и покатился кубарем. Планшетка выпала из рук и лихо покатилась по дорожке, как маленькие санки для гномов. Генри громко зааплодировал, но сообразив, что его вряд ли слышно за оглушительным грохотом, приложил ладони рупором ко рту и прокричал: - Подстава! Фаворит сбился с круга! Фотофиниш! Требуем фотофиниш! Менеджер поднялся, не глядя на него, подхватил планшетку и в том же темпе потрусил к трейлерам. Ярдах в двадцати от Генри стояла компания из восьми-девяти человек. Один из них, тучный малый в оранжевом пуховике, делавшем его похожим на тестяного человечка "Пилзбери" "Компания, производящая полуфабрикаты из теста, эмблемой которой является тестяной человечек.", направился к нему. - По-моему, вам не стоило этого делать, приятель. - Он помолчал и понизил голос. - Они пристрелили моего зятя. Да. Генри прочел его мысли. Зять толстяка, тоже не худышка, визгливо рассуждавший об адвокате, о своих правах, работе в бостонской инвестиционной компании. Солдаты кивали, объясняя ему, что это временно, ситуация нормализуется, к вечеру все выяснится, и одновременно споро подталкивали двух ожиревших охотников к амбару, где уже томилась захваченная добыча, и вдруг зять неожиданно вырвался и метнулся к автопарку. Бум-бум, и свет померк. Дородный мужчина с бледным искаженным лицом пересказывал все это Генри, но тот перебил его: - Как считаете, что они намереваются сделать с остальными? Шокированный собеседник вытаращился на Генри и отпрянул, словно боясь заразиться. Подумать только, ну не забавно ли? Да ведь все они, все подцепили какую-то инфекцию, по крайней мере чистильщики, нанятые правительством, в этом уверены, и конец их ждет все тот же. - Вы ведь это не всерьез? - спросил толстяк. И добавил, почти просительно: - Слава Богу, мы в Америке. - Неужели? И с вами, разумеется, поступают по закону? - Они просто... Уверен, они просто... - Генри с видимым интересом ждал продолжения, но его не последовало. То есть не в этом ключе. - Мы ведь слышали выстрел, правда? - спросил толстяк. - И какие-то крики. Из составленных вместе трейлеров появились двое санитаров с носилками. За ними с видимой неохотой следовал менеджер среднего уровня, крепко зажав под мышкой неизменную планшетку. - Похоже, вы все правильно поняли. - Генри вместе с толстяком наблюдал, как люди с носилками поднимаются по ступенькам "виннебаго". Едва мистер Менеджер Среднего Уровня приблизился к изгороди, Генри громко окликнул: - Ну как делишки, надувала? Здорово повеселился? Толстяк съежился. Малый с планшеткой наградил Генри взглядом, от которого скисло бы даже парное молоко, и поплелся к "виннебаго". - Это... Это что-то вроде чрезвычайной ситуации, - сказал толстяк. - К завтрашнему утру все уладится, даю голову на отсечение. - А вот у вашего зятя головы уже нет, - напомнил Генри. У толстяка слегка задрожали губы. Ничего не ответив, он вернулся к прежней компании, мнение которой, очевидно, больше соответствовало его собственному. Генри вновь уставился на "виннебаго", дожидаясь появления Андерхилла. Ему почему-то казалось, что Андерхилл - его единственная надежда.., но как бы ни велики были сомнения Андерхилла относительно этой операции, надежда все же оставалась крайне слабой. У Генри же на руках была единственная карта. Карта звалась Джоунси. Они не знали о Джоунси. Вопрос был в том, следует ли говорить про Джоунси Андерхиллу. Генри смертельно боялся, что из этого не выйдет ничего хорошего. 5 Минут через пять после того, как мистер Менеджер Среднего Уровня проследовал за санитарами в "баго", все трое снова показались на ступеньках, таща на носилках четвертого. В сверкающих огнях бледное до синевы лицо раненого казалось фиолетовым. Генри с облегчением увидел, что это не Андерхилл. Все-таки Андерхилл не такой, как все эти маньяки. Прошло десять минут. Андерхилл не появлялся. Генри терпеливо ждал, утопая в снежных сугробах. По периметру изгороди были расставлены солдаты, сторожившие заключенных. Да-да, именно так, они заключенные и не надо подслащивать пилюлю. Один из них, вероятно, от нечего делать, подошел поближе. Те, кто перехватывал беглецов на перекрестке дорог Дип-кат и Суонни-пондс, ослепили его светом фонарей, и сейчас Генри не узнавал этого человека в лицо. Но как же был обрадован и вместе с тем потрясен, поняв, что разум тоже может обладать чертами, такими же характерными, как красивый рот, сломанный нос или косой глаз. Этот оказался одним из тех парней, которые сторожили на перекрестке. Тем самым, что врезал ему прикладом в зад, посчитав, что Генри недостаточно быстро шевелит ногами. С мозгами у Генри творилось что-то неладное: он никак не мог прочесть имя парня, хотя знал, что его брата зовут Френки и что еще в школе Френки арестовали и осудили за изнасилование. Правда, удалось выудить еще какие-то сведения, несвязные и отрывочные, как содержимое мусорной корзины. Генри понимал, что доискивается до потока сознания, до обломков и щепок, несущихся по реке. И самым унизительным было то, что все выловленное казалось таким тупо-прозаичным! - Эй ты! - вполне дружелюбно окликнул солдат. - Да это наш хитрожопый друг! Хочешь сосиску, хитрожопый? - Уже съел, - улыбнулся в ответ Генри. И тут Бивер, как всегда неожиданно, дернул его за язык: - Пошел на хер, Фредди. Солдат перестал смеяться. - Посмотрим, где будет твоя хитрая жопа через двенадцать часов, - прошипел он. Изображение, проплывшее по реке его сознания, было вполне отчетливым: грузовик, полный трупов с белыми, перепутавшимися конечностями. - Ты уже оброс Рипли, хитрожопый? Байрум, подумал Генри. Байрум, вот как он называется. Джоунси знает. Генри ничего не ответил, и солдат отошел с довольным видом человека, победившего в споре. Изнемогавший от любопытства, Генри сосредоточился и увидел ружье. И не просто ружье, а именно "гаранд" Джоунси. Увидел и подумал: У меня есть ружье. И я пристрелю тебя, как только повернешься спиной, мудак. Солдат внезапно подскочил и, снова развернувшись, шагнул к изгороди. Веселая наглость сменилась мрачным сомнением. - Что ты сказал, хитрожопый? Ты сказал что-то? - Только хотел спросить, обломилась ли тебе та девчонка, которую вскрыл Френки? Он поделился с тобой? Солдат с идиотским видом выпучил глаза. На мгновение все вокруг словно застыло. Потом ступор сменился неистовой яростью. Он вскинул автомат. Бездонная черная дыра на конце дула показалась Генри улыбкой. Расстегнув куртку, он подставил грудь. - Ну же! - расхохотался он. - Давай Рэмбо, работай свой номер. Брат Френки продержал его под прицелом еще минуты две, и тут Генри ощутил, как его отпустило. Злоба утихла. Он балансировал на грани: солдат уже пытался придумать какую-нибудь правдоподобную историю, что-то вроде попытки к бегству, но слишком промедлил, и рассудок возобладал над красным чудовищем. Все повторяется... Ричи Гренадо живет в каждом из них. Все они - драконьи зубы этого мира. - Завтра, - бросил солдат. - До завтра осталось не так уж много, хитрожопый. На этот раз Генри промолчал: не стоит дразнить красное чудовище, хотя, видит Бог, это совсем не сложно. Он кое-что узнал.., вернее, нашел подтверждение своим подозрениям. Солдат услышал его мысли, но недостаточно отчетливо, в противном случае повернулся бы намного быстрее. Кроме того, он не спросил Генри, откуда тот знает о его брате Френки. Потому что на каком-то уровне солдат знал то, что и Генри: все они заражены телепатией, вся эта братия, они подхватили ее, как надоедливый вялотекущий вирус. - Только у меня форма потяжелее, - пробормотал он, застегивая куртку. Как у Пита, Бивера и Джоунси. Но Пит и Бив мертвы, а Джоунси... Джоунси... - Джоунси пришлось хуже всех, - сказал Генри вслух. И где сейчас Джоунси? Юг... Джоунси отправился назад, к югу. Карантин, над которым так тряслись эти типы, прорван, но это их, по-видимому, не слишком беспокоило. Они наверняка предвидели, что так и будет. И посчитали, что один-два беглеца ничего не изменят. Генри сомневался в их правоте. 6 Оуэн вертел в руках кружку с кофе, дожидаясь, пока санитары выволокут свою ношу. К счастью, под воздействием морфия всхлипы и рыдания Мелроуза наконец свелись к бормотанию и тихим стонам. Перли ушел вместе с санитарами, и Оуэн остался наедине с Курцем. Курц сидел в качалке, глядя на Оуэна Андерхилла с насмешливым любопытством. Буйствующий безумец куда-то делся, убран на время, как карнавальная маска. - Я думаю о цифре, - сказал Курц. - Сколько? - Семнадцать, - ответил Оуэн. - Вы видите ее в красном цвете. Как на боку пожарной машины. Курц удовлетворенно кивнул: - Теперь вы попытайтесь передать мне сообщение. Оуэн представил табличку с ограничением скорости: 60 миль в час. - Шесть, - немного подумав, сказал Курц. - Черное на белом. - Почти верно, босс. Курц отхлебнул кофе из кружки с надписью ЛЮБЛЮ ДЕДУЛЮ. Оуэн с удовольствием последовал его примеру. Грязная ночь.., грязная работа.., а кофе Фредди совсем не плох. Курц сунул руку в карман комбинезона и извлек большую косынку. Осмотрел со всех сторон, с гримасой боли опустился на колени (ни для кого не было секретом, что у старика артрит) и принялся вытирать брызги крови Мелроуза. Оуэн, который считал, что его уже ничто на свете потрясти не может, был потрясен. - Сэр... - Вот, блин! - Босс... - Заткнитесь, - бросил Курц, не поднимая головы и передвигаясь от пятна к пятну с аккуратностью заправской уборщицы. - Отец всегда говаривал, что каждый сам должен убирать за собой мусор, тогда в следующий раз, прежде чем что-то сделать, поневоле остановишься и подумаешь. Кстати, как звали моего отца, парень? Оуэн сосредоточился и уловил лишь обрывок, словно случайно заглянул под взметенную ветром женскую юбку. - Пол? - На самом деле - Патрик.., но близко, довольно близко. Андерсон полагает, что это волна, и она сейчас отдает свою энергию. Телепатическая волна. Не находите это достаточно логичной концепцией, Оуэн? - Да. Курц кивнул, не глядя, весь поглощенный уборкой. - Куда более логична в теории, чем на практике, вы со мной согласны? Оуэн рассмеялся. Старик еще не растерял способности удивлять. "Никогда не откроет карты" - говорят иногда о людях себе на уме. Но это еще не все. У Курца всегда припасено в рукаве несколько лишних тузов. И двоек тоже, а всем известно, что двойка - карта коварная. - Садитесь, Оуэн. Пейте кофе сидя, как всякий нормальный человек, и не обращайте на меня внимания. Мне нужно доделать это. Оуэн устроился на стуле и допил кофе. Минут через пять Курц с трудом поднялся, брезгливо ухватил косынку за самый кончик, отнес на кухню и, бросив в мусорное ведро, снова вернулся к качалке. Глотнул кофе, поморщился и отставил кружку. - Остыл. Оуэн поднялся: - Сейчас принесу новый... - Нет. Садитесь. Нам нужно поговорить. Оуэн сел. - Мы немного повздорили, там, у корабля, не так ли... - Я не сказал бы... - Знаю, что не сказали бы, но оба мы понимаем, что произошло. Мало ли что случается в горячке. Каждый может закусить удила. Но теперь нужно обо всем забыть. Придется. Потому что я командир, а вы мой заместитель, и впереди еще немало работы. Сумеем мы объединить свои усилия? - Да, сэр. - Черт, опять! - То есть босс. Курц удостоил его ледяной улыбкой. - К сожалению, я потерял над собой контроль. - Очаровательный, откровенный, искренний и открытый. Столько лет дурачил Оуэна. Но больше ему этого не удастся. - Я собирался произнести речь в обычном образе - знаете, две части Паттона, одна часть Распутина, добавить воды, смешать и подать - и вдруг.., фью! Сам не знаю, что это со мной стряслось. Подумали, что я спятил, а? Осторожно, осторожно. Не забывать о телепатии, настоящей, не киношной телепатии, а Оуэн понятия не имел, насколько глубоко Курц способен проникнуть в его мысли. - Да, сэр. Немного, сэр. Курц деловито кивнул. - Да. Немного. Весьма точное определение. Я уже давно такой: люди вроде меня необходимы, но крайне редки, найти их не просто, и нужно быть немного не в себе, чтобы выполнять подобные задания с честью, а не спустя рукава. Это тонкая грань, знаменитая тонкая грань, о которой так любят толковать кабинетные психологи, а ведь в мире еще не бывало такой грандиозной чистки.., если, разумеется, предположить, что история о Геракле и Авгиевых конюшнях - всего лишь миф. Я прошу не сочувствия, а понимания. Если мы поймем друг друга, значит, сумеем завершить труднейшую в нашей карьере работу. Если же нет... - Курц пожал плечами. - Если нет, мне придется пройти через это без вас. Итак, вы со мной? Оуэн отнюдь не был в этом уверен, но он знал, чего сейчас ждет Курц, и кивнул. Где-то он читал о птичке, живущей в пасти крокодила, с молчаливого согласия последнего. Теперь он сам себе казался такой птичкой. Курц уверяет, что простил его недавнюю выходку с радио. Пытается все свалить на стрессовую ситуацию. Якобы Оуэн сделал это в запале. Совсем как сам Курц искалечил Мелроуза. В запале. Потерял самообладание. Якобы. А что случилось шесть лет назад в Боснии? Но это уже давно не фактор. Может, Курц не лжет. А может, крокодил устал от надоедливого копошения птички в его зубах и собирается захлопнуть пасть? Как Оуэн ни копался в мозгу Курца, а до правды так и не добрался. Тем более нужно быть крайне осторожным. Осторожным и готовым каждую минуту вспорхнуть. Курц снова полез в комбинезон и вынул карманные часы в помятом корпусе. - Дедушкины, - сказал он. - До сих пор ходят, как новенькие. Потому что механические. Никакой электроники. Наручные скапутились. - Мои тоже. Губы Курца скривились в усмешке. - Загляните к Перлмуттеру, если выпадет свободная минутка и при условии, что сможете вынести его присутствие. Обремененный кучей обязанностей и заданий, он все же нашел время доставить три сотни механических часов, как раз перед тем, как пошел снег и полеты накрылись. Перли чертовски исполнителен. Жаль только, никак не отделается от мысли, что живет на съемочной площадке. - Возможно, сегодня он сделал первые шаги в нужном направлении, босс. - Возможно, возможно. Курц размышлял. Андерхилл ждал. - Ах, дружище, нам следовало бы пить виски. Сегодня у нас, можно сказать, что-то вроде ирландского бдения у гроба. - Разве? - Точно. Моя возлюбленная паука вот-вот откинет копыта. Оуэн поднял брови. - Да. С минуты на минуту волшебный плащ-невидимка будет сорван. И останется всего лишь очередная дохлая лошадь на потеху черни. Особенно политикам, которые любят изощряться в подобного рода вещах. - Не понимаю. Курц снова посмотрел на потемневшие от времени часы, возможно, украденные в ломбарде или.., снятые с трупа. Андерхилл ничуть не сомневался, что Курц способен на все. - Сейчас семь. Примерно через сорок часов президент собирается держать речь перед Генеральной Ассамблеей ООН. Можно только представить, какое количество народу соберется у приемников и телевизоров. Это станет частью величайших событий в истории человечества и самым большим фуфлом, с тех пор как Бог Отец Всемогущий сотворил космос и запустил планеты, чтобы они все вращались и вращались вокруг кончика его пальца. - Что есть фуфло? - Прекрасная сказка, Оуэн, и как всякая гениальная ложь, перемежается большими вкраплениями истины. Как изюминки в черствой булке. Президент скажет завороженному миру, миру, впивающему каждое его слово, затаив дыхание, хвала Иисусу, что корабль пришельцев из другой галактики потерпел крушение в северной части штата Мэн, то ли шестого, то ли седьмого ноября этого года. Это правда. Он скажет, что мы не были сильно поражены случившимся, поскольку, как и главы других стран, входящих в Совет Безопасности ООН, уже лет десять знаем, что инопланетяне наведываются на Землю. Тоже правда, только немногие из нас здесь, в Америке, были осведомлены о визитах наших дружков из пустоты еще с конца тридцатых. Мы знаем также, что русские истребители сбили корабль серых человечков над Сибирью в семьдесят четвертом.., хотя Россия по сей день не знает, что мы знаем. Тот корабль, вероятно, был беспилотным, что-то вроде пробного камня. С тех пор таких появлялось немало. Серые провели первые контакты с осторожностью, которая вполне логично предполагает, что мы сумели их запугать. Оуэн слушал все это с почти болезненным напряжением, которое, как он надеялся, ничем не выражалось ни на лице, ни на верхнем уровне мыслей, куда Курц все еще мог иметь доступ. На этот раз Курц извлек из кармана помятую пачку сигарет "Марлборо" и протянул Оуэну, который покачал было головой, но все же взял одну из оставшихся четырех. Курц тоже закурил. - Я говорил о смеси истины и лжи, - продолжил Курц, глубоко затягиваясь и выпуская дым. - Возможно, это не самый лучший способ представить ситуацию. Будем придерживаться фуфла, договорились? Оуэн не ответил. Последнее время он редко курил, и от первой затяжки голова закружилась. Зато вкус был великолепным. - Президент скажет, что правительство США установило карантин на месте крушения и примыкающем к нему районе по трем причинам. Первая чисто практическая: ввиду отдаленности Джефферсон-трект и малочисленности населения стало возможным без особого труда выставить посты. Упади корабль в Бруклине или на Лонг-Айленде, мы столкнулись бы с огромными трудностями. Причина вторая: нам не ясны намерения пришельцев. Третья и самая убедительная: инопланетяне несут заразу, которую участники операции называют грибком Рипли. Страстно заверяя нас в отсутствии всякой инфекции, они на деле являются источниками смертельной опасности. Президент также поведает ужаснувшемуся миру, что грибок вполне может оказаться доминирующим разумом, а серые человечки - всего лишь питательная среда. Он покажет видеозапись, на которой серые взрываются фонтанами спор. Пленка слегка подправлена, чтобы улучшить четкость, но тоже не подделка.., в основном. Лжешь, подумал Оуэн. Запись - чистая фальшивка от начала и до конца, такая же, как то дерьмо, которое несут обаутопсии пришельцев. Но почему ты лжешь? Потому что способен лгать. Все очень просто: тебе куда легче врать, чем говорить правду. - Ну да, лгу, - кивнул Курц, успевший прочитать мысли собеседника, и, коротко сверкнув глазами, сосредоточенно уставился на сигарету. - Но факты точны и проверены. Кое-кто из них действительно взрывается и тут же превращается в миллионы красных одуванчиков. И штука эта называется Рипли. Вдохни ее, и через некоторое время - трудно сказать, сколько именно, может, час, может, два дня - твои мозги и легкие - просто салат из Рипли. Выглядишь, как ходячий куст ядовитого сумаха. А потом умираешь. Итак, упоминания о нашем маленьком сегодняшнем приключении не будет. По версии президента, корабль, сильно поврежденный при крушении, был либо взорван командой, либо взорвался сам. Все серые человечки погибли. Рипли, сначала распространившийся на небольшом участке, теперь постепенно погибает, очевидно, под действием холода. Кстати, русские подтверждают это. Кроме того, пришлось уничтожить животных - разносчиков инфекции. - А человеческое население Джефферсон-трект? - Президент Соединенных Штатов намеревается объявить, что приблизительно триста человек, из которых семьдесят - местные жители, а остальные - охотники, проверяются на наличие грибка Рипли. Он сообщит также, что, хотя некоторые, похоже, заражены, инфекция легко побеждается такими антибиотиками, как цефтин и огментин. - А теперь слово спонсору, - добавил Оуэн. Курц довольно рассмеялся. - Впоследствии придется объявить, что Рипли оказался немного более стойким к антибиотикам, чем считалось ранее, и что несколько пациентов погибли. В печать попадут имена тех, кто действительно умер, либо от Рипли, либо из-за хреновых имплантатов. Знаете, как их называют люди? - Да, срань-хорьки. Президент упомянет о них? - Ни в коем случае. Те, кто наверху, считают, что срань-" хорьки могут расстроить простого Джона Зрителя. Как и информация о нашем способе решения проблем здесь, в магазине Госслина, этом древнем салоне красоты. - Окончательного решения, как вы сказали бы, - уточнил Оуэн. Он докурил сигарету до самого фильтра и раздавил окурок о край пустой кружки. Курц, не мигая, встретил взгляд Андерхилла. - Да, можно назвать его и окончательным. Мы собираемся ликвидировать около трехсот пятидесяти человек, в основном мужчин, но не могу не отметить, что зачистка включает также какое-то количество женщин и детей. Таким, пусть и весьма прискорбным, но единственным способом мы сумеем оградить человечество не только от пандемии, но и возможного завоевания. Согласитесь, что это печальная необходимость. Гитлеру наверняка пришлось бы по душе подобное фуфло... Оуэн не успел задавить смертельно опасную мысль. Да и кто бы смог на его месте?! Но он, как умел, замаскировал, спрятал ее за потоком бессвязной чуши. Перехватил ли ее Курц? Невозможно сказать: уж слишком он хитер. - Сколько всего задержанных? - осведомился Курц. - Около семидесяти. И вдвое больше везут из Кинео: они должны прибыть часам к девяти, если погода не ухудшится. Ухудшение погоды прогнозировалось после полуночи. - Угу, - кивнул Курц. - Еще человек пятьдесят прибудут с севера, семьдесят или больше с Сент-Кэп и южных поселков, и.., наши парни. Не забудьте про них. Маски, похоже, помогли, но в медицинских отчетах отмечены уже четыре случая Рипли. Люди, разумеется, не знают. - Неужели? - Позвольте выразиться яснее. Судя по их поведению, у меня нет причин считать, что они знают. Так яснее? Оуэн пожал плечами. - Итак, - продолжал Курц, - официальный доклад будет гласить, что задержанные отправлены в секретное медицинское учреждение вроде Зоны 51, где будут подвергнуты дальнейшим исследованиям, а при необходимости - долгосрочному лечению. Больше заявлений не последует, если, разумеется, все пойдет по плану, но время от времени в печати будут проскальзывать сведения о тяжелой болезни, вялотекущей инфекции.., несмотря на все усилия медиков остановить.., безумие.., чудовищные уродства, не поддающиеся описанию.., и наконец.., смерть - как величайшая милость... И публика, вместо того чтобы возмущаться, вздохнет с облегчением. - Тогда как на самом деле?.. Он хотел, чтобы Курц это сказал, но ему следовало лучше знать собеседника. "Жучков" здесь наверняка не было (если не считать тех, что, вероятно, сидели в мозгу Курца), но обычная предосторожность не изменила боссу. Он поднял руку, нацелился на Курца указательным пальцем и трижды опустил большой, не спуская глаз с "мишени". Акульи глаза, подумал Оуэн. - Всех? - спросил он вслух. - И тех, у кого нет Рипли, и тех, у кого он есть? А что будет с нами? Совершенно здоровыми солдатами? - Парни, не успевшие подхватить Рипли, вернутся на базу, - сказал Курц. - Те же, кто проявил непростительную беспечность.., вроде того.., кстати, тут есть одна малышка, лет четырех, не больше, забавный чертенок. Так и ждешь, что она пустится в пляс и начнет петь: "Мой кораблик "Лоллипоп". Курц, очевидно, упивался собственным остроумием, но Оуэн оцепенел от ужаса. Четыре года, думал он. Всего четыре года... - Прелестная крошка - и опасная, - добавил Курц. - Явный Рипли на одном запястье, на лбу у самых волос и в уголке глаза. Классический случай. Но когда солдат дал ей конфетку, словно голодающему косоварскому оборванцу, она его поцеловала. Трогательно до слез, хоть сейчас на фото, только теперь у него на щеке нестираемый отпечаток губ, и это вовсе не помада. - Курц поморщился. - Бреясь утром, он слегка порезался, но этого оказалось достаточно. Остальные тоже подхватили Рипли по глупости либо беспечности. Правила не меняются, Оуэн, разгильдяйство - верный путь к гибели. Но рад сообщить, что большинство наших парней близко не подходят к зачумленным. Нам придется находиться под медицинским наблюдением до конца жизни, не говоря уже о внезапных проверках, но должен признаться: эти чертовски преждевременно сдохнут от вашего заднепроходного рака. - А гражданские лица, которые вроде бы пока избежали заражения? Как насчет них? Курц подался вперед с самым обаятельным, невероятно убедительным видом. Всякий должен был чувствовать себя польщенным, одним из немногих избранных, кому довелось видеть Курца без его излюбленной маски ("две части Паттона, одна - Распутина, добавить воды, размешать и подать на стол"). Раньше это безошибочно действовало на Оуэна. Но не сейчас. Распутин - не маска. Маска - вот это. Но даже сейчас - и в этом был весь кошмар - он не был полностью уверен. - Оуэн, Оуэн, Оуэн! Работайте мозгами, Господь дал вам неплохие мозги! Мы можем все уладить под шумок, не возбуждая подозрений и не поднимая мировой паники, поверьте, и без того вони будет немало, особенно после того, как наш избранный с минимальным перевесом голосов президент прикончит нашу пауку. Официально мы не можем проделать такого с тремя сотнями штатских. А если в самом деле отправим их в Нью-Мексико, поместим в образцово-показательную деревушку лет на пятьдесят - семьдесят за счет налогоплательщиков? А если двое-трое сбегут? А если - и думаю, именно этого опасаются умники в верхах - Рипли со временем мутирует? Тогда инфекция, вместо того чтобы мирно скончаться, приобретет новые формы, куда более устойчивые к окружающей среде. Если же Рипли действительно разумен, это куда опаснее. Даже пусть и нет, что, если он послужит серым человечкам чем-то вроде маяка, дорожного знака, отмечающего путь к нашему миру, ням-ням, приходи и жри, эти парни - лакомый кусочек, и их тут полно? - Хотите сказать, лучше перестраховаться, чем потом жалеть? Курц откинулся на спинку кресла и просиял: - Именно. Именно. Вы все-таки просекли самую суть. Что ж, подумал Оуэн, может, это и суть, но дело вое се не в ней. Нам небезразличны свои. Пусть мы бываем безжалостны, если приходится, но даже Кури присматривает за подчиненными. А вот штатские.., всего лишь штатские. Если понадобится сжечь их, значит, пора разводить костры. - Если еще сомневаетесь, что Бог есть и что Он по крайней мере часть своего времени проводит в заботах о старом добром хомо сапиенс, вспомните, как нам несказанно повезло, - сказал Курц. - Сигнальные огни появились рано и были сразу замечены. Одно сообщение поступило от владельца магазина, Реджинальда Госслина. Потом прибывают серые человечки. В единственное время года, когда в этом захолустье появляются люди, и сразу двое видят, как корабль падает на землю. - Это была удача. - Благодать Божия, вот что это было. Их корабль разбивается, об их присутствии известно, холод убивает и их, и ту космическую перхоть, которой они начинены. - Курц перечислял, загибая длинные пальцы. Белесые ресницы часто моргали. - Но это еще не все. Их чертовы имплантаты не сработали: вместо того чтобы вживляться в организмы хозяев, они превращаются в каннибалов и пожирают их. Отстрел животных прошел благополучно: мы сумели обезвредить около ста тысяч тварей, и сейчас у границы округа Касл устроено грандиозное барбекю. Весной и летом пришлось бы гоняться за насекомыми, которые могли бы перенести Рипли за пределы зоны, но не сейчас. Не в ноябре. - Но какие-то животные могли прорваться. - Вполне вероятно, как и люди. Однако Рипли распространяется медленно. С этим все в порядке, потому что мы успели задержать подавляющее количество инфицированных носителей. Кроме того, корабль уничтожен, а то, что они привезли с собой, не пылает, а скорее тлеет. Мы вполне ясно дали понять: приходите с миром или с поднятым оружием, но не пытайтесь больше прокрасться сюда тайком со своей пакостью, потому что больше мы этого не потерпим. Не думаю, что они заявятся еще раз, по крайней мере в ближайшем будущем. Они телились чуть не полвека, прежде чем зайти так далеко. Жаль только, что мы не смогли сохранить корабль для ученых-экспертов.., но он тоже мог быть заражен Рипли, так что... Знаете, чего мы опасались больше всего? Что либо серые человечки, либо сам Рипли найдет кого-то вроде "Тифозной Мэри" "Прозвище Мэри Мэллон, поварихи, жившей в США в XIX в, и оказавшейся разносчицей тифозной лихорадки.", иначе говоря, носителя, который, не заразившись сам, сможет распространять грибок в окружающую среду. - Вы уверены, что такого человека не нашлось? - Почти. Если... Не важно, для этого существуют кордоны, - улыбнулся Курц. - Так что мы, можно сказать, счастливчики, солдат. Избранники судьбы. Сто против одного, что "Тифозной Мэри" не существует, серые человечки мертвы и весь Рипли сосредоточен в Джефферсон-трект. Удача или Бог, выбирайте сами. Курц опустил голову и потер переносицу, как человек, страдающий насморком. Когда он вновь поднял голову, глаза влажно блестели. Крокодиловы слезы, подумал Оуэн, но, говоря по правде, совсем не был в этом уверен. А к мыслям Курца доступа не было. Даже телепатическая волна либо не докатилась сюда, либо Курц нашел способ ее отсечь. Но когда Курц снова заговорил, Оуэн почти уверился, что слышит настоящего Курца, человеческое существо, а не Злого Тока-Крока. - Это последнее дело, Оуэн. Как только работа будет закончена, собираюсь откланяться. Здесь хватит работы, по моим подсчетам, дня на четыре, самое большее - на неделю, если буран действительно разыграется такой, как предсказывают, а в здешних местах погода шутить не любит, но настоящий кошмар ждет нас завтра утром. Думаю, что продержусь до конца и свою часть работы сделаю, но потом.., что ж, я готов удалиться на покой, в тень, и пастись на травке. Но перед этим поставлю их перед выбором: заплатить мне или прикончить. Думаю, они предпочтут заплатить, потому что я в любой момент способен выкопать кучу зарытых скелетов: урок, который я усвоил от Дж. Эдгара Гувера. Правда, я уже почти на грани полнейшего равнодушия к собственной участи. Мне как-то вдруг стало все равно. Кроме того, мне приходилось бывать и не в таких переделках: в восемьдесят девятом, на Гаити, мы всего за час уделали восемь сотен. Мне они до сих пор снятся. Но тут.., тут совсем другое. Хуже. Куда хуже. Потому что эти несчастные ублюдки, там, в сарае, в загоне и на выгуле, - они американцы. Парни, которые водят "шевви", бегают за покупками в "Кей Март" "Сеть магазинов со сравнительно невысокими ценами." и не пропускают ни одной серии "Скорой помощи". При мысли о расстреле американцев, хладнокровном убийстве американцев, у меня все внутри переворачивается. Я делаю это только по суровой необходимости, чтобы раз и навсегда исключить опасность для нашей страны, и еще потому, что большинство из них так или иначе умрут, и при этом куда более страшной смертью. Понимаете? Оуэн Андерхилл молчал. Похоже, пока что ему удается сохранять каменно-застывшее выражение лица, но стоит ему заговорить, как Курц поймет, в каком он ужасе. Безумном ужасе. Он знал, чем кончится дело. Но одно дело - знать и совсем другое - слышать. Собственными ушами. Мысленно он уже видел солдат, пробирающихся по снегу к амбару. В ушах звучал рев громкоговорителей, приказывающих задержанным собраться в одном месте. Он никогда не участвовал в подобных операциях и не был на Гаити, но приблизительно представлял, как все будет. Как должно быть. Курц не сводил с него настороженного взгляда. - Не скажу, что окончательно простил вам сегодняшнюю глупую выходку, что все быльем поросло, но вы у меня в долгу, дружище. Не нужно быть телепатом, чтобы пронюхать, как вы отнеслись к сказанному мной, но не стану попусту тратить силы и время, чтобы посоветовать вам поскорее повзрослеть и спуститься с небес на землю. Все что могу сказать: вы нужны мне. И именно на этот раз вам придется мне помочь. Полные слез глаза. Едва заметная дрожь в уголках губ. До чего легко забыть, что не прошло и десяти минут, как Курц хладнокровно отстрелил человеку ногу. Помоги я ему сделать это, думал Оуэн, не важно, сам спускал курок или нет, все равно стану убийцей и буду так же проклят, как человек, толкавший евреев в газовые камеры. - Начнем в одиннадцать и к одиннадцати тридцати все будет кончено, - сказал Курц. - Самое позднее, к полуночи. И все будет позади. - Если не считать снов. - Да. Если не считать снов. Поможете мне, Оуэн? Оуэн кивнул. Он и так зашел достаточно далеко, и будь он проклят, если повернет назад. Все, что он может сделать, - гарантировать им быструю смерть без мучений.., если массовую бойню можно назвать милосердием. Позже убийственная абсурдность этой мысли потрясет его, но когда Курц рядом, совсем близко, и эти чертовы глаза впиваются в вас, перспективы не существует как таковой. Его безумие, возможно, куда более заразно, чем любой Рипли. - Прекрасно. - Курц со вздохом облегчения обмяк в своей качалке. Отдышавшись, он снова вытащил сигареты, заглянул внутрь и протянул пачку Оуэну: - Составите компанию? - Не сейчас, босс, - покачал головой Оуэн. - Тогда проваливайте. Если так уж необходимо, катитесь в лазарет и попросите снотворного. - Вряд ли. - Оуэн встал. Он с удовольствием бы последовал совету: неплохо бы забыться. Но не сделает этого. Уж лучше бессонница. - Как хотите. Давайте-ка отсюда. - Курц проводил его до двери и неожиданно окликнул: - Да, Оуэн! Андерхилл повернулся, продолжая тянуть язычок "молнии". На улице бушевал ветер, с каждой минутой набиравший силу. Не то что сравнительно безвредный "Альберта Клиппер", промчавшийся утром. - Спасибо, - сказал Курц. Огромная, картинно-прозрачная слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке. Курц, казалось, ничего не заметил. В этот миг Оуэн любил и жалел его. Несмотря ни на что. Несмотря на то что видел насквозь. - Спасибо, друг. 7 Генри стоял под густыми хлопьями снега, повернувшись спиной к ветру и время от времени поглядывая на "виннебаго", ожидая, пока появится Андерхилл. Теперь он остался один: непогода загнала остальных в амбар, где имелся обогреватель. В тепле слухи распространяются куда быстрее. Лучше слухи и гипотеза, чем правда. Он поскреб ногу, понял, что делает, и обернулся. Никого: ни заключенных, ни охранников. Несмотря на обвальный снегопад, в лагере было светло, как днем, и видимость во всех направлениях была одинаково хорошей. Но пока, во всяком случае, он один. Генри нагнулся, развязал узел футболки, защищавшей рану на бедре, и пошире развел дыру на джинсах. Солдаты, задержавшие его, уже делали то же самое в кузове грузовика, где, кроме него, находилось пятеро пленных (по пути к Госслину им попалось еще трое). Тогда он был чист. А сейчас... Тонкая полоска красного кружева махрилась в рваной ране. Не знай он, что это такое, наверняка принял бы за просочившуюся кровь. Байрум, подумал он. Л, хрен моржовый! Вот и все. Прощайте, милые подружки, где бы вы ни были. В глаза ударила короткая вспышка света. Генри выпрямился и увидел, как Андерхилл закрывает дверь "виннебаго". Генри наспех обмотал ногу и шагнул к изгороди. Голос в голове спрашивал, что он сделает, если окликнет Андерхилла, а тот пройдет мимо. Голос также хотел знать, действительно ли Генри намерен выдать Джоунси. Генри сосредоточенно наблюдал, как Андерхилл, пригнув голову в тщетной попытке защититься от ветра и снега, шагает к нему в режущем глаза сиянии прожекторов. 8 Дверь захлопнулась. Курц долго смотрел на нее, раскачиваясь и дымя сигаретой. Удалось ли ему провести Оуэна? Чему из всего, что он наплел, Андерхилл поверил? Нужно отдать должное, Оуэн умен, наделен прирожденной способностью к выживанию, хотя несколько идеалистичен по натуре.., и все же Курц был почти уверен, что купил Оуэна, купил с потрохами. Потому что в конце концов каждый верит тому, чему хочет верить. Джон Диллинджер, этот самый подлый и коварный из головорезов тридцатых, и тот отправился в "Байограф тиетр" под ручку с Анной Сейдж. Спектакль назывался "Манхэттенская мелодрама", а по окончании федералы пристрелили Диллинджера в переулке возле театра, как бешеного пса, каковым он, впрочем, и был. Анна Сейдж тоже верила в то, чему хотела верить, но ее в два счета депортировали обратно в Польшу. Глазом моргнуть не успела. Завтра никто не уйдет из магазина Госслина, кроме нескольких избранных: двенадцати мужчин и двух женщин, составляющих элитную группу "Империэл Вэлли". Оуэна Андерхилла среди них не будет, хотя все могло быть иначе. Пока Оуэн не вздумал транслировать голоса серых человечков по общему каналу, Курц был уверен, что возьмет его с собой. Но все меняется. Так сказал Будда, и на этот раз старый желтомордый язычник изрек истину. - Ты подвел меня, дружище, - сказал Курц. Он опустил маску, когда закурил, и сейчас она при каждом слове билась о морщинистую шею. - Ты подвел меня. Курц спустил промах Оуэна Андерхилла в первый раз. Но простить дважды?! - Никогда, - проговорил Курц. - Никогда в жизни. Глава 14 ПРОДВИЖЕНИЕ НА ЮГ 1 Мистер Грей загнал снегоход в овраг, на дне которого протекал маленький замерзший ручей, и проехал вдоль него последнюю милю до шоссе 1-95. В двух-трех сотнях ярдов от огней армейских грузовиков (таковых осталось совсем немного, да и те плелись еле-еле) Грей остановился, ровно настолько, чтобы обыскать ту часть разума Джоунси, до которой он сумел (оно сумело) добраться. Миллионы файлов информации просто не поместились в крохотную твердыню офиса Джоунси, и мистер Грей достаточно легко обнаружил то, что искал. У фары снегохода не было выключателя, поэтому мистер Грей спустил ноги Джоунси на землю, поискал камень, поднял его правой рукой Джоунси и расколотил стекло. Свет погас. Потом мистер Грей вновь сел в седло и продолжил путь. Бензина почти не осталось, но особого значения это не имело: машина свою службу сослужила Проходившая вдоль шоссе труба, в которую был заключен ручеек, оказалась достаточно просторной для снегохода, но не для снегохода с водителем. Мистер Грей снова спешился, и, стоя возле снегохода, включил зажигание и подтолкнул машину вперед. Она прошла не более десяти ярдов, прежде чем заглохнуть, но и этого оказалось достаточно. Теперь ее не увидят с воздуха при рекогносцировке на малых высотах, даже если снег прекратится. Мистер Грей заставил Джоунси подняться на насыпь. Он остановился у самых столбиков ограждения и лег на спину. Здесь он был более или менее защищен от ветра. Физические усилия привели к небольшому выбросу эндорфинов, и Джоунси чувствовал, что похититель смакует их, наслаждается так, как сам Джоунси наслаждался бы коктейлем или горячим кофе после футбольного матча в прохладный октябрьский денек. Он осознал - без удивления, - что ненавидит мистера Грея. Но тут мистер Грей как сущность - как нечто, что можно реально ненавидеть - опять исчез, вытесненный облаком, которое Джоунси впервые наблюдал в охотничьем домике, когда голова серого создания взорвалась. Оно куда-то отправлялось, как в тот раз, когда искало Эмила Дога. Тогда ему был нужен Бродски, потому что в файлах памяти Джоунси не имелось упоминаний о том, как завести снегоход. Теперь ему понадобилось что-то еще. Должно быть, поджидает, кто бы его подвез. Что ж, вполне логичное предположение. А что осталось? Что осталось охранять офис, где корчились последние клочки Джоунси - Джоунси, выброшенного из собственного тела, как мусор из кармана? Облако, разумеется; та субстанция, которую вдохнул Джоунси. Штука, которая должна была убить его, но по какой-то причине не убила. Облако не обладало способностью думать. В отличие от мистера Грея. Хозяин дома (теперь уже не мистер Джоунс, а мистер Грей) удалился, отдав жилье на попечение термостатов, холодильника и плиты. А в случае беды включится детектор дыма и сигнализация автоматически наберет номер полицейского участка. Все же, поскольку мистер Грей убрался, Джоунси мог выйти из офиса. Не затем, чтобы вернуть власть: если он хотя бы попытается, красное облако немедленно его заложит, и мистер Грей тут же примчится из своей разведывательной экспедиции. Тогда Джоунси почти наверняка схватят, прежде чем он успеет ретироваться под защиту офиса братьев Трекер, с его доской объявлений, пыльным полом и единственным, заросшим грязью оконцем в мир.., только на нем до сих пор виднелись четыре чистых полумесяца, верно ведь? Четыре отпечатка, в тех местах, где четверка мальчишек прислонялась лбами к стеклу, пытаясь разглядеть прикнопленную к доске фотографию: Тина Джин Шлоссингер с поднятой юбчонкой. Нет, вернуть власть никак не удастся, и как это ни горько, придется смириться. Но он может попробовать добраться до своих файлов. Стоит ли рисковать? Что ему это даст? Может, и даст, если знать, чего хочет мистер Грей. Разумеется, если не считать того, что ему позарез нужно куда-то добраться. Кстати, куда? Ответ пришел неожиданно, потому что дал его Даддитс: Ют. Исе Ей оет а ют. "Мистер Грей хочет на юг". Джоунси отступил от грязного окна в мир. Да и смотреть было особенно не на что: снег, тьма и мрачные деревья. Утренняя метель теперь казалась цветочками. А ягодки - вот они! Мистер Грей хочет на юг. Насколько далеко? И зачем? В чем тут загвоздка? На этот раз Даддитс молчал. Джоунси повернулся и, к своему удивлению, заметил, что на доске объявлений уже не было ни карты маршрутов, ни фото девушки. Вместо них появились четыре цветных снимка мальчишек. Все сняты на одном фоне: средняя школа Дерри, и подпись внизу одинакова: ШКОЛЬНЫЕ ДНИ, 1978. Джоунси - слева. Лицо расплылось в доверчивой улыбке от уха до уха, улыбке, разрывавшей сейчас его сердце. Рядом Бив. Его улыбка открывает дыру на месте переднего зуба - результат неудачного падения на катке. Год-другой спустя дыру заполнил протез. Пит, с его круглым смугло-оливковым лицом и постыдно короткой стрижкой, воспитательным бзиком отца, твердившего, что не для того он сражался в Корее, чтобы видеть, как сын превращается в хиппи. И наконец, Генри, Генри в толстых очках, всегда напоминавших Джоунси Денни Данна, мальчика-детектива, героя книжного сериала, которым Джоунси зачитывался в детстве. Бивер, Пит, Генри. Как он любил их, и как несправедливо внезапно оборвалась эта долгая дружба. Как ужасно несправедливо... И тут снимок Бивера Кларендона ожил, насмерть перепугав Джоунси. Широко распахнув глаза, он тихо сказал: - Головы у него не было, помнишь? Она лежала в канаве, и глаза были забиты грязью. Что за хрень собачья! То есть просто член Иисусов! О Боже, подумал Джоунси, когда вдруг нахлынуло это: единственное, что он позабыл из их первой охотничьей поездки в "Дыру в стене". Забыл.., или постарался выбросить из памяти? Как и остальные... Может быть. Вероятно. Потому что в последующие годы они толковали обо всем, что случилось в далеком детстве, делились впечатлениями.., и все такое. Все, кроме этого. Головы у него не было... Глаза забиты грязью. Что-то случилось с ними тогда, что-то, связанное с тем, что происходит с ним сейчас. Если бы только я знал, что это, думал Джоунси. Если бы знал... 2 Энди Джанас обогнал остальные три грузовика в их маленьком караване, оставил их далеко позади, потому что водители в отличие от него не привыкли ориентироваться в этом белом дерьме. Сам он вырос в Северной Миннесоте и чего только там не навидался. В том числе и таких вот метелей. Кроме того, он вел одну из лучших армейских машин - "шевроле" последней модели, полноприводный пикап, и все приводы сегодня задействованы. В его семье дураков не водилось, что правда, то правда. Все же на шоссе почти не было снега: пара армейских снегоочистителей прошла с час или около того назад (вскоре он их догонит, а тогда сбросит скорость и поплетется за ними, как примерный мальчик), и с тех пор на бетон навалило всего два-три дюйма. Беда в том, что сильный ветер поднимал клубы снега, и дорога превращалась в сплошной белый призрак. Приходилось полагаться на светоотражающие указатели. Держать их в поле зрения было непростым фокусом, которого все эти олухи просто не знали, а может, на их грузовиках фары стояли слишком высоко, чтобы выхватывать из клубящейся белизны светящиеся таблички. А когда ветер по-настоящему зверел, даже указатели исчезали, чертов мир становился сплошной белой пропастью, и приходилось снимать ногу с педали и пережидать, пока налетит очередной снежный заряд, а тем временем не сбиться с дороги. Но с ним все в порядке, а на непредвиденный случай есть рация. Кроме того, сзади идут еще снегоочистители, сохраняя идущий к югу отрезок шоссе открытым от Прескайл до Миллинокета. В кузове грузовика лежали два свертка в тройной упаковке. В одном находились туши двух оленей, убитых грибком Рипли. Во втором - и это больше всего беспокоило Джанаса - лежало тело серого человечка, медленно превращавшееся в красновато-оранжевый бульон. Оба свертка везли к докторам Блю-базы, находившейся в местечке с названием... Джанас глянул на защитный козырек, где под резинкой торчали бумажный листок и шариковая ручка. На бумаге было нацарапано: МАТ. ГОССЛИНА. СЪЕЗД 16, ПОВОРОТ L. Он будет там через час. Может, и меньше. Докторишки наверняка заявят, что уже получили все образцы и пробы животных, которые требовались, и туши оленей сожгут, но вот серый может их заинтересовать, если к тому времени окончательно не превратится в пюре. Холод может немного замедлить процесс, но так это или нет, в принципе Энди не касается. Его забота - добраться туда, отдать образцы. А потом доложить по начальству и ответить тем, кто имеет право задавать вопросы, о ситуации на наиболее спокойном участке. Том, что к северу от секретной зоны. Коротая время, пока позовут к начальству, он успеет выпить большую кружку горячего кофе и съесть огромную тарелку яичницы. Если сильно повезет, найдется даже чем сдобрить кофе. Да, неплохо бы. Подбросить в топку дровишек, а потом прилечь.., прижмись к обочине Джанас нахмурился, тряхнул головой, почесал в ухе, словно туда залезло что-то вроде блохи. Проклятый ветер разошелся так, что едва не опрокинул грузовик. Шоссе опять пропало, а вместе с ним и указатели. Белый саван вновь окутал машину Эндрю. Остальные парни наверняка в штаны наложили, но только не он, мистер Гордость Миннесоты. Главное - убрать чертову ногу с педали газа (и не забыть про тормоза, когда едешь в метель, тормоз - лучший способ испортить путешествие), а потом пристать к берегу и подождать.., прижмись к обочине - А? - Он взглянул на рацию, но оттуда неслись только статические разряды и невнятная трескотня, прижмись к обочине - Ой! - вскрикнул Джанас, схватившись за готовую лопнуть от боли голову. Оливково-зеленый пикап рыскнул, пошел было юзом, но тут же выровнялся, едва его руки механически проделали все нужные манипуляции. Нога водителя была все еще убрана с педали, и стрелка спидометра быстро метнулась обратно. Снегоочистители проделали узкую тропу в центре двух полос южного направления. Теперь Джанас свернул в густой снег справа от этой тропы, поднимая колесами грузовика белые фонтаны, немедленно уносимые ветром. Светоотражатели дорожных столбиков горели в темноте, как кошачьи глаза. прижмись к обочине здесь. Джоунси заорал от боли, и откуда-то издалека услышал собственный крик: - Ладно, ладно! Только прекрати это! Прекрати дергать меня! - И слезящимися глазами всмотрелся в темную фигуру, поднявшуюся над столбиками ограждения футах в пятидесяти. В свете фар стало видно, что это мужчина в пуховике. Руки Энди Джанаса больше не принадлежали ему. Они стали перчатками, в которые были всунуты чьи-то другие руки: ощущение странное и донельзя неприятное. Руки против его воли резко повернули руль влево, и пикап остановился перед человеком в пуховике. 3 Это был его шанс, тем более что мистер Грей думать о нем забыл. Джоунси чувствовал, что если начнет раздумывать, сдрейфит окончательно, поэтому раздумывать не стал. Просто действовал, рывком отодвинув засов и распахнув дверь офиса. В детстве он никогда не ходил в заброшенное здание (а братья Трекер свернули дело после большого урагана в восемьдесят пятом), но был совершенно уверен, что оно никогда не выглядело так, каким он видел его сейчас. За убогим офисом оказалось помещение, такое просторное, что противоположный конец где-то терялся. Над головой тянулись акры и акры люминесцентных ламп. Под ними гигантскими колоннами возвышались миллионы поставленных друг на друга картонных ящиков. Нет, подумал Джоунси. Не миллионы. Миллиарды. Вот именно, миллиарды. Между ними разбегались тысячи узких проходов. Он стоял в самом начале хранилища самой вечности, и мысль о возможности найти здесь что-то казалась абсурдной. Если он отойдет от двери своего убежища, мгновенно заблудится. Мистеру Грею и возиться с ним не придется; Джоунси будет бродить, как в джунглях, пока не умрет, заблудившись на невообразимой свалке картонных коробок. Это не правда. Шансов заблудиться здесь у меня не больше, чем в собственной спальне. И охотиться за тем, что я хочу, нет нужды. Это мой дом. Добро пожаловать в собственную голову, большой мальчик. Идея была такой ошеломляющей, что Джоунси разом ослабел.., только он не может позволить себе ни малейшей слабости или колебаний. Мистер Грей, всеобщий любимец-захватчик из Великого Ничто, не потратит много времени на водителя грузовика. Если Джоунси хочет спрятать некоторые из файлов в безопасное место, нужно сделать это немедленно. Вопрос в том, какие именно? Даддитс, подсказал разум. Это как-то связано с Даддитсом. Ты и сам это знаешь. Он постоянно у тебя в мыслях. Тот, другой, тоже думал о нем. Даддитс - то, что удерживало тебя. Генри, Бива и Пита на плаву, что скрепляло вашу дружбу, и ты всегда знал это, но сейчас знаешь кое-что другое. Не так ли? Да. Он понял, почему попал в марте под машину. Показалось, что увидел, как Ричи Гренадо и его дружки снова издеваются над Даддитсом. Только "издеваются" - весьма слабое определение для того, что происходило во дворе здания "Братьев Трекер". В тот день, не так ли? "Мучили" - это куда вернее. И когда он увидел, что мучения повторяются вновь и вновь, он должен был броситься через дорогу, не глядя, и... У него не было головы, внезапно сообщил Бивер из висевших над потолком динамиков, так громко и неожиданно, что Джоунси вздрогнул. Она лежала в канаве, а глаза были забиты грязью. Рано или поздно любой убийца платит по счету, такая вот хрень. Голова Ричи. Голова Ричи Гренадо. У Джоунси не было на это времени. Сейчас он был чужаком, нарушителем границ в собственной голове, ему надо было спешить. Когда он впервые увидел это огромное хранилище, все коробки были одинаковые и немаркированные. Теперь же оказалось, что стоявшие наверху, в ближнем ряду, были помечены черным маркером: ДАДДИТС. Совпадение? Удача? Вовсе нет. Это его воспоминания, аккуратно сложенные в миллиарды коробок, а когда дело доходит до памяти, здравый смысл немедленно извлекает на поверхность все необходимое. Нужно перевезти их на чем-то, подумал Джоунси и, оглянувшись, с изумлением обнаружил ярко-красную "долли", операторскую тележку. Магический мир, мир исполнения желаний, и что самое потрясающее - у каждого такой есть. Он наспех сложил на тележку несколько коробок с пометками ДАДДИТС и рысцой помчался в офис. Там быстро опрокинул тележку. Коробки рассыпались. Ничего. Беспорядок, конечно, но он еще успеет позаботиться об аттестате за Лучшее Ведение Домашнего Хозяйства. Он ринулся обратно, пытаясь нащупать присутствие мистера Грея, но тот все еще возился с водителем грузовика... Джанасом, его фамилия Джанас. Облако стояло на месте, но не чуяло его. Такое же тупое.., как.., как грибок. Джоунси собрал остальные коробки с Даддитсом и заметил, что на следующем штабеле тоже есть пометки. На этот раз надпись гласила ДЕРРИ, но коробок было слишком много. Вопрос в том, стоит ли брать все или только некоторые. Раздумывая над этим, он потащил вторую партию в офис. Ну конечно, воспоминания о Дерри и Даддитсе неразрывно связаны, а память, как известно, ассоциативна. И по-прежнему неизвестно, так ли важны все воспоминания о Дерри. Откуда ему знать, когда непонятно, чего хочет мистер Грей? Но он знал. Мистер Грей хочет на юг. Дерри - на юге. Джоунси рванул на склад памяти, толкая перед собой тележку. Он заберет столько коробок, сколько сможет, и будет надеяться, что захватил нужные. Он также будет надеяться, что вовремя почувствует возвращение мистера Грея. Потому что если его поймают за дверями, раздавят, как муху. 4 Джанас в ужасе наблюдал, как левая рука протягивается и открывает дверцу со стороны водителя, впуская холод, снег и неутомимый ветер. - Не мучайте меня, мистер, пожалуйста, можете садиться, я подвезу куда хотите, только не мучайте меня больше, моя голова... Внезапно что-то вихрем пронеслось через разум Энди Джанаса. Похожее на смерч с глазами. Он чувствовал, как ЭТО выведывает его последние приказы, ожидаемое время прибытия на Блю-базу, все, что он знает о Дерри (последнее сводилось к нулю - он никогда в жизни не был в Дерри). Потом смерч ослабел, и всего на один миг он испытал невероятное, лихорадочное облегчение - у меня нет того, что ему нужно, оно отпустит - и немедленно понял, что эта штука в голове не собирается отпускать его. Прежде всего ЭТОМУ нужен грузовик. Второе: он хочет заткнуть его, Джанаса. Джанас вступил с неизвестной силой в короткую, энергичную, но бесплодную схватку. Именно это неожиданное сопротивление позволило Джоунси утащить в офис по крайней мере один штабель коробок, обозначенных ДЕРРИ. Потом мистер Грей снова завладел рулем грузовика. Джанас увидел, как его пальцы коснулись защитного козырька, сжали шариковую ручку, словно стилет, и вонзили в его открытый глаз. Легкий хлопок, и водитель задергался, как марионетка в руках неопытного кукольника. Судорожно стиснутый кулак погружал ручку все глубже, наполовину, на три четверти.., лопнувший глаз медленно стекал по лицу, как уродливо-гротескная слеза... Наконечник ударился обо что-то, похожее на тонкий хрящ, застрял, но тут же проник в мозг. Ублюдок, подумал Энди, что же ты такое делаешь, у б... В голове взорвался белый шар света, и настала абсолютная тьма. Джанас медленно повалился на руль. Жалобно взвыл клаксон. 5 Мистер Грей немногого добился от Джанаса - да еще эта внезапная борьба за власть уже в самом конце, - но все же удалось узнать, что Джанас отправился в путь не по собственной воле. Транспортная колонна, частью которой он являлся, застряла из-за метели, но пункт назначения у всех был один, тот, что Джанас называл одновременно Блю-базой и магазином Госслина. Там был человек, которого Джанас боялся, главный.., командир.., н-э мистеру Грею было плевать на Жуткого Курца/босса/Спятившего Эйба. Да и какое ему дело до Курца, если он не собирается близко подходить к магазину Госслина? Это место совершенно иное, а его обитатели с их недоразвитым сознанием, в основном состоящим из эмоций, тоже иные. Они сопротивлялись. Мистер Грей понятия не имел почему, но сопротивлялись. Лучше покончить с этим как можно быстрее. И специально для такого случая он изобрел идеальную систему доставки. Руками Джоунси мистер Грей взял Джанаса под мышки, оттащил к дорожным столбикам и скинул тело вниз, даже не потрудившись посмотреть, как оно кувыркается по склону к замерзшему ручью. Вместо этого он вернулся к грузовику, внимательно осмотрел два упакованных в пластик свертка и кивнул. Трупы животных ни на что не годятся. А вот другой.., еще понадобится. В нем полно того, что ему нужно. Он внезапно вскинул голову, уставясь растерянными глазами Джоунси на кружащийся снег. Владелец этого тела выполз из укрытия. Уязвимый. Беззащитный. Прекрасно, потому что это сознание уже начинало раздражать его: противное постоянное бормотание (иногда возвышавшееся до испуганного визга) на нижнем уровне его мыслительного процесса мешало, как заноза. Мистер Грей помедлил еще мгновение, пытаясь очистить свой разум от могущих выдать его мыслей и одновременно не вспугнуть Джоунси.., и прыгнул. Он сам не знал, чего ожидал, но только не этого. Не удара слепяще белого света. 6 Джоунси едва не попался. И наверняка попался бы, если бы не люминесцентные лампы, зажженные им же в хранилище памяти. Может, на самом деле это место и не существовало, но для него было вполне реальным, как и для мистера Грея, когда тот вздумал напасть. Джоунси, толкавший "долли" с грудой коробок, помеченных ДЕРРИ, заметил мистера Грея, как по мановению волшебной палочки появившегося в одном из проходов между высоченными штабелями. Тот самый недоделанный гуманоид, стоявший за его спиной в "Дыре", создание, которое он посетил в больнице. Тусклые черные глаза наконец-то были ожившими и голодными. Существо кралось к нему, собираясь наконец завладеть добычей. Но тут уродливый ком головы дернулся, и прежде чем рука всего с тремя пальцами заслонила глаза (не защищенные ни веками, ни ресницами), Джоунси заметил на сером наброске лица нечто похожее на недоумение. А может, и боль. Создание все еще было там, в снежной тьме, избавлялось от тела водителя и явилось сюда, не готовое к режущему глаза бюрократически-офисному сверканию. Джоунси заметил еще одно: захватчик позаимствовал выражение изумления у хозяина. В эту минуту мистер Грей казался ужасающей карикатурой на самого Джоунси. Заминка спасла Джоунси. Толкая перед собой тележку, он, чувствуя себя похищенной принцессой из дурной сказки, устремился в офис и скорее ощутил, чем увидел, как мистер Грей протянул к нему трехпалые руки (на этот раз серая кожа выглядела багрово-запекшейся, как залежавшееся сырое мясо), но успел захлопнуть дверь, прежде чем эти клешни схватят его. Потом он оттолкнул тележку бедром, развернулся (сознавая при этом, что хотя все происходило в его собственной голове, тем не менее было абсолютно реальным) и успел задвинуть засов за мгновение до того, как мистер Грей сумел силой ворваться в каморку. Для пущей безопасности Джоунси защелкнул "собачку" на дверной ручке. Была эта "собачка" раньше или он сам ее создал? Сейчас не вспомнить. Джоунси, весь в поту, отступил и на этот раз ударился задом о тележку. Ручка дергалась и вертелась, мистер Грей, завладевший его телом и остальным разумом, пытался войти, но не мог. Не мог взломать дверь, просто силы достаточной не имел налечь как следует, а обзавестись отмычкой не догадывался. Почему? Как это может быть? - Даддитс, - прошептал Джоунси, - нет костяшек, нет игры. Дверная ручка загремела. - Впусти меня! - прорычал мистер Грей, и сейчас он казался Джоунси не посланником из другой галактики, а просто сварливым старикашкой, который не добился желаемого и теперь лезет на стенку от злости. Наверное, потому, что он мерил поведение мистера Грея земными мерками? Очеловечивал пришельца? Переводил его мотивы на язык, понятный земным обитателям? Впу.., сти МЕНЯ! - Черта лысого! - не задумываясь, ответил Джоунси и мысленно добавил: На что тебе следует ответить: "Тогда я дуну, плюну, и твой домик Р-Р-АЗ - и упадет! Но мистер Грей удвоил усилия, продолжая дергать за ручку. Очевидно, он не привык к поражениям такого рода (и никакого рода, по мнению Джоунси) и, следовательно, рвал и метал. Мимолетная вспышка Джанаса испугала его, но это сопротивление велось на совершенно ином уровне. - Где ты? - рассерженно окликнул мистер Грей. - Как ты ухитряешься сидеть там? Выходи! Джоунси, не отвечая, отошел к рассыпанным коробкам и вновь прислушался. Он был почти уверен, что мистеру Грею сюда не ворваться, но все же зря дразнить его не стоит. Дверная ручка дребезжала еще несколько секунд, после чего Джоунси ощутил, что мистер Грей его оставил. Джоунси, переступая через коробки с надписями ДЕРРИ и ДАДДИТС, подошел к окну и уставился в снежную ночь. 7 Мистер Грей поднял тело Джоунси в грузовик, усадил за руль, захлопнул дверцу и нажал на педаль. Машина рванула вперед и тут же, беспомощно заскользив, со зловещим треском врезалась в столбики ограждения. - Мать твою! - рявкнул мистер Грей, бессознательно пользуясь ругательствами Джоунси и сам того не замечая. - Член Иисусов! Поцелуй меня в задницу! Слизь подзалупная! Срань этакая! На этом он остановился и снова взялся за руль. Джоунси имел кое-какой опыт езды в такую погоду, но, разумеется, до Джанаса ему было далеко. Однако Джанаса уже нет, все его файлы стерты. Придется обойтись знаниями Джоунси. Сейчас важнее всего было проскользнуть мимо того, что в мозгу Джанаса было обозначено как "секретная зона". И тогда он будет в безопасности. Джанас вполне определенно так считал. Нога Джоунси опять, на этот раз куда слабее, нажала на газ. Грузовик покатился вперед, и руки Джоунси вновь направили "шевроле" в полузанесенную снегом тропу, проделанную снегоочистителем. Рация под приборной доской затрещала и ожила: - Табби-один, это Табби-четыре. Машину занесло и перевернуло на осевой. Сообщение принято? Мистер Грей наспех просмотрел файлы. Знания Джоунси о переговорах подобного рода были, мягко говоря, скудными, почерпнутыми в основном из книг и чего-то, называемого "кино", но нужно обходиться тем, что имеешь. Он взял микрофон, поискал кнопку, которая, по мнению Джоунси, должна была находиться сбоку, нашел и нажал. - Сообщение принято, - повторил он. А вдруг Табби-четыре сумеет различить подделку? Поймет, что с ним говорит не Энди Джанас? Судя по файлам Джоунси, вряд ли. - Мы всем скопом попробуем его поднять и поставить на колеса. Он вез всю чертову еду, прием. Мистер Грей нажал кнопку. - Вез всю чертову еду, принято. Последовала довольно долгая пауза, вполне достаточная для того, чтобы он вновь начал сомневаться, уж не сделал ли какой ошибки и не оказался при этом в ловушке, но тут рация опять ожила. - Нам придется подождать следующей партии снегоочистителей. Ты можешь катить дальше, конец связи, повторяю, конец связи. В тоне Табби-четыре звучало крайнее отвращение. Файлы Джоунси предполагали, будто всему причиной Джанас. Блестящий водитель, он успел настолько оторваться от основной колонны, что возвращаться на помощь просто смысла не было. И это хорошо. Он в любом случае не остановился бы, но неплохо иметь при этом официальную санкцию Табби-четыре, если это можно считать официальной санкцией. Мистер Грей проверил файлы Джоунси (которые он теперь видел глазами Джоунси: горы коробок в гигантском помещении) и торопливо ответил: - Принято. Табби-один кончает прием и отключается. - И словно вспомнив о чем-то, добавил: - Доброй ночи. Белая муть казалась ужасной. Предательской. Тем не менее мистер Грей рискнул прибавить скорости. Пока он находится в районе, контролируемом вооруженными силами Жуткого Курца, опасность грозит со всех сторон. Зато, выпутавшись из сети, быстро покончит с делом. То, что ему необходимо, каким-то образом связано с местом, называемым Дерри, и очутившись на большом складе, мистер Грей обнаружил удивительную вещь: его негостеприимный хозяин либо знал это, либо чувствовал, потому что когда мистер Грей вернулся и едва не схватил его, тот увозил файлы именно под маркой ДЕРРИ. Мистер Грей с внезапно нахлынувшей тревогой обыскал оставшиеся коробки и немного успокоился. Все, чего он так добивался, еще лежало здесь. Рядом с коробкой, содержащей самую важную информацию, валялась на боку еще одна, очень маленькая и пыльная. И на ней черным маркером было небрежно написано: ДАДДИТС. Если кроме этой были и другие, Джоунси успел их спрятать. А вот эту забыл. Больше из любопытства (любопытство тоже было позаимствовано из склада эмоций Джоунси) мистер Грей открыл ее. Внутри лежала ярко-желтая емкость из пластика, на которой плясали диковинные фигуры, которые файлы Джоунси определили как "мультики и Скуби Ду". На боку красовалась наклейка с буквами, складывающимися в слова: Я ПРИНАДЛЕЖУ ДАДДИТСУ КЭВЕЛЛУ, ДЕРРИ, МЭН, МЕЙПЛ-ЛЕЙН, 19. ЕСЛИ МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ Я ПРИНАДЛЕЖУ, ПОТЕРЯЕТСЯ, ЗВОНИТЕ. В конце виднелись цифры, полустершиеся и неразборчивые, возможно, код связи, которого Джоунси больше не помнил. Мистер Грей отбросил желтую емкость, вероятно, предназначавшуюся для еды. Все это скорее всего ничего не означает.., хотя если так, то почему Джоунси рискнул потерять себя, утаскивая другие коробки под маркой ДАДДИТС. (как и некоторые, обозначенные ДЕРРИ) в безопасное место? ДАДДИТС -ДРУГ ДЕТСТВА. Мистер Грей разведал это во время первой встречи с Джоунси в "больнице", и знай он, сколько беспокойства причинит ему Джоунси, еще тогда стер бы напрочь сознание своего хозяина. Слова "детство" и "друг" не несли никакой эмоциональной нагрузки, но мистер Грей понимал, что они означают. Не понимал он другого: каким образом связан детский друг Джоунси с происходящим сегодня. На ум пришло единственное объяснение: может, его хозяин помешался? Изгнание из собственного тела лишило его рассудка, и он попросту утащил первые попавшиеся коробки в свою непонятную крепость, в своем безумии придавая им значение, которым те не обладали? - Джоунси, - начал мистер Грей голосовыми связками Джоунси. Эти создания были гениями изобретательства (еще бы, выживать в таком холодном мире), но их мыслительные процессы казались ему по меньшей мере странными и несовершенными: замшелое мышление, тонущее в разъедающем болоте эмоций. Телепатические способности равны нулю, временная способность к телепатии, полученная благодаря байруму и киму (они почему-то называют последний "сигнальными огнями"), смущала и пугала их. Трудно поверить, как особи этого вида еще не вымерли полностью. Создания, неспособные мыслить реально, просто маньяки - это аксиома, и спорить тут не о чем. Ну а пока существо в странной непроницаемой, непробиваемой комнате не желает разговаривать. - Джоунси. Молчание. Но Джоунси прислушивался. В этом мистер Грей был уверен. - Нет никакой необходимости так страдать, Джоунси. Постарайся увидеть нас в истинном свете: как спасителей, а не захватчиков. Мистер Грей прикинул, сколько ящиков на складе. Для существа, не наделенного способностью много думать, Джоунси обладает невероятной емкостью памяти. Вопрос, который стоит отложить назавтра: почему букашки со столь ограниченными мыслительными возможностями обладают такой невероятной способностью поиска и возврата информации? Связано ли это с их непомерно раздутой эмоциональной конституцией? Все эти эмоции нарушают равновесие. Тревожат. Особенно эмоции Джоунси. Всегда тут. Всегда рядом. И в таком количестве! - Война.., голод.., этнические чистки.., убийства ради мира.., истребление язычников во имя Иисуса.., гомосексуалистов избили до смерти.., бактерии в пробирках, пробирки на крылатых ракетах, нацеленных на все города мира.., брось, Джоунси, подумаешь, что такое маленький байрум между друзьями по сравнению с сибирской язвой четвертого вида? Член Иисусов, да через пятьдесят лет вы все и без того будете мертвы. И это прекрасно! Лучше расслабься и наслаждайся. - Ты заставил этого парня вонзить себе в глаз ручку. Ворчливо и неохотно, но все же лучше, чем ничего. Ветер сорвался с цепи, пикап занесло, и мистер Грей завертелся вместе с ним, отчаянно цепляясь за руль руками Джоунси. Видимость была почти нулевой, пришлось сбросить скорость до двадцати миль в час, и, вероятно, лучше всего остановиться и переждать немного, но это - когда он выберется из капкана Курца. Ну а пока можно скоротать время за болтовней с хозяином. Сомнительно, что удастся выманить Джоунси из комнаты, но отчего бы не потолковать по душам? - Пришлось, приятель. Мне понадобился грузовик. Я последний из всех. - И никогда не проигрываешь. - Верно, - согласился мистер Грей. - Но в такую ситуацию еще не попадал, так ведь? Никогда не сталкивался с невозможностью добраться до кого-то. Кажется, Джоунси над ним издевается? Мистер Грей ощутил вспышку гнева. И тут Джоунси сказал то, о чем мистер Грей уже думал. - Может, тебе стоило убить меня в больнице. Или это был всего лишь сон? Мистер Грей, не совсем понимая, что такое сон, не потрудился ответить. Он и без того медленно накалялся яростью. Еще бы! Получить на руки мятежника, забаррикадировавшегося в том, что к этому моменту должно было стать разумом мистера Грея, и только мистера Грея. Прежде всего он терпеть не мог думать о себе как о "мистере Грее", он вовсе не представлял себя подобным созданием, частью разума которого успел стать. Мало того, ему даже не нравилось определять себя словом "он", поскольку мистер Грей был двуполым и одновременно бесполым. Однако отныне "он" и "мистер Грей" неотделимы от него, и так будет, пока сердцевина сущности Джоунси останется незавоеванной. И тут ужасная мысль поразила мистера Грея: что, если его представления о себе и окружающем мире бессмысленны? Он ненавидел сложившуюся ситуацию. - Кто такой Даддитс, Джоунси? Нет ответа. - Кто такой Ричи? Почему он был дерьмом? Почему ты убил его? - Мы не убивали! Легкая дрожь в мысленном голосе. Ага, выстрел попал в цель. И еще кое-что интересное: мистер Грей сказал "ты", а Джоунси ответил "мы". - Почему же, убил. Или думаешь, что убил. - Это ложь. - Как глупо все отрицать, ведь передо мной твои же воспоминания. Вот они, в одной из этих коробок. В ней снег. Снег и мокасин. Коричневая замша. Выйди и посмотри сам. На какое-то головокружительное мгновение он и впрямь вообразил, что Джоунси поддастся на уговоры. В этом случае мистер Грей немедленно утащил бы его обратно в больницу, и Джоунси мог бы наблюдать свою смерть по телевизору. Хеппи-энд того фильма, что они смотрели вместе. А потом.., потом никакого мистера Грея. Только то, что Джоунси представлял себе облаком. Мистер Грей алчно уставился на дверную ручку, мысленно посылая ей приказ повернуться. Она осталась неподвижной. - Выходи! Ничего. - Убил Ричи, трус! Ты и твои дружки. Вы.., заснилието до смерти! И хотя мистер Грей понятия не имел, что такое сны и уж тем более - "заснить", все же знал, что говорит правду. Или то, что, по убеждениям Джоунси, было правдой. Ничего. - Выходи! Выходи и... - Он лихорадочно перебирал воспоминания Джоунси. Многие хранились в коробках с надписью ФИЛЬМЫ, похоже, именно их Джоунси любил больше всего на свете, и мистер Грей выбрал фразу, которую посчитал наиболее действенной: - Выходи и сразись, как мужчина! Ничего. Ах ты, ублюдок, подумал мистер Грей, снова забросив удочку в соблазнительное озеро эмоций хозяина. Сукин сын! Упрямая задница! Поцелуй меня в тухес, упрямая задница! Еще в те дни, когда Джоунси был Джоунси, то есть самим собой, он часто выражал гнев ударом кулака обо что-нибудь твердое. Мистер Грей так и поступил, приложив кулак Джоунси к центру рулевого колеса, достаточно сильно, чтобы нажать на клаксон. - Расскажи! Не о Ричи, не о Даддитсе, о себе! Что-то отличает тебя от остальных! Я хочу знать, что именно! Нет ответа. - Это в крибе, верно? По-прежнему нет ответа, но на этот раз мистер Грей расслышал шарканье ног и что-то похожее на громкий вздох. И улыбнулся губами Джоунси. - Поговори со мной, Джоунси, - поиграем, время проведем. Кем был Ричи, кроме того, что считался Номером Девятнадцатым? Почему вы злились на него? Потому что он был "Тигром"? "Тигры Дерри"? Кто они? И кто такой Даддитс? Ничего. Грузовик медленнее, чем прежде, крался сквозь бурю. Свет фар почти не пробивал плотной белой пелены. Голос мистера Грея звучал тихо, убаюкивающе. - Знаешь, ты не заметил одну коробку с Даддитсом, приятель. Внутри еще одна, желтая. Со Скуби Ду. Что такое Скуби Ду? Это же не настоящие люди, верно? Из кино? Телевидения? Хочешь коробку? Выходи. Выходи, Джоунси, и я отдам тебе коробку. Мистер Грей снял ногу с педали газа и позволил грузовику покатиться влево, по высоким сугробам. Что-то происходило здесь, и он хотел полностью сосредоточиться на этом "что-то". Силой Джоунси не выманить, но сила - не единственный способ выиграть сражение или войну. Грузовик замер у самых оградительных столбиков, посреди бушующей метели. Мистер Грей закрыл глаза и немедленно очутился в ярко освещенном складе воспоминаний Джоунси. За спиной высились мили и мили штабелей, уходящих вдаль под люминесцентными лампами. Перед ним была закрытая дверь, грязная и обшарпанная, но по какой-то причине очень-очень крепкая. Мистер Грей уперся в нее трехпалыми руками и снова заговорил - настоятельно, негромко, задушевно: - Кто такой Даддитс? Почему ты звал его, после того как убил Ричи? Впусти меня, нам нужно поговорить. Почему ты забрал коробки ДЕРРИ? Это не важно, у меня и так есть все необходимое, впусти меня, Джоунси, лучше сейчас, чем позже. Похоже, это сработает. Он видел пустые глаза Джоунси, его руку, протянувшуюся к ручке и засову. - Мы всегда выигрываем, - сказал мистер Грей. Он сел за руль, закрыл глаза Джоунси, и где-то в другой вселенной завыл ветер и грузовик качнулся на рессорах. - Открой дверь, Джоунси, открой сейчас. Молчание. А потом отрезвляюще, как кувшин холодной воды, выплеснутой в лицо: - Нажрись дерьма и сдохни. Мистер Грей вскинулся с таким бешенством, что затылок Джоунси ударился о заднее стекло грузовика. Боль была внезапной и острой: второй неприятный сюрприз. Он снова ударил о руль кулаком, еще раз, еще.., клаксон выбивал отчаянную морзянку ярости. Бесстрастное, бесчувственное создание, часть бесстрастной, бесчувственной, равнодушной расы, он очутился под огнем эмоций своего хозяина, и не просто окунается в них, но тонет.., безвозвратно тонет. И снова мистер Грей ощущал, что все это происходит лишь потому, что Джоунси все еще здесь, пульсирующая инородная опухоль в том, чему следовало быть безмятежным и сфокусированным сознанием. Мистер Грей продолжал колотить по рулю, ненавидя собственную эмоциональную эякуляцию, то, что разум Джоунси идентифицировал как истерику, ненавидя и одновременно наслаждаясь. Наслаждаясь воплями клаксона, когда он бил по нему кулаками Джоунси, наслаждаясь биением крови в висках Джоунси, наслаждаясь учащенным пульсом Джоунси, хриплыми звуками голоса Джоунси, повторявшего: - Мудак! Ты мудак, мудак, мудак... Но даже в буйстве гнева какая-то оставшаяся холодно отрешенной частичка сознавала, в чем кроется истинная опасность. Они всегда приходили, они всегда создавали те миры, в которые пришли, по собственному образу. Таков был необходимый порядок вещей, так будет всегда, так должно быть. Но сейчас... Что-то происходит со мной, подумал мистер Грей, сознавая, что даже эта мысль принадлежала Джоунси. Я начинаю превращаться в человека. И то открытие, что сама идея, казалось, не лишена некоторой привлекательности, наполнило мистера Грея ужасом. 8 Джоунси очнулся от дремоты, под успокаивающий, убаюкивающий ритм голоса мистера Грея, и увидел, что руки уже лежат на запорах двери, готовые отодвинуть засов и поднять собачку. Сукин сын пытался загипнотизировать его и почти преуспел в этом. - Мы всегда выигрываем, - сказал голос по ту сторону двери, такой мягкий, ласковый.., приятно послушать после такого напряженного дня... Добрый и подло-убедительный. Захватчик не успокоится, пока не получит все.., он из тех, кто берет чужое как должное. - Открой дверь, Джоунси, открой сейчас. И он едва не сделал это, хотя успел полностью очнуться, едва не сделал это! Но вспомнил два звука: отвратительный хруст черепа Пита, стиснутого красной плесенью, и мокрое хлюпанье глаза Джанаса, пронзенного шариковой ручкой. Джоунси осознал, что до сих пор еще не проснулся. Но сейчас - проснулся. Сейчас проснулся. Отдернув руки от двери, он припал губами к замочной скважине и максимально отчетливо произнес: - Нажрись дерьма и сдохни. И почувствовал, как взвился мистер Грей. Почувствовал даже боль, когда тот ударился затылком о заднее стекло, - а почему нет? В конце концов это его нервы! Не говоря уж о голове. Редко что доставляло ему такое удовольствие, как злобное изумление мистера Грея, и Джоунси смутно осознал то, что мистер Грей уже успел понять: чуждое присутствие в его голове понемногу очеловечивается. Если ты вернешься к своей физической сущности, по-прежнему останешься мистером Греем? - поинтересовался Джоунси. Сам он так не думал. Возможно, мистер Пинк "Розовый (англ.).", но не мистер Грей. Он понятия не имел, вздумается ли малому снова сыграть месье Месмера, но решил не рисковать. Поэтому повернулся и подошел к окну офиса, спотыкаясь об одни коробки и переступая через другие, - Иисусе, как же бедро ноет, просто безумие ощущать такую боль, когда заперт в собственных мозгах (которые, как заверил Генри, вообще лишены нервов, во всяком случае, серое вещество), - но боль не успокаивалась. Он читал, что инвалиды иногда испытывают невыносимые боли и чесотку в несуществующих конечностях. Возможно, это из той же оперы. В окне виднелся набивший оскомину пейзаж: заросшая сорняками двухколейная подъездная дорога, тянувшаяся вдоль депо братьев Трекер в давнем семьдесят восьмом. Низко нависшее белесое небо: очевидно, время в прошлом замерло где-то на середине дня. Единственное утешение заключалось в том, что, стоя у окна, он оказывался как можно дальше от мистера Грея. Вероятно, он сумел бы изменить пейзаж, если бы действительно хотел выглянуть и увидеть то, что мистер Грей сейчас видел глазами Гэри Джоунси. Но почему-то не испытывал особого желания это делать. На что тут глядеть, кроме бурана? Что тут чувствовать, кроме краденой ярости мистера Грея? Думай о чем-то еще, велел он себе. О чем? Не знаю - о чем угодно. Почему не... На письменном столе зазвонил телефон, и это было странным даже по меркам "Алисы в Стране Чудес", потому что несколько минут назад здесь не было не только телефона, но и стола. Россыпь использованных презервативов исчезла. Пол по-прежнему был грязным, но пыль на кафеле растворилась. Очевидно, некое подобие дворника, ярого аккуратиста, засевшего в мозгу, решило, что раз Джоунси суждено сидеть здесь, то по крайней мере в относительной чистоте и с некоторыми удобствами. Он нашел идею ужасной, а скрытый смысл - угнетающим. Телефон на столе снова заверещал. Джоунси поднял трубку: - Алло? От голоса Бивера ледяная дрожь пробежала у него по спине. Звонок от мертвеца.., совсем как в фильмах, которые он любит. То есть любил. - У него не было головы, Джоунси. Она валялась в канаве, а глаза были забиты грязью. Щелчок - и мертвая тишина. Джоунси повесил трубку и шагнул к окну. Дорога исчезла. Дерри больше не было. Он смотрел на "Дыру в стене" под бледным, ясным рассветным небом. Крыша была черной, а не зеленой, и это означало, что действие происходит до 1982 года, когда их четверка, тогда еще здоровые озорные мальчишки-школьники (правда, Генри никогда не подходил под определение "здоровый"), помогали отцу Бива класть зеленую черепицу, которая и оставалась на крыше до самого конца. Только Джоунси не нуждался в подобных приметах времени. Не больше, чем в сообщении о том, что зеленой черепицы больше не было. Как и "Дыры в стене". Генри сжег дом до основания. Через секунду дверь откроется и выбежит Бив. Семьдесят восьмой, год, когда все это началось по-настоящему, и через секунду выбежит Бив, в одних трусах и мотоциклетной куртке, испещренной молниями. Концы оранжевых косынок весело трепещут на ветру. Шел семьдесят восьмой, они были молоды.., и изменились. Куда девалось "День другой, дерьмо все то же"? День, когда они начали понимать, насколько изменились. Джоунси зачарованно смотрел в окно. Дверь открылась. И выбежал Бивер Кларендон, четырнадцатилетний Бивер Кларендон. Глава 15 ГЕНРИ И ОУЭН 1 Генри наблюдал, как Андерхилл, пригнув голову, шагает к нему в режущем глаза зареве прожекторов. Генри уже открыл было рот, чтобы его окликнуть, но, прежде чем успел что-либо сказать, его ошеломило, почти раздавило ощущение близости Джоунси. А потом пришли воспоминания, стирая и Андерхилла, и ярко освещенный заснеженный мир. Он вдруг снова очутился в семьдесят восьмом, не в октябре, а в ноябре, и там была кровь, кровь на рогозе, и битое стекло в болотистой воде, и оглушительный стук двери. 2 Генри пробуждается от ужасного спутанного сна - кровь, битое стекло, удушливая вонь бензина и горящей резины - и слышит стук распахнувшейся двери, в которую врывается струя холодного воздуха. Он подскакивает и видит сидящего рядом Пита, безволосая грудь которого покрыта гусиной кожей. Генри и Пит спят на полу, в спальных мешках, потому что проиграли, когда все четверо кидали монету, кому достанется кровать. Так что на кровати блаженствуют Бив и Джоунси (позже в "Дыре" сделали третью спальню, но сейчас их только две, и Ламар занял вторую по божественному праву взрослого), только теперь Джоунси один и тоже сидит, недоуменно и испуганно озираясь. Уби-Уби-Уби-Ду, я сецас тее пиду, неизвестно почему думает Генри, нашаривая очки на подоконнике. В носу все еще стоит смрад бензина и горящих шин. Работы по горло... - Разбился, - хрипло произносит Джоунси, вылезая из спального мешка. Торс у него тоже обнажен, но, как Генри и Пит, он оставляет на ночь носки и кальсоны. - Да, упал в воду, - говорит Пит, хотя, судя по выражению лица, совершенно не понимает о чем. - Мокасин... - Генри тоже не имеет ни малейшего представления, что сам он имеет в виду. Да и не желает знать. - Бив, - выдыхает Джоунси, неуклюже слезая с постели и наступая при этом на руку Пита. - Ой! - кричит Пит. - Ты наступил на меня, олух хренов, смотри, куда... - Заткнись, заткнись, - шипит Генри, тряхнув Пита за плечо. - Не разбуди мистера Кларендона! Что вполне вероятно, поскольку дверь в спальню мальчиков открыта настежь. Как и та, что на дальнем конце большой центральной комнаты. Входная. Неудивительно, что холод зверский: чертовски сквозит. Теперь, когда Генри вновь обрел глаза (так он думает об этом теперь), видно, как Ловец снов раскачивается в потоках ледяного ноябрьского ветра. - Где Даддитс? - сонно спрашивает Джоунси. - Вышел с Бивером? - Он в Дерри, дурак, - отвечает Генри, вставая и надевая белье с подогревом. Кстати, он вовсе не считает Джоунси дураком, потому что сам ощущает, что Даддитс только что был рядом. Это был сон, думает он. Даддитс мне приснился. Он сидел на берегу. Он плакал. Был чем-то расстроен. Только дело не в нем. Дело в нас. Но теперь он проснулся, а плач слышен по-прежнему. Ветер доносит его сквозь открытую дверь. Но это не Даддитс. Это Бив. Они строем покидают дом, натягивая на ходу одежду и оставшись босиком: не стоит тратить время. Хорошо еще, что, судя по целому городу из жестяных банок пива на кухонном столе (плюс пригород на журнальном), таким мелочам, как распахнутые двери, сквозняк и взволнованные ребятишки, не по силам разбудить отца Бива. Большая гранитная плита - крыльцо - холодит ноги Генри, но он едва это замечает. И сразу видит Бивера. Он стоит на коленях, у корней клена с настилом в ветвях, словно молясь. Руки без перчаток, ноги босые. На нем мотоциклетная куртка, по плечам весело порхают концы оранжевых косынок, повязанных на руки по настоянию отца, хотя сам Бивер твердил, что настоящему охотнику не к лицу носить такие идиотские штуки. Облачение выглядит довольно забавным, но в измученном лице, поднятом к почти голым ветвям, нет ничего смешного. По щекам Бива струятся слезы. Генри пускается бежать. Пит и Джоунси едва поспевают за ним, дыхание, выходя изо рта, превращается в пар. Усыпанная иглами земля под ногами Генри почти так же тверда и холодна, как гранитная плита. Генри падает на колени рядом с Бивером, перепуганный и исполненный чего-то вроде благоговения. Потому что глаза Бива не просто повлажнели, как у киногероя, которому дозволено уронить скупую мужскую слезу над телом любимой девушки или трупом верного пса, нет, Бив исторгает потоки воды, словно Ниагарский водопад. Из ноздрей тянутся две вожжи прозрачных поблескивающих соплей. - Круто, - говорит Пит. Генри нетерпеливо оборачивается к нему, но видит, что Пит смотрит не на Бивера, а мимо, на дымящуюся лужу рвоты, в которой плавают зерна непереваренной кукурузы (Ламар Кларендон свято верит в преимущества консервированной еды на бивуаке или в походных условиях), и волокна жареного цыпленка - остатки вчерашнего ужина. Желудок Генри делает головокружительное сальто-мортале и едва начинает успокаиваться, как Джоунси давится и громко рыгает. Влажный отвратительный звук. Бурая масса блевотины. - Круто! - На этот раз Пит почти орет. Но Бивер, похоже, ничего не слышит. - Генри, - шепчет он. Глаза, едва видные под толстыми линзами слез, сейчас кажутся огромными и трагическими. И смотрят мимо лица Генри прямо в потайные комнаты за оградой его лба. - Бив, все в порядке. Тебе кошмар приснился. - Конечно, кошмар. - Голос Джоунси звучит сипло: горло все еще забито рвотными массами. Он пытается прокашляться, издавая сдавленное, горловое рычание, еще более омерзительное, чем то, что только что изверглось из него, потом сгибается и долго отплевывается. Пальцы судорожно цепляются за кальсоны, худая спина посинела от холода. Но Бив не замечает ни Джоунси, ни Пита, который встал на колени рядом с ним и нерешительно, неуклюже обнял за плечи. Бив не сводит глаз с Генри. - У него не было головы, - шепчет он. Джоунси тоже опускается на колени, и теперь все трое окружают Бива: Генри и Пит с боков, Джоунси спереди. На подбородке Джоунси следы рвоты. Он пытается вытереть их, но Бив перехватывает его руку. Мальчики стоят на коленях под кленом, внезапно став единым целым. Оно совсем короткое, это ощущение единения, но столь же яркое и живое, как их сны. В сущности, это и есть сон, но сейчас они бодрствуют, все мысли рациональны, и окружающий мир вполне реален. Теперь испуганные глаза Бива устремлены уже на Джоунси. И это руку Джоунси он сжимает. - Она лежала в канаве, и глаза были забиты грязью. - Да, - произносит Джоунси дрожащим голосом. - О Господи, так оно и было. - Сказал, что мы еще встретимся, помните? - спрашивает Пит. - Что он еще встретит нас. По одному или всех вместе. Он так сказал. Генри слышит все это, как сквозь толстый слой ваты, потому что вернулся в сон. На место происшествия. Под захламленной насыпью, у небольшого вонючего болотца, образованного стоками из забитой дренажной трубы. Он знает это место, на шоссе №7, старой дороге Дерри - Ньюпорт. В затянутой ряской воде валяется горящая машина. Ветер разносит вонь бензина и тлеющих шин. Даддитс плачет. Даддитс сидит на замусоренном склоне, прижимая к себе желтую коробку со Скуби Ду, и рыдает так, что сердце разрывается. Из окна перевернутого автомобиля свисает рука - тонкая, маленькая, с ярко-красными ногтями. Еще двоих выкинуло наружу, одного отбросило почти на тридцать футов. Он лежит лицом вниз, но Генри узнает его по гриве мокрых от крови светлых волос. Это Дункан, тот самый, который сказал, что мы никому ничего не расскажем, потому что мертвые молчат. Только умереть пришлось самому Дункану. Что-то проплывает мимо, слегка задев ногу Генри. - Не поднимай! - резко кричит Пит, но Генри его не слушает. Он подносит к глазам коричневый замшевый мокасин и едва успевает осознать, что это, как Бивер и Джоунси визжат в ужасающей ребяческой гармонии страха. Они стоят по щиколотку в вонючей грязи, оба в охотничьей одежде: Джоунси в новой пронзительно-оранжевой куртке с капюшоном, специально купленной на этот случай у "Сирса" (и миссис Джоунс по-прежнему истерически рыдает, в непоколебимой уверенности, что сына непременно убьют случайным выстрелом, сразят во цвете лет), Бивер в порядком измочаленной мотоциклетной "косухе" ("Ах сколько молний", - восхитилась мама Дадди, завоевав тем самым вечные любовь и обожание Бивера), рукава которой перехвачены оранжевыми косынками. Они не смотрят на третье тело, лежащее прямо у дверцы, со стороны водителя, только Генри (все еще держащий мокасин, это крошечное полузатонувшее каноэ) успевает бросить в ту сторону быстрый взгляд. Остальные старательно отводят глаза, потому что с третьим что-то неладно, непоправимо, трагически неладно, настолько, что в первое мгновение Генри не сознает, что именно. Потом понимает, что над высоким воротником школьной куртки ничего нет. Бивер и Джоунси кричат, поскольку первыми успели заметить ото, что должно было там находиться. Они увидели голову Ричи Гренадо, лежащую лицом вверх. Открытые глаза невидяще смотрят в небо. Вокруг покачиваются залитые кровью метелки рогоза. Генри мгновенно узнает Ричи, хотя переносицу уже не украшает полоска пластыря. Но разве можно забыть малого, который пытался накормить Даддитса дерьмом, в тот день, на задах заброшенного здания? А Дадс продолжает заливаться слезами, и жалобные звуки проникают в голову гриппозной тяжестью, сверлят виски и сводят Генри с ума. Он бросает мокасин и, шлепая по воде, идет туда, где стоят, цепляясь друг за друга, Бивер и Джоунси. - Бивер! Бив! - орет Генри, но пока не подходит ближе и не встряхивает Бива, тот, как в трансе, продолжает пялиться на оторванную голову. Наконец он зябко ежится. - У него нет головы, - сообщает он, словно это и без того не очевидно. - Генри, у него нет... - Плюнь ты на его голову, позаботься о Даддитсе! Заставь его прекратить этот чертов вой! - Да, - кивает Пит и, бросив последний взгляд на голову, на последний смертный оскал, отворачивается. Губы его нервно вздрагивают. - Я сейчас на стенку полезу! - И я за тобой, - говорит Джоунси. На пламенеющем оранжевом фоне его кожа отливает нездоровой желтизной прогорклого сыра. - Пусть он замолчит, Бив. - К-к-к... - Не будь остолопом, спой ему гребаную песню! - вопит Генри, ощущая, как болотная грязь продавливается сквозь пальцы. - Колыбельную, чертову колыбельную! Бивер непонимающе таращится на них. Постепенно его глаза немного проясняются. Сообразив, в чем дело, он кивает и бредет к насыпи, где сидит Даддитс, прижимающий к груди желтую коробку и надрывно рыдающий, совсем как в тот день, когда они его встретили. Теперь Генри видит то, что сначала ускользнуло от его внимания: кровь, запекшуюся под носом Даддитса, повязку на левом плече, из которой торчит что-то, похожее на кусок белого пластика. - Даддитс, - шепчет Бив, подходя ближе. - Дадди, милый, не плачь. Не плачь и не смотри на это, такое не для тебя, ты и без того... Сначала Даддитс, не слушая, продолжает голосить. Доревелся до того, что носом кровь пошла, уж это точно, но что это за белая штука у него на плече? - думает Генри. Джоунси прижал ладони к ушам. Пит держится за макушку, словно боясь, что ветер унесет и его голову. Но тут Бивер обнимает Даддитса, совсем как несколько недель назад, и начинает петь высоким чистым голосом, который так странно слышать от огольца вроде Бива. - Спи, дитя, Господь с тобой, ночь несет тебе покой... И, о чудо из благословеннейших чудес: Даддитс начинает успокаиваться. - Где мы, Генри? - произносит Пит, не шевеля губами. - Где мы, на фиг? - Во сне, - говорит Генри, и сразу все четверо оказываются на коленях под кленом рядом с "Дырой в стене", дрожащие от холода и в одном нижнем белье. - Что? - Джоунси, вырвав руку, вытирает рот. Ощущение единства прервано, и реальность вторгается в оцепенение. - Что ты сказал, Генри? Генри чувствует, как уходят, отдаляются их мысли, как отстраняются они друг от друга, и думает: Зря все это. Нельзя нам сейчас быть вместе. Иногда лучше остаться одному. Без свидетелей. Да, одному. Наедине со своими мыслями. - Я видел дурной сон, - говорит Бивер, словно пытается объяснить что-то себе, а не друзьям. Медленно, как под гипнозом, он отстегивает карман куртки, вытаскивает леденец на палочке и, не разворачивая, сует в рот палочку и принимается грызть. - Приснилось... - Не важно, - обрывает Генри, поправляя очки. - Мы и без того знаем, что именно тебе приснилось. "Еще бы, мы все там были", - дрожит у него на кончике языка, но так и не срывается с губ. В четырнадцать лет он уже достаточно умен, чтобы знать: не всякая правда на пользу. "Положено - сыграно", как говорят они, когда играют в джин рамми или канасту, и кто-то, как последний кретин, очертя голову сбрасывает карты. Если он выскажется вслух, значит, придется с этим жить. Если же нет... Может, все само собой уладится. - Не думаю, что сон твой, - качает головой Пит. - По-моему, это сон Даддитса, и мы все... - Насрать, что ты думаешь! - взрывается Джоунси, так грубо, что остальные теряются. - Это был сон, я намереваюсь выбросить его из головы. Мы все должны выбросить его из головы, верно, Генри? Генри поспешно кивает. - Пойдем в дом, - предлагает Пит. - Ноги заме... - Вот что, - говорит Генри, и все трое нервно смотрят на него. Потому что в тех случаях, когда нужен лидер, Генри берет эту роль на себя. И если вам это не нравится, неприязненно думает он, действуйте сами, посмотрим, как справитесь. Это вам не хухры-мухры, уж можете поверить. - Что? - Бив хочет сказать: "что еще?" - Когда поедем к Госслину, нужно позвонить Дадсу. На случай, если он расстроился. Ему никто не отвечает. Все потрясены идеей звонка слабоумному другу. Генри спохватывается, что Даддитсу, вероятно, ни разу в жизни никто не звонил. Это будет первый. - А что.., похоже, он прав, - соглашается Пит и немедленно захлопывает ладонью рот, словно сказал что-то недозволенное. Бивер, почти голый, если не считать идиотских трусов и совершенно непристойной куртки, трясется в ознобе. Шарик леденца торчит на конце изжеванной палочки. - Когда-нибудь эта штука застрянет у тебя в глотке, - бурчит Генри. - Вот и ма то же говорит. Пошли? Я совсем заледенел. Они направляются к дому, где ровно через двадцать три года закончится их дружба. - Как, по-вашему, Ричи Гренадо в самом деле мертв? - спрашивает Бивер. - Не знаю и знать не хочу, - говорит Джоунси и оборачивается к Генри: - Ладно, позвоним Даддитсу. У меня есть свой номер. Так что расходы - за мой счет. - Свой телефон? - завидует Пит. - Ну и везет же некоторым! Твои предки бессовестно тебе потакают, Гэри. Самый верный способ достать Джоунси. Обычно при упоминании своего имени он мгновенно лезет в бутылку, но не сегодня. Не до того. - Во-первых, это на день рождения, и во-вторых, мне приходится платить за междугородные звонки из карманных денег, так что не возникай. И потом, ничего не было, ничего не было, усекли? И они все кивают. Ничего не было. Ничего, мать твою, не... 3 Порыв ветра толкнул Генри вперед, едва не на проволоку. Он пришел в себя, стряхивая воспоминания, как тяжелое пальто. Тоже, нашли время лезть в голову (правда, для воспоминаний подобного рода подходящее время вряд ли найдется). Столько прождать Андерхилла, почти отморозить яйца, чтобы не упустить единственный шанс отсюда выбраться, и теперь это! Да Андерхилл мог просто пройти мимо, пока он торчал тут, грезя наяву, и оставить его гнить в выгребной яме. Но Андерхилл не прошел мимо. Он стоял по другую сторону изгороди, сунув руки в карманы и глядя на Генри. Снежинки садились на прозрачный панцирь его маски, тут же таяли и сбегали по пластику, как... Как слезы Бивера в тот день, подумал Генри. - Вам следует вернуться в коровник, к остальным, - сказал Андерхилл, - иначе в снеговика превратитесь. Язык Генри примерз к зубам. Его жизнь без преувеличений зависела от того, что он скажет этому человеку, а он не мог придумать, с чего начать. Не мог даже слова вымолвить. К чему трудиться? - поинтересовался ехидный внутренний голос, голос тьмы, его старой подруги. В самом деле, к чему трудиться ? Почему бы просто не позволить им, сделать то, о чем ты давно мечтал? Потому что теперь речь идет не только о нем. Потому что теперь приходится думать не только о себе. И все же говорить он не мог. Андерхилл постоял еще немного, глядя на него. Руки в карманах. Откинутый капюшон открывает коротко стриженные русые волосы. Снег тает на маске, которую носят только солдаты, но не задержанные, потому что задержанным она не понадобится: задержанным, как и серым человечкам, уже вынесен приговор. Генри пытался заговорить и не мог, не мог. Ах, Господи, на его месте должен был стоять Джоунси, не он, у Джоунси язык куда лучше подвешен. Сейчас Андерхилл уйдет, оставив его наедине с кучей "может быть" и "что, если бы". Но Андерхилл задержался. - Неудивительно, что вы знаете мою фамилию.., мистер Генрейд? Вас так зовут? - Девлин. Вы считали мое имя. Я Генри Девлин. Генри с величайшей осторожностью просунул руку между проволокой. Но Андерхилл, не шевелясь, бесстрастно уставился на нее, и Генри втянул руку в свой новообретенный мир, чувствуя себя идиотом и ругая себя за это последними словами. Можно подумать, они на званом обеде и его только что, как говорится, осадили. Андерхилл учтиво кивнул, словно они в самом деле были на званом обеде, а не среди снежных смерчей, в режущем глаза сиянии. - Вы знаете мое имя, потому что присутствие пришельцев в Джефферсон-трект вызвало телепатический эффект низкого уровня, - улыбнулся Андерхилл. - Звучит глупо, когда выскажешь это вслух, верно? Но ничего не поделаешь. Однако воздействие преходяще, вполне безвредно и слишком слабое, чтобы годиться для чего-то, кроме карточных игр, а мы сегодня слишком заняты, чтобы тратить время на подобные глупости... Язык Генри наконец обрел подвижность. - Вы вряд ли явились сюда в метель только потому, что я знал ваше имя, - сказал Генри. - Скорее потому, что я знал имя вашей жены. И дочери. Улыбка Андерхилла не изменилась. - Может, и так. В любом случае предлагаю разойтись и отдохнуть. День выдался долгий и трудный. Он зашагал вдоль изгороди, в направлении припаркованных трейлеров и прицепов, Генри едва поспевал за ним, хотя приходилось напрягать силы: снегу намело не меньше, чем с фут, и никто не утоптал его с этой стороны. Со стороны мертвых. - Мистер Андерхилл! Оуэн! Остановитесь на секунду и послушайте. Мне нужно сказать вам что-то важное. Андерхилл продолжал идти по своей стороне изгороди (которая тоже была стороной мертвецов, неужели Андерхилл не знал?), низко наклонив голову, сохраняя прежнюю вежливую ухмылочку. И самое ужасное, что Андерхилл хотел остановиться. Беда в том, что Генри до сих пор не дал ему повода это сделать. - Курц безумец, - сказал Генри. Он по-прежнему не отставал, хотя уже начинал задыхаться. Измученные ноги молили о пощаде. - Но хитер, как лис. Андерхилл вышагивал, как автомат: голова опущена, идиотская маска улыбки на месте. Мало того, он прибавил скорости. Того и гляди, Генри придется бежать, чтобы поспеть за ним. Если он еще в состоянии бежать. - Вы поставите нас под пулеметы, - говорил, задыхаясь, Генри. - Тела сбросят в амбар, польют бензином, возможно, из колонки старика Госслина, зачем тратить государственные запасы.., и потом.., пуф! ..все уйдем с дымом, две сотни.., четыре сотни.., и запах.., как от адского барбекю. Улыбка Андерхилла растаяла, и он помчался вперед. Генри неведомо откуда обрел способность семенить. Жадно втягивая воздух, он прокладывал путь сквозь доходившие до колен сугробы. Ветер полосовал его исхлестанное лицо. Как кинжалом. - Но, Оуэн.., это ведь вы, правда?.. Оуэн.., помните старую песенку: "У кошек много блошек, а у блошек больших - много блошек-крошек. И все грызут друг друга".., и так далее, и тому подобное, до бесконечности.., так это о нас и о вас, потому что у Курца есть свой подручный.., по-моему, Джонсон, верно? Андерхилл уколол его взглядом, но не сбавил шага. Но Генри упрямо тащился следом, хотя чувствовал, что больше не выдержит. В боку кололо. Он был залит потом и изнывал от жары. - Это.., должны были поручить вам.., вторая часть зачистки... "Империэл Вэлли".., кодовое название.., что-то значит для вас? Судя по всему, ничего не значит. Курц, должно быть, не сказал Андерхиллу об операции, цель которой - уничтожить почти всю Блю-группу. Оуэн понятия не имел об "Империэл Вэлли", и теперь к колотью в боку прибавилась стальная полоса вокруг груди, сжимавшаяся все сильнее. - Остановитесь... Иисусе... Андерхилл.., не могли бы вы... Но Андерхилл, казалось, не слушал его. Андерхилл хотел сохранить последние иллюзии, и его нельзя было за это судить. - Джонсон.., еще несколько человек.., по крайней мере одна женщина.., и вы могли быть тоже, если бы не сплоховали.., переступили черту.., это он так думает.., и не в первый раз переступили.., в каком-то месте.., вроде Босса Новы... Еще один пронизывающий взгляд. Прогресс? Возможно. - В конце.., думаю, даже Джонсона прикончат.., останется в живых только Курц.., остальные.., ничего, кроме груды пепла и костей.., ваша гребаная телепатия.., не подсказала вам... Правда.., милый салонный трюк.., чтение мыслей.., даже не.., почесались... Проворонили... Бок прострелило болью до самой подмышки. Земля ушла из-под ног, и Генри, взмахнув руками, ничком повалился в снег. Легкие разрывало от недостатка воздуха. Он жадно вдохнул, набрав в рот пригоршню ледяной пудры. Отплевываясь и мотая головой, Генри встал на колени, как раз вовремя, чтобы увидеть, как спина Андерхилла исчезает за клубящейся белой стеной. Не зная, что еще сказать, но понимая, что это последний шанс, Генри завопил: - Вы пытались помочиться на зубную щетку мистера Рейплоу, а когда так и не смогли, разбили блюдо! Разбили их блюдо и смылись! Совсем как сейчас, трус стебаный! Удираете? Ну и катитесь... Спина, уже едва видная за клубящейся белой стеной, замерла. Оуэн Андерхилл остановился. 4 Мгновение-другое он так и стоял спиной к Генри, который, задыхаясь, упал на колени в снег. По красному лицу текли струи талой воды. Какой-то частью сознания он отметил, что царапина, в которой рос байрум, начала чесаться. Наконец Андерхилл повернулся и пошел назад. - Откуда вы знаете о Рейплоу? Телепатия слабеет. Проникнуть так далеко вы не могли. - Я знаю многое, - сказал Генри, поднимаясь, но тут же схватился за грудь в очередном приступе кашля. - Потому что во мне многое заложено. Я другой. Я и мои друзья, мы другие. Нас было четверо. Двое мертвы. Я здесь. Четвертый... Мистер Андерхилл, четвертый - ваша проблема. Не я, не люди, которых вы содержите в коровнике, не ваша Блю-группа, не подручный Курца, не "Империэл Вэлли". Только он. Генри боролся с собой, не желая произносить имя. Джоунси, самый близкий ему из всех. Бивер и Пит были чудесными парнями, но только с Джоунси они мыслили одними и теми же категориями. В одном направлении. Только с ним он мог беседовать без слов. Только Джоунси был способен видеть линию и одновременно уноситься мечтами за любые границы и пределы. Но Джоунси больше нет, так ведь? Генри был в этом твердо уверен. В тот момент, когда красно-черное облако промчалось мимо, он еще существовал, вернее, не он, а крохотная его частица, но сейчас старый друг уже съеден заживо. Пусть сердце его бьется, а глаза видят, но истинный Джоунси так же мертв, как Пит и Бив. - Ваша проблема - Джоунси. Гэри Джоунс из Бруклина, штат Массачусетс. - Не только моя, но и Курца. - Андерхилл говорил слишком тихо, чтобы его можно было расслышать сквозь вой ветра, но Генри все равно услышал.., услышал мозгом. Головой. Андерхилл огляделся. Генри последовал его примеру и увидел людей, бегущих по тропе между трейлерами и прицепами, довольно далеко от изгороди. Однако весь участок вокруг магазина и коровника был беспощадно освещен, и даже сквозь ветер доносились рев моторов, заикающийся гул генераторов и крики солдат. Кто-то отдавал приказы через мегафон. Общий эффект был жутковато-ирреальным, словно они оба были захвачены штормом в обиталище призраков. Бегущие люди в самом деле походили на привидения, исчезающие один за другим в колеблющихся простынях снега. - Здесь нельзя говорить, - бросил Андерхилл. - Слушайте меня и не заставляйте повторять ни единого слова, дружище. И в голове Генри, где от обилия информации и обрывков чужих суждений все смешалось, как разобранный паззл, откуда-то возникла мысль Оуэна Андерхилла, ясная и четкая: "Дружище". Его слово. Поверить невозможно, что я употребил его слово! - Слушаю, - кивнул Генри. 5 Сарай был на противоположной от коровника стороне участка, и хотя за дверями было так же светло, как и везде в этом адском концлагере, внутри стоял полумрак и сладко пахло сеном. И чем-то еще, чуть более резким. На другом конце, прислонясь спинами к стене, сидели четверо мужчин и женщина, все в оранжевых охотничьих жилетах, передавая друг другу косячок. В сарае было всего два окна: одно - выходившее на загон, другое - на изгородь и лес. Стекло, заплывшее грязью, немного смягчало режущий глаза свет. Лица обреченных казались серыми. Уже мертвыми. - Хочешь затянуться? - напряженно, почти жалобно спросил тот, что держал косячок, и с готовностью протянул косячок. Ничего себе, не пожалел травки! Настоящая сигарета. - Нет. Хочу, чтобы вы отсюда убрались, - сказал Генри. Они непонимающе уставились на него. Женщина была замужем за тем, кто держал косячок. Малый, сидевший слева, был ее деверем. Остальным просто не терпелось раскумариться даровой травкой. - Возвращайтесь в коровник, - повторил Генри. - Не пойдет, - ответил кто-то. - Слишком много народа. Предпочитаем некоторые удобства. И поскольку мы заняли это местечко первыми, а вам, очевидно, не до вежливости, предлагаю... - Понятно, - перебил Генри, хватаясь за повязку на ноге. - Байрум. То, что они именуют Рипли. Кое-кто из вас, возможно, уже подхватил его. Вот вы, Чарлз... - Он показал на пятого мужчину, грузного и лысого. - Нет! - вскрикнул Чарлз, но остальные уже отодвигались от него. Тот, что с косячком (Даррен Чайлз из Ньютона, штат Массачусетс), судорожно вдохнул дым. - Да, - кивнул Генри. - В полном расцвете. И у вас, Мона. Нет, Марша. Марша, вот как вас зовут. - Ничего у меня нет, - охнула женщина и встала, прижимаясь спиной к стенке и глядя на Генри широко раскрытыми испуганными глазами. Глазами лани. Скоро все они будут мертвы, и Марша тоже. Оставалось надеяться, что она не прочтет именно эту мысль. - Я чистая, мистер. Мы все здесь чисты, кроме вас! Она взглянула на мужа, не бог весть какого исполина, но все же поплотнее Генри. Впрочем, как и остальные. Не выше, а именно плотнее. - Выброси его отсюда, Дейр. - Есть два типа Рипли, - начал Генри, констатируя собственное предположение как факт.., но чем больше он об этом думал, тем правдоподобнее казалась ему идея. - Назовем его Рипли первичный и Рипли вторичный. Я совершенно уверен, что если вы не получили дозу живых спор с пищей или воздухом и не имеете открытых ран, значит, повезло. Вы можете победить его. Теперь они все пялились на него огромными оленьими глазами, и Генри ощутил мгновенное всесокрушающее отчаяние. Ну почему он не мог попросту покончить с собой, тихо и пристойно? - У меня Рипли первичный, - объявил он, развязывая футболку. Никто не осмелился присмотреться к ране, и Генри сделал это за всех. Длинный порез зарос байрумом. Несколько прядей длиной дюйма в три слабо колебались, как бурая водоросль в приливном течении. Он чувствовал, как корни грибка проникают все глубже, вызывая зуд, разрушая его плоть. Пытаясь думать. И это было хуже всего: оно пыталось думать. Они медленно крались к двери, очевидно, ожидая подходящего момента, чтобы рвануть отсюда со всех ног. Но вместо этого вдруг замерли. - Мистер, вы можете помочь нам? - дрожащим детским голоском спросила Марша. Даррен, ее муж, обнял жену. - Не знаю, - признался Генри. - Вероятно, нет, но.., все может быть... А сейчас идите. Я уберусь отсюда через полчаса. Может, меньше, но вам лучше побыть в коровнике с остальными. - Почему? - спросил Даррен Чайлз, мистер Убойный Косячок из Ньютона. И Генри, у которого возник призрак идеи (ничего похожего на план), честно ответил; - Понятия не имею. Просто чувствую. Они вышли, оставив сарай во владение Генри. 6 Под окном, выходившим на изгородь, лежала связка полусгнившего сена, на которой сидел Даррен, когда вошел Генри (как владелец косячка он мог рассчитывать на самое удобное место), и теперь Генри пристроился на вязанке, безвольно бросив руки на колени. Ему ужасно хотелось спать, несмотря на хор голосов, гудевших в голове, и на сильный зуд в левой ноге (грибок появился и во рту, на месте выпавшего зуба). Он почувствовал появление Андерхилла еще до того, как Андерхилл подошел к окну и заговорил. - Я с подветренной стороны и в тени здания, - сказал Андерхилл. - Я курю. Если кто-то подойдет, тебя здесь нет. - О'кей. - Попробуй соврать, и я тут же уйду, и больше ты за всю свою короткую жизнь не скажешь мне ни слова.., вслух или как-то иначе. - О'кей. - Как ты избавился от здешних обитателей? - Какое тебе дело? - Минуту назад Генри был готов поклясться, что слишком устал, чтобы злиться. Но сейчас... - Это было что-то вроде чертова теста? - Не валяй дурака. - Я сказал, что у меня Рипли первичный, то есть чистую правду. Они немедленно смылись, - сказал Генри и, помедлив, добавил: - Ты тоже заразился, верно? - Почему ты так считаешь? Голос Андерхилла вроде бы не изменился: все такой же спокойный, ровный, и все же Генри как психиатр сумел распознать все признаки. Каким бы ни был Андерхилл, приходилось признать, что он человек невероятно трезвый и рассудительный. Что ж, он только что сделал первый шаг в нужном направлении. Кроме того, подумал он, не повредит, если Оуэн поймет, что терять ему, в сущности, нечего. - Красные полоски на заусенцах, верно? И немного в одном ухе. - Тебе бы сейчас в Лас-Вегас, приятель. Конец бы всем казино... - Генри увидел тлеющий глазок сигареты, поднесенной к губам Андерхилла. Как бы ветер ее не задул. - Ты получил первичный непосредственно из источника заражения. Я совершенно уверен, что вторичный можно подхватить, коснувшись чего-то, на чем он растет: дерево, мох, олень, собака, другой человек. Все равно что дотронуться до ядовитого сумаха: сразу ожог. Не думай, что ваши медики этого не знают. Я получил информацию непосредственно от них. Моя голова все равно что чертова спутниковая антенна, которая ловит все передачи подряд. Понятия не имею, откуда берется половина всех сведений, но это не важно. Но кое-что медикам все же неизвестно. Серые называют красную растительность "байрум", слово, означающее "состав жизни". При определенных обстоятельствах первичный грибок может выращивать имплантаты. - Срань-хорьков, иначе говоря. - Срань-хорьки - это хорошо. Мне нравится. Они появляются из байрума, потом откладывают яйца, из которых появляются новые хорьки, и так далее, и тому подобное. По крайней мере мне так кажется. Правда, здесь большинство яиц погибает. Трудно сказать, в чем причина: холод ли, атмосфера или еще что-то. Но сейчас речь идет о байруме. Пока это все, чем располагают инопланетяне. То, что действительно срабатывает. - Состав жизни. - Угу, но послушай, серым здесь туго приходится, может, потому они и торчали здесь так долго, почти полвека, прежде чем сделать первый ход. Хорьки, например. Предполагалось, что они станут сапрофитами, знаешь, что это означает? - Генри.., тебя так зовут.., верно? Генри?.. Генри, какое отношение это имеет к нашей нынешней... - Самое прямое. И если не хочешь нести большую часть ответственности за гибель жизни на космическом корабле Земля, если, разумеется, не считать жизнью кучи межзвездных кудзу, советую заткнуться и слушать. Пауза. А потом: - Слушаю. - Сапрофиты - доброкачественные бактерии-паразиты. Они живут в наших внутренностях, и мы каждый день глотаем их с молочными продуктами. Со сладким ацидофильным молоком, например, и с йогуртом. Мы даем им среду обитания, и они дают нам кое-что взамен. Лактобактерии, например, улучшают пищеварение. Хорьки - в обстоятельствах, обычных для каких-то иных миров, с совершенно иной, чем у нас, экологией - вырастают дюйма на два, не больше. Думаю, что, оказавшись в женском организме, они могут как-то влиять на воспроизведение, но не убивают. Никого. Просто живут в кишечнике. Мы даем им пищу, они пробуждают в нас телепатические способности. Честный обмен. Только они также превращают нас в телеканалы. Мы - ТВ серых человечков. - И ты знаешь все это, потому что в тебе живет такая же тварь? - В голосе Андерхилла не было отвращения, но Генри ясно ощутил его в мозгу собеседника: жгучее, пульсирующее, как щупальца осьминога. - Один из так называемых нормальных хорьков? - Нет. - Пока нет. Кажется. - В таком случае, откуда ты взял все это? Или просто сочиняешь? Разыгравшееся воображение? Пытаешься выписать себе пропуск на волю? - По-моему, совершенно не важно, откуда мне все это известно, Оуэн, но ты понимаешь, что я не лгу. Ты же читаешь мои мысли. - Да, ты думаешь, что говоришь правду. Больше я ничего не знаю. Или воображаешь, что я херов ясновидящий? Всю жизнь читал ваши сраные мысли? Как глубоко я, по-твоему, могу проникнуть? - Не знаю. Должно быть, немного глубже, если байрум распространится, но до меня тебе далеко. - Потому что ты другой. - Скептицизм, не только в голосе, но и в мыслях Андерхилла. - Приятель, до сегодняшнего дня я и понятия не имел, насколько другой. Но не обращай внимания. Я хочу, чтобы ты понял главное: серые опарафинились по самое некуда. Наверное, впервые в истории они вступили в настоящую битву за власть, прежде всего потому, что хорьки, попадая в человека, превращаются из сапрофитов в злокачественных паразитов. Не перестают есть и не перестают расти. Это рак, Андерхилл, особая форма рака. Во-вторых, байрум. Пока что он в отличие от иных планет с трудом выживает в нашем мире. Ученые и эксперты, которые правят этим родео, думают, что холод замедляет его развитие, но я так не считаю, вернее, считаю, что причина не только в этом. Не могу сказать с уверенностью, потому что они тоже ничего не понимают, но... - Стоп, стоп... - В темноте мелькнула короткая вспышка: это Андерхилл зажег еще одну сигарету, которую тоже съест ветер. - Ты сейчас имел в виду не медиков, верно? - Нет. - Воображаешь, будто общаешься с серыми человечками. Телепатически. - По-моему.., с одним из них. Можно сказать, между нами налажена бесперебойная связь. - С тем Джоунси, о котором ты говорил? - Оуэн, я не уверен. Не до конца. Но главное, они проигрывают. Я, ты, люди, которые были с тобой у корабля, все мы, возможно, не встретим нынешнее Рождество. Не стану врать. Мы получили высокие концентрированные дозы. Но... - Я-то уж точно, - перебил Оуэн. - И Эдварде тоже, проявилось мгновенно, как на полароиде. - Но даже если байрум в самом деле скрутит тебя, не думаю, что ты можешь разнести его так уж широко. Не настолько он опасен. В амбаре есть немало людей, которые так его и не подхватят, сколько бы зараженных там ни оказалось, а если и подхватят, то свалятся с байрумом вторичным, или Рипли, как тебе угодно. - Лучше байрум. - О'кей. Они смогут, в свою очередь, передать его кое-кому, но в очень слабой форме, которую можно назвать байрум-три. Вполне вероятно, что и этим дело не закончится, но уж для того, чтобы разглядеть байрум-четыре, понадобится микроскоп или анализ крови. Потом он исчезнет. - Не забывай о мгновенном воспроизведении. - Первое: серые - возможно, не что иное, как системы доставки байрума - уже уничтожены. Те, кого не убила среда, как микробы в конце концов прикончили марсиан в "Войне миров", расстреляны из пулеметов. Все, кроме одного.., возможно, того, от которого я получаю информацию. Но в физическом смысле его тоже не существует. Второе: хорьки не сработали. Как любой рак, они в конце концов пожирают сами себя. Те же, которые прогрызают себе дорогу и выходят наружу из прямой кишки, быстро погибают в неблагоприятной для них внешней среде. Третье: байрум тоже не так действенен, но если ему дать время вырасти и найти места обитания, он может мутировать. Научится приспосабливаться. Может быть, править. - Мы собираемся стереть это место с лица земли, - сказал Андерхилл. - Превратить весь Джефферсон-трект в выжженную зону. Генри едва не завопил от бессильной злости, и, вероятно, что-то выплеснулось наружу. Послышался глухой стук. Андерхилла отшвырнуло к стене, ударило спиной о потемневшие доски. - То, что вы здесь творите, не имеет смысла, - процедил Генри сквозь зубы. - Люди, которых вы заперли, не могут распространить грибок, хорьки не могут распространить грибок, и байрум тоже не может распространяться самостоятельно. Если ваши парни свернут палатки и просто уберутся отсюда, природа позаботится о себе и сотрет всю эту бессмыслицу как ошибочное уравнение. Думаю, серым пришлось показаться вам на глаза, потому что они на хрен не верят тому, что происходит. Похоже, это был просто акт самоубийства, вдохновляемый некоей серой версией мистера Курца. Они никак не могут осмыслить собственное поражение. Их девиз: "Мы всегда выигрываем". Или "побеждаем". - Откуда ты... - Но тут в последнюю минуту, Андерхилл, может, и в последнюю секунду, один из них нашел человека, поразительно отличающегося от остальных. Такого, с которым способны войти в контакт не только серые, но хорьки и даже байрум. Он ваша "Тифозная Мэри". И уже выбрался из секретной зоны, сводя все, что вы здесь сделали, к нулю. - Гэри Джоунс. - Совершенно верно. - Что делает его не таким, как все? Как ни больно было Генри касаться этой темы, все же приходилось кое-что открыть Андерхиллу. - Он, я и еще двое друзей, теперь погибших, когда-то знали человека, который был абсолютно другим. Другим в корне. Настоящий телепат, без всякого байрума. Он каким-то образом повлиял на нас. Повстречай мы его, когда стали старше, вряд ли такое было бы возможно, но в том возрасте мы были особенно.., уязвимы, так сказать, к тому, что он нам дал. Потом, годы спустя, кое-что случилось с Джоунси, правда, не имеющее отношения к этому необыкновенному мальчику. Но последнее, как подозревал Генри, не было правдой: хотя Джоунси едва не погиб под колесами машины в Кембридже, а Даддитс, насколько знал Генри, в жизни не выезжал из штата Мэн, он каким-то образом причастен к последним роковым переменам в Джоунси. И ко всему происходящему. Он знал это. - Прикажешь мне.., что? Просто поверить в это? Проглотить, как микстуру от кашля? Он не видел, как в душистом мраке сарая губы Генри растянулись в невеселой улыбке. - Оуэн, - вздохнул он, - ты и так этому веришь. Я телепат, не забыл? Самый страшный в джунглях. Однако вопрос.., вопрос.., в том... Генри задал вопрос мысленно. 7 Стоя за изгородью у задней стены старого сарая, терпеливо морозя яйца, опустив маску, чтобы иметь возможность курить сигареты, которых терпеть не мог (он раздобыл новую пачку в гарнизонной лавчонке), Оуэн растерянно озирался. Несмотря на то что ситуация весьма мало располагала к веселью, все же, когда человек в сарае в ответ на вполне резонный вопрос отрезал с нетерпеливой прямотой: "Ты и так этому веришь. Я телепат, не забыл", - с губ Оуэна сорвался короткий горький смешок. Курц сказал, что, если телепатия станет одним из постоянных свойств человеческого мозга, общество в его нынешнем виде ждет крах. Умом Оуэн понимал правоту Курца, но сейчас осознал ее на некоем глубинном, нутряном уровне. - Однако вопрос.., вопрос.., в том... Что мы собираемся предпринять? У измученного Оуэна нашелся только один ответ: - Думаю, нужно снаряжать погоню за Джоунсом. Но даст ли это что-нибудь? У нас есть время? - Да, но очень мало. Оуэн пытался понять, что кроется за ответом Генри, но его сил явно не хватало. Однако он был уверен, что почти все, сказанное этим человеком, - правда. Либо он свято верит в то, что говорит правду. Видит Бог, я тоже хочу верить, что это правда. И под любым предлогом у браться отсюда до начала бойни. - Нет, - сказал Генри, и Оуэн впервые заметил, что голос у него не совсем твердый. Похоже, он чем-то расстроен. - Бойни не будет. Курцу не удастся прикончить почти триста человек. Людей, которые никак не могут повлиять на происходящее. Они всего лишь... О Господи, они всего лишь невинные жертвы! Случайные свидетели катастрофы! Оуэн не удивился, обнаружив, что искренне наслаждается смущением Генри. Видит Бог, сам Генри немало потрудился над тем, чтобы лишить его душевного равновесия. - Что вы предлагаете? Особенно если учесть, что сейчас главное - ваш приятель Джоунси. - Да, но... - запнулся Генри. Теперь его внутренний голос звучал чуть громче, но ненамного. Я не думал, что мы уйдем и бросим их на съедение. - Мы не уйдем. Сбежим, как пара крыс с горящими хвостами, - пояснил Оуэн и, затянувшись в последний раз, бросил третью сигарету. И долго смотрел, как ветер катит ее по снегу. К этому времени по обе стороны сарая возвышались гигантские сугробы. По опустевшему выгулу мела поземка, с неба продолжал валить снег. Ехать куда-то в такую погоду - чистое безумие. Придется раздобыть хотя бы "сноу кэт", подумал Оуэн. К полуночи даже полноприводный грузовик не пробьется через такие заносы. - Убей Курца, - тихо сказал Генри. - Это единственный выход. Будет легче ускользнуть, если некому отдавать приказы. Кроме того, биологическая.., зачистка отложится на неопределенное время. - Как все просто, - сухо рассмеялся Оуэн. - Андерхилл, агент 007 с лицензией на убийство. Он раскурил четвертую сигарету, прикрывая зажигалку ладонями. Пальцы, даже в перчатках, успели онеметь. Если мы немедленно не договоримся, я здесь заледенею, подумал он. - Подумаешь, что тут такого сложного? - удивился Генри, понимая, как тяжело Оуэну принять такое решение. Сам Оуэн чувствовал (и почти слышал), как мучительно пытается он ничего не видеть и не знать, не ухудшать и без того безнадежное положение вещей. - Просто войди и прихлопни его. - Не выйдет. - Оуэн послал Генри мысленную картину: Фредди Джонсон и другие члены так называемой "Империэл Вэлли" следят за "виннебаго" Курца. - Кроме того, фургон оборудован системой динамиков. Если что-то случится, мигом нагрянут крутые парни. Но, может, я его достану. Скорее всего нет, потому что охрана у него, как у колумбийского кокаинового барона, особенно во время активных боевых операций. Но попробовать можно. Я и сам не так уж плох. Но это чистое самоубийство. Если в его распоряжении Фредди Джонсон, значит, поблизости вертятся Кейт Галлахер... Марвел Ричардсон... Карл Фридман... Джослин Макэвой. Крутые парни и девочки. Генри, я убью Курца, они убьют меня, шишки, которые стоят у руля этого шоу, пошлют нового чистильщика - какой-нибудь клон Курца, который подхватит поводья, выпавшие из рук мертвого единомышленника. А может, просто назначат на его место Кейт. Видит Бог, для этого она достаточно безумна. Заключенным дадут дополнительных двенадцать часов на то, чтобы хорошенько провариться в собственном соку, но в конце концов поджарят. Единственная разница в том, что вместо того, чтобы весело устремиться вместе со мной сквозь бурю и метель, красавчик, ты сгоришь вместе с остальными. А тем временем твой приятель Джоунси успеет добраться.., куда? - Думаю, пока благоразумнее всего держать место назначения в секрете. Оуэн тем не менее попробовал применить все свои телепатические способности и на миг уловил размытое и странное изображение: высокое белое здание в снегу, цилиндрическое, как силосная башня.., но все тут же пропало, сменившись изображением белой лошади - чем-то похожей на единорога, - бегущей мимо таблички, на которой красовалась стрелка и надпись красными буквами: В БЕНБЕРРИ-КРОСС. - Ты глушишь меня! - раздраженно проговорил он. - Можешь считать, что так. А можешь рассматривать это как обучение методике, которую тебе лучше усвоить, если хочешь сохранить наш разговор в тайне. - Угу. - На самом деле Оуэн ничуть не расстроился. И правда, совсем не плохо уметь вот так глушить всякого, кто бесцеремонно лезет в твои мысли. Кроме того, Генри все-таки знал, куда стремится его друг, Тифозный Джоунси. Недаром Оуэн видел неясные картины в голове Генри. - Генри, выслушай меня. - Валяй. - Предлагаю простейший и самый безопасный план. Первое: если время не слишком поджимает, нам нужно поспать. - Согласен. Непонятно, как я еще держусь на ногах. - Часа в три ночи я начну действовать. Курц отдал приказ следить за любыми передвижениями, и охрана будет начеку, но если глаз Большого Брата немного прикроется, то не раньше четырех. Люди к тому времени устанут и потеряют бдительность. Мы должны уложиться в интервал от четырех до шести. Я отвлеку часовых и закорочу ток в изгороди: это легче всего. Минут через пять после того, как начнется переполох, я подведу сюда снегоход и... - Оуэн обнаружил, что телепатия имеет немалые преимущества по сравнению со словесным общением. Не переставая говорить, он послал Генри изображение горящего вертолета МН-6 "литл берд" и солдат, бегущих к нему, - ..и в путь. - Оставив на милость Курца беззащитных людей, которых он намеревается превратить в угольки? Не говоря уже о Блю-группе. Сколько там? Еще триста? Оуэн, служивший в армии с девятнадцати лет и вот уже восемь как ставший одним из чистильщиков Курца, послал два жестких слова по ментальному каналу, установленному между ними: Допустимые потери. Тень Генри Девлина за грязным стеклом шевельнулась и поднялась. Нет, ответил он. 8 Нет? То есть как "нет"? Нет. Я их не брошу. Можешь предложить что-нибудь получше? И тут Оуэн, к своему невероятному ужасу, осознал: Генри уверен в том, что может. Фрагменты и обрывки этой идеи (было бы чересчур великодушно назвать ее планом) пролетали через мозг Оуэна, подобно хвосту кометы. От неожиданности он задохнулся и даже не заметил, как сигарета выпала из пальцев и унеслась, подхваченная ветром. Ты псих. Ничего подобного. Нам нужно отвлечь их, чтобы смыться, ты уже это понял. Считай это отвлекающим фактором. Их все равно убьют! Некоторых. Может, большинство. Но это шанс. Какой шанс у них будет в горящем амбаре? - И не забывай о Курце, - добавил Генри вслух. - Если его поставят перед фактом побега двухсот заключенных, многие из которых будут счастливы поведать первому попавшемуся репортеру о том, как наложившее в штаны от страха правительство США санкционировало массовые убийства здесь, на американской земле, поверь, ему будет не до нас. Поводов для волнений у него и без того появится достаточно. Ты не знаешь Эйба Курца, подумал Оуэн. И ничего не знаешь о Черте Курца. Как и он сам. Почти ничего. До сегодняшнего дня. Но в предложении Генри был некий безумный смысл. И некое зерно искупления. По мере того как этот бесконечный день четырнадцатого ноября катился к полуночи и шансы прожить хотя бы до конца недели увеличивались, Оуэн без особого удивления понял, что идея искупления не лишена привлекательности. - Генри! - Да, Оуэн, я тут. - Знаешь, мне всегда становилось не по себе при мысли о том, что я натворил в доме Рейплоу. - Знаю. - И все же я бы сделал это еще раз. Что за чертовщина? Генри, оставшийся прекрасным психиатром даже после того, как стал помышлять о самоубийстве, промолчал. Да и что скажешь? Некая извращенность всегда присутствует в человеческом характере. Нормальное поведение. Грустно, но правда. - Ладно, - решил наконец Оуэн. - Ты покупаешь дом, я его обставляю. По рукам? - По рукам, - мгновенно ответил Генри. - Ты в самом деле можешь научить меня глушить непрошеных гостей? Думаю, мне это понадобится. - Могу. Уверен. - Ладно. Слушай. Следующие три минуты говорил Оуэн, иногда вслух, иногда пускал в ход телепатию. Оба достигли той точки, когда различия между способами общения больше не существовало: слова и мысли стали одним. Глава 16 ДЕРРИ 1 До чего жарко у Госслина - до чего жарко! Джоунси мгновенно покрывается потом, и к тому времени, когда они вчетвером добираются до телефона-автомата (по несчастью, висящего у печки), крупные капли срываются со лба, ползут по щекам, а подмышки превратились в настоящие джунгли в период дождей.., хотя не так уж там много волос, все-таки четырнадцать лет. "Все впереди", - как говорит Пит. Итак, у Госслина жарко, и он все еще отчасти пребывает в тисках сна, который вовсе не собирается померкнуть, раствориться, как все плохие сны (он все еще ощущает вонь бензина и горящей резины, видит Генри, держащего мокасин.., и оторванную голову, он все еще видит ужасную оторванную голову Ричи Гренадо), а тут еще телефонистка стервозится. Когда Джоунси дает ей номер Кэвеллов, который мальчики знают наизусть, потому что звонят едва не каждый день и спрашивают, можно ли прийти (Роберта и Элфи неизменно отвечают "да", но так требуют правила вежливости, которым их научили дома), телефонистка спрашивает: - Ваши родители знают, что вы звоните в другой город? Ничего общего с тягучим выговором янки: слова произносятся с легким французским акцентом уроженки здешних мест, где фамилии Летурно и Биссонет куда более распространены, чем Смит или Джоунс. Скупердяи-лягушатники, как называет их отец Пита. И теперь, Боже, помоги Джоунси, он нарвался на такую. - Они позволяют мне звонить в кредит, если я сам плачу, - говорит Джоунси. А, так он и знал, что под конец именно ему придется не только лаяться с телефонисткой, но и выкладывать собственные денежки. Он расстегивает молнию куртки. Ну и духотища! Как могут эти старперы рассиживаться у печки, просто выше его понимания! Друзья напирают на него, толпятся рядом, что вполне естественно: они хотят знать, как идут дела, но Джоунси очень хочется, чтобы они немного отступили и дали ему дышать. Еще немного, и он сварится. - А если я позвоню им, monfils? Твоим mere etpere "сынок.., матери и отцу. (фр.)."? Они скажут то же самое? - Конечно, - говорит Джоунси. Пот разъедает глаза, и он вытирает его, как слезы. - Отец на работе, но мама должна быть дома. Девять-четыре-девять, шесть-шесть-пять-восемь. Только побыстрее, пожалуйста, потому что... - Соединяю с абонентом, - разочарованно перебивает телефонистка. Джоунси одним движением плеч сбрасывает куртку на пол. Остальные так и не разделись. Бив даже не расстегнул свою Фонзи-куртку. Просто немыслимо, как они выносят все это! Даже запахи действуют Джоунси на нервы: запахи бобов, кофе, мастики для натирки полов и рассола из бочонка с пикулями. Обычно они ему нравятся, но сегодня к горлу подкатывает тошнота. В телефоне что-то щелкает. Как медленно! И друзья теснят его к стене, на которой висит аппарат. В дальнем проходе стоит Ламар, сосредоточенно разглядывая полки с крупами и потирая лоб, как человек, у которого раскалывается голова. Учитывая, сколько пива он влил в себя вчера вечером, это вполне естественно. У самого Джоунси тоже начинается что-то вроде мигрени, не имеющей никакого отношения к пиву, просто здесь чертовски жарко, как в а... Он резко выпрямляется. - Гудки, - сообщает он друзьям и тут же жалеет, что не держал язык за зубами, потому что все трое придвигаются еще ближе. У Пита изо рта несет ужасно, и Джоунси думает: Ну ты и даешь, Пит! Что это с тобой? Чистишь зубы по большим праздникам? Трубку поднимают на третьем звонке. - Алло? Это Роберта, и судя по голосу, лишенному обычных жизнерадостных ноток, она чем-то расстроена. Нетрудно понять чем: даже сюда доносится жалобный вой Даддитса. Джоунси знает, что Элфи и Роберта не воспринимают плач сына, как их четверка: в конце концов они люди взрослые. Но кроме всего, еще и его родители, и явно чувствуют что-то, поэтому Джоунси сильно сомневается, что сегодняшнее утро выдалось для миссис Кэвелл особенно радостным. О Господи, как можно так топить? Что они подбрасывают в эту гребаную печку? Плутоний, что ли? - Говорите, кто это, - нетерпеливо звучит в трубке, что совершенно не похоже на неизменно приветливую миссис Кэвелл. Сколько раз она твердила мальчикам, что самое главное для матери такого необыкновенного создания, как Даддитс, - это терпение. Она училась терпению на протяжении всей жизни рядом с Даддитсом. Но сегодня утром все не так. Сегодня она цедит слова так, будто зла на кого-то, что уж совсем немыслимо. - Если вы что-то продаете, простите, у меня нет времени говорить. Я очень занята и... И все это под неумолчный рев Даддитса. Еще бы, не занята, думает Джоунси. Он достает тебя с самого рассвета, и к этому времени ты наверняка уже на стенку лезешь. Генри тычет Джоунси локтем в бок и грозит кулаком, что, очевидно, означает: "Давай же!" И хотя Джоунси морщится от боли, все же локоть - штука полезная. Если она повесит трубку, ему снова придется иметь дело с этой сучкой-телефонисткой. - Миз Кэвелл... Роберта? Это я, Джоунси. - Джоунси? Он кожей ощущает ее невыразимое облегчение: она так страстно хотела, чтобы друзья Даддитса позвонили, что сейчас почти уверена: воображение играет с ней дурную шутку. - Да. Я и остальные парни. - Он протягивает трубку. - Привет, миссис Кэвелл. - Это Генри. - Эй, как дела? - Пит. - Привет, красавица, - произносит Бив с идиотской улыбкой. Он, можно сказать, влюблен в Роберту с того дня, когда они встретились. Ламар Кларендон оборачивается на голос сына, морщится и снова принимается оценивать сравнительные достоинства "Чирриоз" и "Шреддид Уит" "Марки овсяных и пшеничных хлопьев.". "Валяйте, - бросил он Биву, когда тот сказал, что они хотят позвонить Даддитсу. - Понять не могу, с чего вам вдруг взбрело говорить с этим тыквоголовым, но если хотите бросать деньги на ветер, ради бога". Джоунси снова подносит трубку к уху и успевает уловить обрывок фразы: - ..вернулись в Дерри? Я думала, вы охотитесь где-то в Кинео. - Нет, мы все еще здесь, - отвечает Джоунси и, оглянувшись на друзей, с удивлением замечает, что они почти не вспотели, разве что лоб Генри чуть влажный, на верхней губе Пита несколько крошечных капелек и все. Ну просто Психербург какой-то! - Мы просто думали.., э.., что, пожалуй, лучше позвонить. - Вы знали. - Голос спокойный, бесстрастный. Не рассерженный. Не отчужденный. Но и не вопрошающий. Констатирующий. - Э-э-э... - Он поправляет ворот рубашки. - Да. Любой на ее месте засыпал бы его сотнями вопросов, начиная с "откуда вы узнали" и "что, во имя Господа, с ним творится", но Роберта не любой-всякий, и, кроме того, почти целый месяц наблюдала их рядом со своим сыном. Поэтому и говорит: - Подожди, Джоунси. Сейчас я его позову. Джоунси ждет. Издалека доносятся рыдания Даддитса и тихие уговоры Роберты. Она объясняет. Утешает. Заманивает его к телефону. Повторяет магические имена: "Джоунси, Бивер, Пит, Генри". Вопли приближаются, и Джоунси ощущает, как они вонзаются в голову, тупой нож, который мнет и крошит плоть, вместо того чтобы резать. У-У-У-У-по сравнению с плачем Даддитса локоть Генри кажется нежными объятиями. И тропический дождь льется по шее солеными потоками. Взгляд устремлен на две таблички над телефоном. Первая гласит: ограничьте время разговора пятью минутами, пожалуйста. На второй еще одна просьба: никаких непристойностей ПО телефону. Под ней кто-то нацарапал: КАКОЙ КОЗЕЛ ЭТО СОЧИНИЛ? Но тут трубку берет Даддитс, и в ухо Джоунси ввинчивается ужасный громовой рев. Джоунси морщится, но, несмотря на боль, сердиться на Дадса невозможно. Здесь они вместе, все четверо, а он там один. До чего же все-таки странное создание! Господь покарал и благословил его одновременно, и при мысли об этом у Джоунси голова идет кругом. - Даддитс, - говорит он, - Даддитс, это мы. Я Джоунси. И передает трубку Генри. - Привет, Даддитс, это Генри. Трубка у Пита. - Привет, Дадс, это Пит, не плачь, все хорошо... Пит быстро сует трубку Биву, который опасливо осматривается, забивается в угол, вытягивая шнур на всю длину, прикрывает микрофон, чтоб старики у печки (не говоря уже о собственном старике) не расслышали, и поет первые две строчки колыбельной. Потом замолкает, прислушивается и, сложив в кружок большой и указательный пальцы, гордо трясет перед носами приятелей. И отдает трубку Генри. - Дадс? - Опять Генри. - Это просто сон, Даддитс. Ничего такого не было на самом деле. Ладно? Ничего не было и все кончено. Только... Генри слушает. Джоунси пользуется возможностью, чтобы сбросить фланелевую рубашку. Футболка под ней мокрая насквозь. В мире есть еще миллиард вещей, о которых Джоунси не знает: какого рода связь существует, например, между ними и Даддитсом, но одно ему известно точно - больше он не может оставаться в магазине Госслина. Джоунси кажется, что это его бросили в проклятую печку. Должно быть, у старперов, играющих в шашки, вместо костей лед. Генри усердно кивает: - Точно, как в страшном кино. - Прислушивается и хмурится: - Вовсе нет. И никто из нас тоже. Мы и пальцем его не тронули. И никого из них. И тут Джоунси осеняет. Вранье. Трогали! Не хотели, конечно, но тронули. Боялись, что Ричи исполнит свою угрозу разделаться с ними, и поэтому достали его первыми. Пит протягивает руку, и Генри говорит: - Пит хочет потолковать с тобой, Дадс. Он отдает трубку Питу, и Пит советует Даддитсу забыть обо всем и наплевать, будь спокоен, милый воин, они скоро вернутся и сыграют все вместе, вот уж повеселятся, на всю катушку, ну а пока... Джоунси поднимает глаза к табличке, той, на которой просят ограничить время звонка пятью минутами. Какая идея, какая чудесная идея! Да и к чему разводить слюни. И так ясно, что ситуация с Даддитсом под контролем. Но прежде чем он успевает вмешаться, Пит отдает трубку ему. - Он хочет поговорить с тобой, Джоунси. В первое мгновение он едва не бросается к двери. Черт с ним, с Даддитсом, черт с ними со всеми! Но это его друзья, все они заражены одним и тем же сном, в котором сделали то, чего вовсе не хотели (врун, врун гребаный, сам знаешь, что хотели!) и их глаза удерживают его на месте, несмотря на жару, которая теперь сдавливает его грудь удушливыми тисками. Их глаза твердят, что он часть всего этого и не должен уходить, пока Даддитс еще у телефона. Так не по правилам. Не по правилам той игры, которую они ведут. Это наш сон, и он еще не кончился, кричат глаза всех троих, и особенно Генри. Он начался с того дня, как мы нашли его позади "Братьев Тренера, на коленях и почти голого. Он видит линию, и теперь мы тоже видим. Пусть по-другому, но какой-то частью внутреннего зрения мы постоянно видим линию. И будем видеть, пока живы. В их глазах светится что-то еще, неотступное, не дающее покоя, которое будет преследовать их до конца жизни и бросит тень даже на самые счастливые дни. Ужас того, что они сделали. Сделали в так и не запомнившейся главе их совместного сна. Все это не дает Джоунси шагнуть к двери и заставляет взять трубку, хотя он изнемогает. Вялится, поджаривается, тает, мать твою. - Даддитс, - говорит он, и даже голос пышет жаром. - Все хорошо, честное слово. Я сейчас отдам трубку Генри, здесь дышать нечем, хочу глотнуть свежего... Но Даддитс прерывает его, неожиданно громко и настойчиво: - Е ыыди! Оси, е ыыди! Ей! Ей! Итер Ей! Они всегда понимали его лопотание, с самого первого дня, и Джоунси без труда разбирает: "Не выходи! Джоунси, не выходи! Грей! Грей! Мистер Грей!" Джоунси открывает рот. Он глядит мимо раскаленной печки, мимо прохода между полками, где страдающий похмельем отец Бива тупо изучает консервированные бобы, мимо миссис Госслин, восседающей за старым обшарпанным кассовым аппаратом, в переднее окно, служащее неким подобием витрины. Стекло до невозможности грязное и обклеенное плакатами, рекламирующими все на свете - от сигарет "Уинстон" и эля "Мусхед" до церковных благотворительных ужинов и пикников в честь Четвертого июля, которые устраивались еще в те времена, когда президентом был арахисовый король.., но все же осталось еще достаточно места, чтобы выглянуть наружу и увидеть существо, ожидающее его во дворе. То самое, что подкралось сзади, пока он пытался удержать дверь ванной. То самое, что через много лет украло его тело. Голая серая фигура переминается около бензоколонки на беспалых ногах, не сводя с Джоунси черных глаз. И Джоунси думает: Это не их истинный облик. Такими мы их видим. Именно такими. И словно желая подчеркнуть это, мистер Грей поднимает руку и резко бросает вниз. С кончиков длинных серых пальцев (их всего три) слетают и поднимаются в воздух крохотные красновато-золотистые пушинки. Как "парашютики" одуванчика. Байрум, думает Джоунси. И словно от волшебного слова в сказке все тут же замирает. Магазин Госслина превращается в гротескный натюрморт. Мгновение - и цвета медленно испаряются, преобразуя его в старый дагерротип в желтовато-черных тонах. Друзья становятся прозрачными и тают на глазах. Реальны только две вещи: тяжелая черная трубка телефона-автомата и жара. Удушливая жара. - Аай! - кричит Даддитс прямо ему в ухо. Джоунси слышит долгий, хорошо знакомый прерывистый вздох: это Даддитс набирает в грудь воздух, пытаясь говорить как можно четче. - Оси, Оси, аай! Аай! А... 2 ...вай! Вставай, Джоунси, вставай! Джоунси поднял голову, но в первый момент ничего не увидел. Волосы, спутанные, влажные от пота, лезли в глаза. Он нетерпеливо откинул их, надеясь оказаться в своей спальне, либо в "Дыре в стене", либо, что еще лучше, в Бруклине, - но безуспешно. Он по-прежнему в офисе братьев Трекер. Заснул за письменным столом и видел во сне, как они звонили Даддитсу сто лет назад. Все так и было, если не считать умопомрачительной жары. По правде говоря, в магазине всегда было прохладно, мало того, старик Госслин строго за этим следил. Жара вкралась в его сон, потому что здесь дышать было нечем. Иисусе, тут не меньше ста градусов, а может, и все сто десять "Имеется в виду - по шкале Фаренгейта.". Отопление испортилось, подумал он, поднимаясь. А может, пожар. Так или иначе, нужно выбираться отсюда, пока я не спекся заживо. Джоунси выбрался из-за стола, почти не заметив того, что стол изменился, едва обратив внимание на какой-то предмет, коснувшийся макушки, когда он спешил к двери. Он уже потянулся одной рукой к засову, а другой - к "собачке", как вдруг вспомнил крик Даддитса, просившего его не выходить, потому что за дверью ждет мистер Грей. Он и правда был там. Прямо у порога. Подстерегал Джоунси на складе воспоминаний, которым тоже завладел. Джоунси уперся растопыренными пальцами в дерево филенки. Влажные пряди снова упали на лоб, но он уже не обращал ни на что внимания. - Мистер Грей, - прошептал он. - Вы там? Вы ведь там, верно? Никакого ответа, но мистер Грей был там. Точно там. Безволосое подобие головы чуть наклонено вперед, стеклянно-черные глаза уставились на дверную ручку, вот-вот готовую повернуться. Он ждал, когда из душегубки вывалится Джоунси. И тогда... Прощайте, назойливые человечьи мысли. Прощайте, раздражающие и нервирующие человечьи эмоции. Прощай, Джоунси. - Мистер Грей, вы пытаетесь меня выкурить? Ответа он опять не получил, да и ни к чему. Мистер Грей упоенно орудует всеми кнопками управления, не так ли? Включая и ту, что контролировала температуру тела. Как высоко он ее поднял? Джоунси не знал, но чувствовал, что температура продолжает ползти. Удавка, стискивающая грудь, стала еще горячее и беспощаднее. Он начал задыхаться. Кровь тяжело колотилась в висках. Окно. Как насчет окна? В порыве безумной надежды Джоунси повернулся к окну, спиной к двери. Но в окне было темно - вот вам и вечный октябрьский полдень семьдесят восьмого, - а подъездная дорога, идущая вдоль здания, была похоронена под сыпучими снежными барханами. Никогда, даже в детстве, снег не казался Джоунси столь заманчивым. Он уже видел, как, подобно Эрролу Флинну в старом пиратском фильме, летит через стекло, зарывается в снег, охлаждая разгоряченное лицо в благословенном белом холоде... Да, и тут же чувствует, как руки мистера Грея смыкаются на его горле. Эти руки, хоть и трехпалые, должно быть, сильны и мгновенно выдавят из него жизнь. Если он хотя бы разобьет окно, чтобы впустить немного свежего воздуха, мистер Грей тут же подстережет его и набросится, как вампир. Потому что эта часть Мира Джоунси небезопасна. Эта часть - оккупированная территория. Выбор Хобсона. Все пути прокляты. - Выходи, - наконец произнес мистер Грей голосом Джоунси. - Я не буду тянуть. Все сделаю быстро. Не хочешь же ты поджариться там... Или хочешь? Но Джоунси уже разглядел письменный стол, стоявший перед окном, стол, которого и в помине не было, когда он впервые оказался в этой комнате. До того, как он уснул, тут возвышалось обыкновенное, ничем не примечательное изделие какой-то захудалой мебельной фабрички, из тех, что обычно покупают для небогатых фирм. В какой-то момент, он не мог вспомнить точно, в какой именно, на столе появился телефон, простой, без наворотов, черный аппарат, такой же утилитарный и скромный, как сам стол. Но теперь на его месте оказалось дубовое шведское бюро с выдвижной крышкой, копия того, что красовалось дома, в его бруклинском кабинете. И телефон другой: синий "Тримлайн", похожий на тот, что стоит в его университетском офисе. Джоунси стер со лба теплый, как моча, пот и только сейчас заметил, что именно коснулось макушки, когда он вставал. Ловец снов. Ловец снов из "Дыры в стене". - Обалдеть, - прошептал Джоунси. - Похоже, я устраиваюсь с удобствами. Ну разумеется, почему бы нет? Даже заключенные в камерах смертников стараются украсить свое последнее пристанище. Но если он может перенести сюда бюро, Ловец снов и даже телефон, возможно... Джоунси закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить свой кабинет в Бруклине. Удалось это не сразу, потому что возник непрошеный вопрос: как это может получиться, если все воспоминания остались за дверью? Но он тут же сообразил, что все проще простого: воспоминания по-прежнему в его голове, им просто некуда деваться. Коробки на складе - это всего-навсего то, что Генри назвал бы "овеществлением", способом представить все то, к чему получил доступ мистер Грей. Не важно. Направь все внимание на то, что надлежит сделать. Кабинет в Бруклине. Постарайся у видеть кабинет в Бруклине. - Что ты делаешь? - всполошился мистер Грей. Куда подевалась елейная самоуверенность тона? - Какого хрена ты там вытворяешь? Джоунси усмехнулся на это "какого хрена", просто удержаться не смог, но не подумал отвлечься. Не только обстановка, но и стены кабинета.., вон там.., у двери, ведущей в крохотную ванную.., да, вот он! Термостат фирмы "Ханиуэлл". И что он должен сказать? Какое-то волшебное слово вроде "сезам, откройся"? Да. По-прежнему не открывая глаз, с легкой улыбкой на залитом потом лице, Джоунси прошептал: - Даддитс... И, распахнув глаза, уставился на грязную обшарпанную стену. На которой висел термостат. 3 - Прекрати! - завопил мистер Грей, и Джоунси в который раз поразился до боли знакомым звукам: все равно что слушать магнитофонную запись одной из собственных, хотя и довольно редких истерик (катализатором обычно служила возмутительная свалка в чьей-нибудь детской). - Немедленно прекрати! Это должно прекратиться! - Поцелуй меня в задницу, красавчик, - ответил Джоунси. Сколько раз его малыши мечтали сказать отцу что-то вроде этого, когда тот начинал возникать. Но тут его посетила гнусная мыслишка. Он скорее всего никогда больше не увидит свою двухэтажную квартиру в Бруклине, но если и увидит, то глазами, принадлежащими мистеру Грею. Щека, которую чмокают ребятишки (Ой, царапает, папа! - наверняка пожалуется Миша), теперь будет щекой мистера Грея. Губы, которые целует Карла, тоже будут не его. Мистера Грея. А в постели, когда она сжимает его и вводит в... Джоунси вздрогнул, потянулся к термостату, с удивлением отмечая, что предельная цифра шкалы - сто двадцать. Должно быть, единственный в своем роде. Он немного повернул переключатель влево, с облегчением ощутил струю прохладного воздуха и подставил ей разгоряченное лицо. И заметил высоко на стене вентиляционную решетку. Еще один приятный сюрприз. - Как ты это делаешь? - прокричал мистер Грей из-за двери. - Почему твое тело отталкивает байрум? Как ты вообще оказался там? Джоунси расхохотался. Просто не смог удержаться. - Прекрати, - произнес мистер Грей. Ледяным голосом. Тем самым, которым Джоунси предъявлял ультиматум Карле: лечение или развод, солнышко, выбирай. - Я могу не просто повысить температуру, но и сжечь тебя. Или заставить тебя ослепнуть. Джоунси вспомнил ручку, торчавшую из глаза Энди Джанаса, ужасный звук лопающегося глазного яблока.., и зябко передернул плечами. Однако мистер Грей явно блефовал, и Джоунси не собирался попадаться на удочку. Ты - последний, а-я-твоя система доставки. И ты не посмеешь ее уничтожить. Во всяком случае, пока не выполнишь свою миссию. Он медленно подступил к двери, напоминая себе о необходимости держать ухо востро, потому что, как сказал Горлум о Бильбо Баггинсе, "хитрая это штука, прелесть моя, да, очень хитрая". - Мистер Грей! - тихо окликнул он. Нет ответа. - Мистер Грей, какой вы сейчас? И какой - на самом деле? Не такой серый? Чуть розовее? И на руках еще пара пальцев? Немного волос на голове? Пытаетесь отращивать пальцы на ногах и гениталии? Нет ответа. - Начинаете вживаться в мой образ, мистер Грей? Думать, как я? И это вам не нравится, верно? Или уже нравится? Ответа все не было, и Джоунси сообразил, что мистер Грей ушел. Повернувшись, он поспешил к окну, на ходу отмечая все новые изменения: литография Карриера и Айвза на одной стене, репродукция Ван Гога на другой: "Ноготки", рождественский подарок Генри, и магический хрустальный шар, всегда стоявший у него на столе дома. Но Джоунси почти не обратил внимания на все эти вещи. Ему не терпелось узнать, что задумал мистер Грей и что так его отвлекло. 4 Оказалось, что внутренность грузовика разительно изменилась. Вместо обычного унылого буро-оливкового пикапа, выданного правительством Энди Джанасу (планшетка с бумагами и бланками на пассажирском сиденье, квакающая рация под приборной доской), на шоссе красовался роскошный "додж рэм" с шикарным кузовом, сиденьями, обтянутыми серым велюром, и приборной доской, усеянной кнопками и ручками управления, как у реактивного лайнера "лир". Наклейка на "бардачке" гласила: Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО БОРДЕР-КОЛЛИ. Вышеупомянутый бордер-колли мирно спал под пассажирским сиденьем, подвернув под себя хвост. Кобеля звали Лэд. Джоунси чувствовал, что может узнать имя и судьбу хозяина Лэда, но зачем ему это? Где-то к северу от их нынешнего местонахождения остался сброшенный с дороги армейский грузовик Джанаса, а рядом валялся труп водителя этой машины. Джоунси понятия не имел, почему пощадили колли. Но тут Лэд поднял хвост, громко пукнул, и Джоунси все понял. 5 Он обнаружил, что, глядя в окно офиса братьев Трекер и сосредоточившись, может смотреть на мир собственными глазами. Снег повалил еще гуще, но, как и армейский пикап, "додж" был полноприводным и упрямо продвигался вперед. Мимо пролетали огни фар: караван армейских машин шел в обратную сторону, на север, к Джефферсон-трект. Джоунси успел заметить блеснувшую в снегу светоотражающую табличку: белые буквы, зеленый фон: ДЕРРИ: СЛЕДУЮЩИЕ ПЯТЬ ПОВОРОТОВ. Городские снегоочистители, вероятно, уже прошли, и хотя движения почти не было - в такой час шоссе обычно пустело даже при ясной погоде, - заносы успели убрать. Мистер Грей увеличил скорость до сорока миль в час. Они миновали три поворота, которые Джоунси помнил с детства (Канзас-стрит, аэропорт, Ап-майл-Хилл, Строфорд-парк), и машина замедлила ход. Внезапно Джоунси все понял. Он взглянул на коробки, которые успел затащить сюда, почти все с пометкой ДАДДИТС, остальные с надписью ДЕРРИ. Эти он успел захватить в последний момент. Мистер Грей воображает, что все необходимые воспоминания - вернее, необходимая информация - остались у него, но если Джоунси правильно сообразил, куда они едут (а это вполне логично), мистера Грея ждет сюрприз. Джоунси не знал, то ли бояться, то ли радоваться, и вдруг понял, что испытывает и страх, и радость одновременно. А вот и зеленая табличка с надписью: ПОВОРОТ 25, УИЧЕМ-СТРИТ. Рука Джоунси легла на поворотник. Он спустился на Уичем-стрит, повернул влево, проехал полмили и оказался на Картер-стрит, поднимавшейся под крутым углом к Апмайл-Хилл и Канзас-стрит, на другой стороне которой когда-то возвышался лесистый холм и располагалось цветущее поселение индейцев племени микмак. Улицу, похоже, не чистили уже несколько часов, но колеса упорно мяли снег. "Рэм" яростно пробивался между заметенными снегом пригорками вдоль обочин: машинами, припаркованными на улице, назло мэрии, заранее предупредившей о необходимости убрать транспорт ввиду приближающейся метели. На полпути мистер Грей снова свернул в узкий переулок, именуемый Картер-лукаут "Наблюдательный пункт (англ.).". "Рэм" подпрыгнул, задние колеса повело. Лэд поднял голову, тявкнул, но тут же положил голову на коврик и закрыл глаза, едва шины впились в снег, и машина грузно выползла из сугроба. Джоунси не отходил от окна, ожидая, что сделает мистер Грей, обнаружив.., скажем так - обнаружив. Сначала мистер Грей ничуть не расстроился, когда лучи фар, скользнув по гребню, не выхватили ничего, кроме все той же снежной круговерти. Он был уверен, что через несколько секунд увидит.., всего несколько секунд, и откроется высокая белая башня, стоящая в самом начале спуска на Канзас-стрит, башня с окнами, восходящими к крыше по спирали. Еще несколько секунд... Только вот секунд уже не было. "Рэм" дожевал расстояние, оставшееся до вершины того, что когда-то называлось Стендпайп-хилл, Холм Водонапорной Башни. Здесь сходились Картер-лукаут и еще три самые маленькие улочки. Они оказались на самом высоком, самом открытом месте Дерри. Ветер завывал, как баньши, со скоростью не менее пятидесяти миль в час, порывы до семидесяти, а может, и до восьмидесяти. В световых полосах снег, казалось, падал горизонтально, сотнями крошечных ледяных кинжалов. Мистер Грей сидел неподвижно. Руки Джоунси сползли с руля и повисли, как подстреленные птицы. Наконец он пробормотал: - Где она? Его левая рука поднялась, повозилась с ручкой дверцы и нажала. Мистер Грей вышел, повалился в снег на колени Джоунси, и злобный ветер тут же вырвал у него ручку. Он снова поднялся, обошел грузовик: полы куртки хлопали по ногам, штанины раздувались, как паруса. Холод стоял жуткий (в офисе братьев Трекер температура могла упасть от умеренной до холодной за несколько мгновений), но красно-черному облаку, населявшему большую часть мозга Джоунси и укравшему его тело, было все равно. - Где она? - завопил мистер Грей прямо в распяленное жерло урагана. - Где эта хренова Водонапорная Башня?! А вот Джоунси кричать было ни к чему: буря не буря, но мистер Грей расслышит даже шепот. - Ха-ха, мистер Грей, - сказал он. - Обманули дурака.., похоже, вы сами вырыли себе яму! Башню снесли в восемьдесят пятом. 6 Джоунси подумал, что на месте мистера Грея он закатил бы сейчас истерику по полной программе и, словно наглый испорченный ребенок, уже катался бы на снегу, дрыгая ногами и заливаясь слезами: несмотря на все старания не поддаваться эмоциям Джоунси, мистер Грей был так же бессилен устоять против желания выплеснуть злость, как алкоголик перед бочонком бренди. Но вместо того чтобы забиться в припадке или полезть в бутылку, он потащил тело Джоунси вдоль голой вершины холма к квадратному каменному пьедесталу, стоявшему на том месте, где он ожидал увидеть городское хранилище пресной воды на семьсот тысяч галлонов. И только тут упал в снег, поднялся, прихрамывая и потирая больное бедро Джоунси, снова упал, снова поднялся, не переставая посылать в воздух поток детских проклятий Бива: хрень собачья, поцелуй меня в задницу, мутотень чертова, насри в свою хренову шляпу и надень на башку задом наперед... В устах Бивера (или Генри, или Пита) это звучало бы забавно. Здесь же, на этом заброшенном холме, вопли шатающегося, бредущего в снегу чудовища, походившего на человеческое существо, казались ужасными. Он, то есть мистер Грей, наконец добрался до пьедестала, ярко освещенного фарами "рэма". Высотой примерно пять футов, в рост ребенка, он был сложен из обыкновенного камня, как большинство стен в Новой Англии. Наверху стояли две бронзовые фигуры, мальчика и девочки, державшихся за руки и с опущенными головами, словно в скорби или молитве. Пьедестал почти занесло снегом, но верхушка привинченной спереди таблички еще виднелась. Мистер Грей встал на колени Джоунси, смахнул снег и прочитал: ПОГИБШИМ В БУРЮ 31 МАЯ 1985 ГОДА И ДЕТЯМ ВСЕМ ДЕТЯМ С ЛЮБОВЬЮ ОТ БИЛЛА, БЕНА, БЕВ, ЭДДИ, РИЧИ, СТЕЙНА, МАЙКА КЛУБ НЕУДАЧНИКОВ Поперек таблички тянулись напыленные спреем неровные красные буквы, броско выделявшиеся в золотистых лучах: ПЕННИУАЙЗ ЖИВ. 7 Мистер Грей неподвижно простоял еще минут пять, полностью игнорируя все возрастающее онемение в конечностях Джоунси (и что ему за дело? Джоунси - всего лишь взятая напрокат машина, гони, не жалей, и туши окурки о сиденье). Ему и в самом деле было не до того. Он пытался понять написанное. Буря? Дети? Неудачники? Кто или что такое этот Пенниуайз? Но главное, куда подевалась водонапорная башня, которая, судя по воспоминаниям Джоунси, должна здесь стоять? Наконец он поднялся, прохромал к грузовику, сел и включил обогреватель. Под струями теплого воздуха Джоунси начало трясти. Но мистер Грей уже торчал под запертой дверью, требуя объяснений. - Почему вы так сердитесь? - мягко осведомился Джоунси, улыбаясь. Интересно, может мистер Грей почувствовать его улыбку? - Вы что же, ожидали от меня помощи? Бросьте, приятель, подробности мне неизвестны, разумеется, но примерный план я себе представляю: еще двадцать лет, и вся планета превратится в большой раскаленный шар. Никакой озоновой дыры и никаких, естественно, людей. - Нечего тут умничать! Он еще будет мне лекции читать! Джоунси мужественно подавил искушение довести мистера Грея до очередного истерического припадка. Он не верил, что непрошеный гость способен взломать дверь, даже в приступе бешенства, но зачем зря рисковать? Кроме того, Джоунси был эмоционально и физически истощен: нервы натянуты, как струны, а во рту противный привкус меди. - Каким образом она исчезла? - Мистер Грей по недавно обретенной привычке стукнул кулаком по рулевому колесу. Клаксон отозвался жалобным воплем. Лэд, бордер-колли, поднял голову и уставился на человека за рулем большими тревожными глазами. - Ты не мог солгать! У меня твои воспоминания! - Ну.., кое-что я приберег. Помнишь? - Что именно? Скажи! - С чего это вдруг? А что ты дашь взамен? Мистер Грей молчал. Джоунси ощущал, как тот перебирает различные файлы. Внезапно из-под двери и в вентиляцию начали просачиваться запахи. Его любимые: поп-корн, кофе, густая рыбная похлебка, которую варила мать. Желудок немедленно взбунтовался, прося еды. - Конечно, я не могу обещать тебе материнскую похлебку, - сказал мистер Грей, - но накормлю, пожалуй. Ты ведь голоден, так? - Еще бы! Ты не даешь отдыха моему телу, безжалостно растрачиваешь мои эмоции и хочешь, чтобы я ко всему прочему обходился без пищи? - К югу отсюда есть такое местечко, "Дайзерт". Если верить тебе, оно открыто двадцать четыре часа в сутки, то есть, по-вашему, постоянно. Или ты и тут соврал? - Я вообще не лгал, - отозвался Джоунси. - Ты сам сказал, что это невозможно. У тебя в руках все кнопки, ты завладел банком памяти, получил все, кроме того, что заперто здесь. - Где здесь? Как может существовать это самое здесь? - Понятия не имею, - честно ответил Джоунси. - И откуда мне знать, что накормишь? - Придется, - сказал мистер Грей с той стороны двери, и Джоунси сообразил, что он тоже говорит правду. Если время от времени не подливать бензин в машину, она остановится. - Но если удовлетворишь мое любопытство, накормлю тебя любимыми блюдами. Если же нет... В щель поползла вонь переваренной брокколи и брюссельской капусты. - Так и быть, - согласился Джоунси. - Расскажу все, что смогу, а ты возьмешь в "Дайзерте" оладьи с беконом. Завтрак двадцать четыре часа в сутки, сам знаешь. Идет? - Идет. Открой дверь, и пожмем друг другу руки. Джоунси удивленно ухмыльнулся: черт возьми, мистер Грей впервые попытался пошутить, и не так уж неуклюже. Поглядев в зеркальце заднего обзора, он увидел точно такую же ухмылку на лице, больше ему не принадлежащем. От этого мороз шел по коже. - Может, ту часть протокола, где говорится о рукопожатии, стоит опустить, - сказал он. - Рассказывай. - Да, но предупреждаю: попробуешь увильнуть - больше ничего от меня не дождешься. - Буду иметь в виду. Грузовик стоял на вершине холма, слегка покачиваясь на рессорах. Огни фар прорезали в темноте световые конусы, в которых плясали снежинки, и Джоунси поведал мистеру Грею то, что знал. По его мнению, это место идеально подходило для страшных историй. 8 Годы восемьдесят четвертый и восемьдесят пятый выдались для Дерри, мягко говоря, неудачными. Летом восемьдесят четвертого местные подростки утопили "голубого" в Канале. За десять последующих месяцев несколько ребятишек погибли от руки неизвестного маньяка, иногда рядившегося под клоуна. - Кто этот Джон Уэйн Гейси? - спросил мистер Грей. - Тот самый, что убивал детей? - Нет, просто кое-кто со Среднего Запада и с подобным modus operand!, - сказал Джоунси. - Вы совсем не понимаете, что такое "ассоциативные связи", верно? Впрочем, откуда? Бьюсь об заклад, там, откуда вы явились, не так уж много поэтов. Мистер Грей не ответил. Джоунси сильно сомневался, что он вообще знал значение слова "поэт". И вряд ли интересовался. - Как бы то ни было, - продолжил Джоунси, - через Дерри пронесся страшный ураган. Он разразился тридцать первого мая восемьдесят пятого года. Погибло больше шестидесяти человек. Водонапорную башню снесло, как подрезанную. Она покатилась по склону холма прямо на дома Канзас-стрит. - Он показал на уходивший в темноту обрыв справа от грузовика. - Почти три четверти миллиона галлонов воды обрушились на деловую часть города, принося ужасные разрушения. Все это случилось, когда я сдавал выпускные экзамены в колледже. Отец позвонил и передал подробности, но я и без этого все узнал из теленовостей и газет. Джоунси помолчал, размышляя, оглядывая офис, уже не ободранный и грязный, а прекрасно обставленный (подсознание добавило диван из дома и стул Имса "Известный мебельный мастер начала прошлого века.", который он видел в каталоге Музея современного искусства, прелестный, но никак не по карману университетскому преподавателю). Мило и очень уютно: несравненно лучше того ледяного мира, в котором приходилось существовать его оккупанту. - Генри тоже был в университете. В Гарварде. Пит вместе со своими дружками-хиппи шатался по Западному побережью... Бивер страдал в двухгодичном колледже, упражняясь, по его словам, в курении гашиша и видеоиграх. - Только Даддитс оставался здесь, в Дерри, когда на город налетел ураган... Но Джоунси обнаружил, что не желает упоминать имя Даддитса. Мистер Грей ничего не сказал, но Джоунси остро ощущал его нетерпение. Мистера Грея интересовала только водонапорная башня и то, каким образом Джоунси удалось его одурачить. - Послушайте, мистер Грей, если кто кого здесь и обманул, так я тут ни при чем. Вините себя. У меня здесь несколько коробок ДЕРРИ, только и всего. Я принес их сюда, пока вы были заняты, убивая несчастного солдата. - Эти несчастные солдаты прилетели с неба на кораблях и убили всех моих сородичей, которых смогли найти. - Ах, бросьте! Можно подумать, вы пришли сюда пригласить нас в Галактическую воскресную школу. - А если и так, вы что, встретили бы нас по-другому? - Я попросил бы избавить меня от гипотез, - сказал Джоунси, - особенно после того, что вы сотворили с Питом и тем малым, водителем грузовика. И я не имею ни малейшего желания вступать с вами в интеллектуальные дискуссии. - Мы делаем то, что должны делать. - Возможно, но вы полный псих, если ожидаете, что я стану вам помогать. Пес уставился на Джоунси с еще большим смущением. Очевидно, не привык к хозяевам, которые ведут столь оживленные беседы сами с собой. - Водонапорная башня упала в восемьдесят пятом - шестнадцать лет назад, - но ты украл это воспоминание? - В общем, да, хотя вряд ли бы судья и присяжные были бы на вашей стороне, поскольку это все-таки мои собственные воспоминания. - Что еще ты украл? - Это дело мое, а ваше - гадать и догадываться. В дверь громко, раздраженно заколотили, и Джоунси снова вспомнил сказку о трех поросятах. "Дуньте и плюньте, мистер Грей, наслаждайтесь сомнительными удовольствиями истерической ярости". Но мистер Грей, очевидно, отошел от двери. - Мистер Грей, - позвал Джоунси, - не стоит сердиться, хорошо? Очевидно, мистер Грей снова отправился на поиски информации. Башня рухнула, но Дерри по-прежнему на месте, следовательно, вода должна откуда-то поступать. Знает ли Джоунси, откуда именно? Джоунси не знал. Смутно помнил, как приходилось бутылками закупать воду, когда он приехал из колледжа на лето, но и только. Со временем из водопровода снова стала литься вода, но в двадцать один год больше думаешь о том, как залезть в трусики Мэри Шратт, чем о какой-то башне. Вода есть, ты ее пьешь и не вспоминаешь о ней, пока не затошнит или живот не заболит. Импульсы фрустрации, исходящие от мистера Грея? Или это всего лишь воображение? Джоунси искренне надеялся, что нет. Здорово получилось.., то, что их четверка в дни растраченной юности называла "охрененный бэмс". 9 Роберта Кэвелл пробудилась от дурного сна и огляделась, почти ожидая увидеть непроглядный мрак. Но на циферблате часов по-прежнему мигали приветливые голубые цифры, значит, электричество не выключено, что весьма удивительно, учитывая, с какой силой дребезжат от ветра оконные рамы. Судя по часам, сейчас четыре минуты второго. Роберта включила лампу на тумбочке: хоть немного побыть при свете, прежде чем порвутся провода. Что разбудило ее? Ветер? Страшный сон? Что-то насчет пришельцев с лучами смерти.., кругом паника, все бегут.., нет, вряд ли это сон. Но тут ветер на минуту стих, и она поняла, что именно подняло ее с постели. Голос Даддитса, доносящийся снизу. Даддитс поет?! Неужели это возможно? И это после ужасного вчерашнего дня и вечера, доведшего ее едва не до безумия? - Ие мев! - кричал он несколько часов подряд: "Бивер мертв!" Она ничем не могла его утешить, и в конце концов у Даддитса из носа хлынула кровь. Роберта ужасно этого боялась. Иногда кровь не удавалось остановить, и приходилось везти Даддитса в больницу. На этот раз Роберта сумела справиться сама. Пришлось сунуть Даддитсу в ноздри ватные тампоны, запрокинуть ему голову и сжимать переносицу. Она позвонила доктору Бриско, чтобы узнать, стоит ли дать Даддитсу таблетку валиума, но доктор Бриско уехал в Нассау, простите, но сегодня его не будет. Остальные разъехались по вызовам, один, молодой петушок, в глаза не видел Даддитса, и Роберта даже не потрудилась ему позвонить. Она на свой страх и риск дала Даддитсу валиум, провела по бледным пересохшим губам и во рту тампоном, пропитанным глицерином с лимонным запахом. Даддитса постоянно мучили стоматит и язвочки, несмотря на то что химиотерапия давно закончилась. Навсегда. Доктора - ни Бриско, ни остальные - старались не упоминать об этом и так и не сняли пластиковый катетер, но все было кончено. Роберта не позволит еще раз провести через этот ад своего сына. Как только он проглотил таблетку, Роберта уложила его, сама легла рядом, обняла, стараясь не коснуться левой руки, где из-под повязки торчал катетер, и стала петь. Но не колыбельную Бивера. Не сегодня. Наконец, когда он стал успокаиваться и, кажется, заснул, она осторожно вынула вату у него из ноздрей. Второй тампон присох к ноздре, и Даддитс тут же открыл глаза: поразительная зеленая вспышка, казалось, озарила комнату. Роберта иногда думала, что его настоящий дар - именно глаза, а не то, другое.., способность видеть линию, и все, с этим связанное. - Ама? - Что, Дадди? - Ие аю? Сердце сжало щемящей болью при этих словах и при мысли о дурацкой кожаной куртке Бивера, которую тот любил так, что заносил до дыр. Будь на его месте кто-то еще, любой из четверки его друзей, она усомнилась бы в предчувствиях сына. Но если Даддитс сказал, что Бивер мертв, значит, почти наверняка так и есть. - Да, милый, я уверена, что Бивер в раю. А теперь пора спать. Несколько бесконечных мгновений зеленые глаза смотрели, кажется, в самую ее душу. И Роберте показалось, что он вот-вот заплачет: и в самом деле одна слеза, огромная, идеальной формы, покатилась по небритой щеке. Последнее время он почти не мог бриться, даже от электробритвы появлялось множество крошечных порезов, из которых часами сочилась сукровица. Но тут его веки опустились, и она на цыпочках вышла. Вечером, когда она варила ему овсянку (любая еда, кроме самой безвкусной и водянистой, немедленно вызывала тошноту: еще один признак близкого конца), кошмар начался снова. И без того напуганная более чем странными новостями, доходившими из Джефферсон-трект, Роберта, задыхаясь, помчалась в спальню Даддитса. Он уже сидел в кровати, по-детски упрямо поматывая головой, словно споря с кем-то. Кровотечение возобновилось, и при каждом взмахе головы во все стороны летели красные капли, пятная подушку, фото Остина Пауэрса с автографом ("Привет, беби" - было написано внизу) и флаконы на столе: зубной эликсир, компазин, перкосет, мультивитамины, от которых не было никакого толку, высокую коробку с глицерино-лимонными тампонами. На этот раз он оплакивал Пита, который, по его словам, тоже умер. Милый, добрый (пусть и не слишком смышленый) Питер Мур. Господи Боже, неужели это правда? Все правда? Или только часть? Второй приступ истерических рыданий длился не так долго, вероятно, потому, что Даддитса уже измучил первый. К счастью, ей удалось остановить кровотечение, и Роберта сменила белье, предварительно усадив Даддитса в кресло у окна. Он покорно уставился в темноту, где ветер со свистом гнал снежные вихри, иногда всхлипывая и глубоко, прерывисто, горестно вздыхая, отчего у Роберты все внутри переворачивалось. Ей становилось больно при одном взгляде на сына, исхудавшего, бледного и совсем лысого. Она дала ему кепку с эмблемой "Ред сокс" и автографом великого Педро Мартинеса поперек козырька ("сколько прекрасных вещей получаешь, когда жить осталось совсем немного", часто удивлялась она), боясь, что его голова замерзнет, но Даддитс не захотел ее надеть. Положил на колени и продолжал вглядываться во мрак огромными несчастными глазами. Наконец Роберте удалось отвести его в кровать, где он снова распахнул ей навстречу ужасное умирающее зеленое сияние. - Ит озе аю? - Так и есть, Дадди, так и есть. Она не должна плакать, ни в коем случае не должна, иначе он снова разрыдается.., но непрошеные слезы грозили перелиться через край. Голова казалась сосудом, переполненным соленой жидкостью, а в носу пахло морем каждый раз, когда она втягивала воздух. - Аю ф Ием? - Да, милый. - Я уизу Иеа и Ита аю? - Обязательно. Конечно, увидишь. Только нескоро. Его глаза закрылись. Роберта села на край кровати, разглядывая свои руки, чувствуя невыразимую горечь. И одиночество. Теперь она поспешила вниз, и точно, Даддитс пел. И потому что она говорила на беглом Даддитсе (а почему нет? Этот язык был для нее вторым более тридцати лет), она, не особенно задумываясь, разбирала несвязные звуки: - Скуби-Скуби-Скуби Ду, я сейчас к тебе приду. Скуби, с самого утра на работу нам пора. Скуби, помощь нам нужна... Она вбежала в его комнату, не зная, чего ожидать. Конечно, не того, что увидела: в комнате было светло как днем, горели все лампы, Даддитс полностью одет, впервые с его последней (и если верить доктору Бриско, окончательной) ремиссии. Он надел любимые вельветовые брюки, пуховый жилет поверх майки с изображением Гринча "Персонаж детской книги." и бейсболку с эмблемой "Ред сокс". И по-прежнему сидел в кресле у окна, глядя в ночь. Ни мрачной гримасы, ни слез. В глазах радостное, почти нетерпеливое ожидание, совсем как в прежние времена, до болезни, давшей о себе знать незаметными, казалось бы, незначительными симптомами: странно, как быстро он утомлялся и начинал задыхаться, немного поиграв с "фрисби" "игрушка, летающая тарелочка.", какие большие синяки появлялись на коже при малейшем ударе, как медленно они проходили... Он выглядел именно так, когда... Но додумать Роберта не могла. Слишком натянуты были нервы. - Даддитс! Дадди, что... - Ама! Де ая оока? - "Мама! Где моя коробка для завтраков?" - На кухне, но, Дадди, сейчас уже ночь. И снег идет. Ты ни... - "ты никуда не пойдешь", хотелось ей сказать, но слова не шли с языка. Глаза сына блестели так живо. Может, ей стоило радоваться свету, исходящему из этих глаз, вновь обретенной энергии, но вместо этого Роберта испугалась еще больше. - Е уза оока! Е узен еч! - "Мне нужна коробка! Мне нужен ленч!" - Нет, Даддитс! - воскликнула она, пытаясь быть твердой. - Тебе нужно раздеться, лечь в постель, и больше ничего. Давай я помогу. Но стоило ей подойти ближе, как он поднял руки, скрестил на груди и прижал левую ладонь к правой щеке, а правую - к левой. С самого раннего детства это был его единственный способ выражения протеста. Обычно этого оказывалось достаточно, как и сейчас. Роберта не хотела расстраивать его и, возможно, вызвать очередное кровотечение. Но и готовить ему ленч в четверть второго ночи тоже не собиралась. Ни в коем случае. Она отошла к кровати и села. В комнате было тепло, но она даже в плотной фланелевой ночной рубашке дрожала от холода. Даддитс медленно опустил руки, настороженно присматриваясь к матери. - Можешь посидеть, если хочешь, - разрешила она, - но зачем? Видел сон, Дадди? Плохой сон? Может, и сон, но вряд ли плохой, судя по светившемуся лицу. Теперь она узнавала это выражение: так он выглядел в восьмидесятые, прекрасные годы дружбы с Генри, Питом, Бивером и Джоунси, до того как они выросли и пошли по жизни разными дорогами, отделываясь редкими звонками и еще более редкими визитами. Что ж, теперь у них были свои заботы и хлопоты, и они постепенно забыли того, кто остался здесь, в Дерри. Навсегда. Именно так он смотрел, когда внутреннее чувство подсказывало, что сейчас придут друзья поиграть. Иногда они все вместе шли в Строфорд-парк или Барренс (им запрещалось туда бегать, но они не слушались, и она, и Элфи знали об этом, а во время одной из таких вылазок они даже попали на первую полосу газеты). Время от времени Элфи или кто-то из их родителей брал всю пятерку в аэропорт Мини-гольф или Городок Забав в Ньюпорте, и в такие дни она всегда складывала сандвичи, печенье и термос с молоком в коробку Даддитса. Он думает, что сейчас придут друзья. Должно быть, Генри и Джоунси. Потому что он говорит, что Пит и Бивер... Ужасная картина внезапно промелькнула в мозгу, и руки судорожно сжались в кулаки. Она увидела, как открывает дверь на стук, пронесшийся по дому глубокой ночью, в три часа. Не хочет, но открывает, против воли, не в силах запретить себе. Но на пороге вместо живых стоят мертвецы. Бивер и Пит, вернувшиеся в детство, как в тот день, когда она впервые встретила их, в день, когда они спасли Дадди бог знает от каких мерзких издевательств и благополучно привели домой. Бивер по-прежнему одет в "косуху" с кучей молний, а Пит - в свитер с вырезом лодочкой и надписью НАСА на левой стороне груди, которым так гордился. Только они холодные, бледные, ни улыбки, ни приветствия, и Джо "Бивер" Кларендон деловито протягивает зеленовато-желтые руки с растопыренными наподобие морской звезды пальцами: "Мы пришли за Даддитсом, миссис Кэвелл. Забрать его с собой. Мы теперь мертвы, и он тоже умер". Роберта мучительно передернулась в ознобе, но Даддитс ничего не видел: он смотрел в окно, нетерпеливо, выжидающе. И снова запел, очень тихо. - Уби, Уби, Уби-у, я ецас ее иду... 10 - Мистер Грей? Нет ответа. Джоунси стоял у двери офиса, теперь уже определенно принадлежавшего ему (от братьев Трекер не осталось ничего, кроме грязи на окнах, даже порнографический снимок девушки с поднятой юбкой сменила репродукция вангоговских "Ноготков"), чувствуя, как ему все больше становится не по себе. Что на этот раз затеял ублюдок? Чего ищет? - Мистер Грей, где вы? Снова нет ответа, но на этот раз Джоунси почуял, что он возвращается.., довольный и счастливый! Подумать только, сукин сын счастлив! Вот это уж совсем не понравилось Джоунси. - Послушайте, - начал он, прижавшись ладонями и лбом к двери своего прибежища. - У меня к вам предложение, друг мой: вы и так наполовину человек, почему бы не ассимилироваться окончательно? Мы могли бы мирно сосуществовать, и я помог бы вам прижиться на Земле, так сказать, ввел бы в курс. Мороженое - чудесная штука, а пиво еще лучше. Ну, что скажете? Ему показалось, что мистер Грей едва не поддался соблазну, если только бесформенное, по существу, создание может соблазниться перспективой обретения формы, можно сказать, настоящий взаимовыгодный обмен, как в волшебной сказке. Однако мистер Грей сумел выстоять: очевидно, мороженое и пиво не показались такими уж заманчивыми. Хлопнула дверца, скрежетнул стартер, и тут же взревел мотор. - Куда мы едем, дружище? Воображаешь, что сумеем спуститься со Стендпайп-хилл? Нет ответа. Только тревожное ощущение того, что мистер Грей искал что-то.., и сумел найти. Джоунси поспешил к окну и выглянул как раз вовремя, чтобы увидеть, как огни фар скользнули по пьедесталу памятника погибшим. Табличку опять занесло: очевидно, они какое-то время простояли здесь. Медленно, осторожно, пробираясь сквозь доходившие до бампера заносы, "додж рэм" начал спуск с холма. Двадцать минут спустя они снова оказались на шоссе и направились на юг. Глава 17 ГЕРОИ 1 Оуэн не смог разбудить Генри окриками: мужик устал и спал беспробудным сном, поэтому пришлось позвать его мысленно. Теперь, когда байрум распространился достаточно, такие вещи давались ему без труда. К сожалению, три пальца правой руки были покрыты грибком, который к тому же забил раковину левого уха красноватой, вызывающей зуд губкой. Оуэн потерял также пару зубов, хотя в дырах пока еще ничего не росло. Курца и Фредди ничего не брало, благодаря, вероятно, звериному инстинкту самосохранения Курца. Но члены экипажа уцелевших вертолетов были безнадежно поражены байрумом. Еще во время первого разговора с Генри в сарае Оуэн слышал голоса перекликавшихся сослуживцев, звучавшие эхом у него в голове. Пока они, как и он сам, скрывали свое несчастье под тяжелой зимней одеждой. Но долго ли это может продлиться? Они были в отчаянии. Что делать? И что с ними будет? Оуэн считал, что хотя бы в этом отношении ему повезло: ему есть чем заняться. Стоя у стены сарая, стараясь не коснуться проводов и куря очередную ненужную сигарету, Оуэн мысленно отправился на поиски Генри и увидел, как тот спускается по крутому, поросшему травой склону. С вершины доносились голоса ребятишек, играющих в софтбол или бейсбол. Генри выглядел совсем юным и звал кого-то... Джейни? Жоли? А, какая разница? Он видел сон, а Оуэну нужно было вернуть его в реальность. Он и так уже позволил Генри поспать сколько можно (почти на час дольше, чем рассчитывал), но сейчас пора отправляться в путь. Генри, позвал он. Подросток растерянно оглянулся. Рядом оказались еще мальчишки.., трое.., нет, четверо, один смотрит в какое-то подобие трубки. Лица почти неразличимы, да и к чему это Оуэну? Ему нужен Генри, а не этот прыщавый, испуганный двойник. Оуэну требуется мужчина. Генри, проснись. Нет, она там. Нужно ее вытащить. Мы... Я и крысиной задницы не дам за нее, кто бы она ни была. Вставай. Нет, я... Пора, Генри. Проснись. Вставай. Вставай... 2 ..мать твою! Генри с криком подскочил, сел и стал оглядываться, не понимая, кто он и где находится. Плохо, черт возьми, но хуже всего, что он не знал, в каком когда оказался. Ему восемнадцать, или почти тридцать восемь, или что-то между? В ноздрях стоит запах травы, в ушах отдается стук биты по мячу (биты для софтбола, в который играют девочки, девочки в желтых блузках) вместе с воплем Пита: "Она здесь! Парни, похоже, она здесь!" - Пит видел это, видел линию, - пробормотал Генри, сам точно не зная, о чем говорит. Сон уже таял, яркие образы сменялись чем-то темным. Тем, что он должен сделать или хотя бы попытаться. Он вдохнул запах сена и кисло-сладкий аромат марихуаны. "Мистер, вы можете нам помочь?" Большие оленьи глаза. Марша, так ее звали. Все становилось на свои места. "Вероятно, нет, - ответил он, а потом: - ..может быть". "Да просыпайся же, Генри! Без четверти четыре, дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно". Этот голос был сильнее и требовательнее остальных, заглушая другие голоса, отсекая их, как ор из плейера, когда батарейки новые и громкость включена на всю катушку. Голос Оуэна Андерхилла. Он Генри Девлин. И если они хотят попытаться, сейчас самое время. Генри поднялся, морщась от боли в затекших ногах, плечах, спине, шее. Сведенные мышцы мучительно протестовали, победоносно наступающий байрум вызывал невыносимый зуд. Он чувствовал себя столетним старцем, пока не сделал первого шага к окну, но тут же накинул еще с десяток годков. 3 Оуэн увидел неясный силуэт за окном и облегченно кивнул. Генри передвигался, как Мафусаил в свой самый неудачный день, но Оуэн, к счастью, мог поправить дело, по крайней мере временно. Он украл это из только что открывшегося изолятора, в котором царила такая суматоха, что никто ни на кого не обращал внимания. Все это время он защищал фронтальную часть мозга двумя блокирующими мантрами, которым научил его Генри: "В Бенберри-кросс, в Бенберри-кросс, бим-бом, на палочке верхом" и "Мы можем-можем, да-да, мы можем, можем, Господь небесный, можем..." До сих пор "глушилки" работали, он заметил несколько странных взглядов в свою сторону, но вопросов не последовало. Даже погода была на их стороне: метель не унималась. Теперь в окне показалось лицо Генри: бледный смутный овал, прижавшийся к стеклу. Я ничего об атом не знаю, послал Генри. Слушай, я едва хожу. Сейчас помогу. Отойди от окна. Генри молча отступил. В одном кармане куртки Оуэн носил небольшую металлическую коробку с выдавленной на крышке аббревиатурой USMC "Военная служба США.", в которой держал различные удостоверения личности, когда отправлялся с очередным заданием. Коробку подарил сам Курц, в прошлом году, после операции в Санто-Доминго.., что за грустная ирония! В другом кармане лежали три камня, которые он подобрал под своим вертолетом, где снегу было поменьше. Он вытащил один солидный осколок мэнского гранита и в ужасе замер, пораженный ярким видением: Маккавано, член команды Блю-Бой-Лидер, потерявший два пальца, сидел на полу, в полутрейлере, рядом с Френком Беллсоном, парнем из Блю-Бой-три, второго боевого вертолета, вернувшегося на базу. Кто-то из них включил мощный фонарь, поставив его на попа, как свечу. Ослепительный свет бил в потолок. И все это происходило рядом, менее чем в пятистах футах от того места, где стоял Оуэн, с камнем в одной руке и металлической коробкой в другой. Кавано и Беллсон обзавелись чем-то вроде густых красных бород. Длинные пряди, росшие из обрубков пальцев, пробивались сквозь повязки Кавано. Оба сжимали в зубах дула пистолетов, не сводя друг с друга глаз. Невидимая связь тонкой, но прочной ниткой протянулась от мозга до мозга. Беллсон считал про себя: Пять.., четыре.., три... - Парни, не надо! - вскрикнул Оуэн, но не почувствовал, что его слышат: слишком сильна была эта взаимная связь, подкрепленная решимостью людей, стоявших на самом краю. Оуэн? - Это Генри. Оуэн, что... Но тут он проник в то, что видел Оуэн, и в ужасе смолк. ...два.., один. Оба пистолетных выстрела слились в безумный дуэт, заглушенный ревом ветра и гудением четырех электрических генераторов Циммера. Над головами Кавано и Беллсона взметнулись фонтаны крови и частиц мозга. Оуэн и Генри увидели, как дернулась правая нога Беллсона в последней смертельной конвульсии, задела фонарь, покатившийся по полу и уткнувшийся в разбросанные в углу ящики. Картинка тут же погасла, как экран телевизора, когда выдернешь вилку. - Иисусе, - прошептал Оуэн. - Иисусе милосердный. За окном снова появился Генри. Оуэн сделал ему знак отойти подальше и метнул камень. Расстояние было невелико, но он все равно промахнулся. Камень отскочил от облезлых досок и свалился в снег. Оуэн взял второй, глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и размахнулся. На этот раз стекло разлетелось. Тебе письмо, Генри. Лови. За камнем последовала стальная шкатулка. 4 Какой-то плоский предмет скользнул по полу. Генри подобрал коробку и нажал на замочек. Внутри оказались четыре завернутых в фольгу пакетика. Что это? Карманные ракеты, ответил Оуэн. Как у тебя с сердцем? Насколько я знаю, в порядке. Прекрасно, потому что по сравнению с этим кокаин покажется валиумом. В каждой пачке две штуки. Прими три, остальные спрячь на всякий случай. У меня нет воды. В ответ Оуэн послал красноречивую картинку: южный конец лошади, идущей на север. Прожуй их, красавчик, у тебя еще остались кое-какие зубы, верно? Похоже, он не на шутку разозлился, и сначала Генри не понял, в чем дело, но тут же сообразил. Он и сам потерял друзей. Совсем недавно. Не прошло и суток. Таблетки были белые, на пакетах ни названия, ни штампа фармацевтической компании. Жуткая горечь наполнила рот. Даже горло свело судорогой, когда он попытался сглотнуть. Зато эффект был почти мгновенным. Не успел он сунуть коробку в карман, как сердце забилось вдвое быстрее. К тому времени, как он подошел к окну, частота пульса утроилась. Глаза, казалось, вылезали из орбит при каждом ударе. Однако в этом не было ничего неприятного, скорее наоборот. Сонливость улетучилась вместе с болью и усталостью. - Bay! - завопил он, - Попаю "Морячок Попай, герой серии мультфильмов, черпающий силы в шпинате." следовало бы сожрать несколько банок этого дерьма! - И рассмеялся, потому что изъясняться словами было почти непривычно - такой архаичный, полузабытый способ - и потому что идеально себя чувствовал. Тише ты! Что ты сказал? О'кей! О'КЕЙ! Даже его мысли, казалось, приобрели новую, кристаллическую ясность, и Генри не думал, что дело только в воображении. И хотя здесь освещение было чуть более тусклым, чем в остальной части лагеря, он все же успел увидеть, как Оуэн поморщился и схватился за виски, словно кто-то крикнул прямо ему в ухо. Извини, подумал он. Ничего, все нормально. Просто ты час от часу становишься сильнее. Должно быть, весь покрылся этим говном. Вовсе нет, парировал Генри и некстати вспомнил обрывок сна: их четверка на травянистом склоне. Верее, пятерка - ведь Даддитс тоже был с ними. Генри, помнишь, где я буду? Юго-западный у гол лагеря. По диагонали от амбара. Но... Никаких "но". Там я буду ждать. Если хочешь выбраться отсюда, лучше поторопись. Сейчас... Оуэн, помолчав, глянул на часы. Видимо, механические, если еще идут, подумал Генри...без двух четыре. Даю тебе полчаса, и если народ в амбаре не начнет шевелиться, я закорочу проволоку. Получаса может не хватить, запротестовал Генри. Хотя он стоял неподвижно, глядя на фигуру Оуэна, тонувшую в снегу, все же дышал быстро, как на бегу. И сердце колотилось, как у загнанной лошади. Ничего не поделать, постарайся уложиться, передал Оуэн. К изгороди подключена сигнализация. Стоит дотронуться до проволоки, и включатся сирены. И дополнительные прожектора. Общая тревога. Даю тебе пять минут до того, как начнется переполох, то есть считаю до трехсот, и если ты не покажешься, я пускаюсь в одиночное плавание. Без меня ты не найдешь Джоунси. Это еще не значит, что я должен оставаться здесь и погибать вместе с тобой. Генри. Терпеливо. Словно малому ребенку. Так или иначе, если не успеешь через пять минут, у нас обоих не останется ни единого шанса. Эти двое.., что покончили с собой.., они не единственные, кто ушел. Знаю. Перед Генри возникло короткое видение: желтый школьный автобус с надписью МИЛЛИНОКЕТ СКУЛ ДЕПТ. Из окон выглядывает два десятка ухмыляющихся черепов. Товарищи Оуэна Андерхилла. Все те, кто вчера прибыл сюда. Люди, которые в этот час либо умирают, либо уже мертвы. Забудь про них, передал Оуэн. Сейчас следует побеспокоиться о парнях Курца. Особенно о команде "Империэл Вэлли". Если они в самом деле существуют, можешь быть уверен, последуют приказу. Они достаточно хорошо подготовлены и натасканы. А это помогает выжить при любой неразберихе, на то она и подготовка. Итак, пять минут после того, как включится сигнализация. Считаю до трехсот. Логику Оуэна было трудно принять, но невозможно опровергнуть. Ладно. Пять минут, согласился Генри. Тебе не обязательно в это впутываться, заметил Оуэн. Мысль пришла к Генри в ореоле сложной филиграни эмоций: раздражения, чувства вины, неизбежного страха; в случае Оуэна Андерхилла - страха не смерти, но провала. Если то, что ты говоришь, правда, все зависит от того, сможем ли мы незаметно выбраться отсюда, а ты ставишь наше предприятие под угрозу из-за нескольких сотен мудаков в амбаре. Твой босс не так бы поступил, верно? Оуэн вскинулся, выразив, правда, свое удивление не словами, а ставшим более привычным способом: в мозгу Генри вихрем пронеслась целая серия изумленно-комических масок. Но даже сквозь неустанный вой и визг ветра он услышал смех Оуэна. Вот тут ты меня припечатал, красавчик. Так или иначе я их растормошу. Уж я умею расшевелить. Я мастер мотиваций. По крайней мере попытаешься. Генри не видел лица Оуэна, но чувствовал, что тот улыбается. - А потом? - вслух спросил Оуэн. - Объясни еще раз. Зачем? - Может, затем, что солдаты тоже нуждаются в мотивациях, особенно когда вдаются в подробности. И оставь свою телепатию, я хочу, чтобы ты изложил все вслух. Генри еще раз поглядел на дрожащего от холода человека: - После всего этого мы станем героями. Не потому, что хотели, просто выбора не было. Оуэн молча кивнул. Кивнул, все еще улыбаясь. - Почему нет? Почему, на хрен, нет? И Генри увидел маленького мальчика с блюдом, поднятым над головой. Так вот чего хотел мужчина. Чтобы мальчик положил блюдо на полку - то блюдо, что преследовало его столько лет и навсегда останется разбитым. 5 Курц, с детства не видевший снов и, наверное, поэтому окончательно спятивший, проснулся, как всегда, мгновенно: вот только сейчас пребывал в пустоте, и тут же пришел в себя и вполне сознает, где находится. Живой, аллилуйя, о да, живой и бодрый. Повернув голову, он взглянул на часы, но чертова машинка снова гикнулась, несмотря на новомодный антимагнитный корпус. На циферблате, как сумасшедшие, плясали цифры: 12-12-12, словно заика, застрявший на одном слове. Он включил лампу и поднял с тумбочки карманные часы. Четыре часа восемь минут. Курц положил их на место, спустил на пол босые ноги и встал. И первое, что услышал, - вой ветра. Вой бродячей собаки. И осознал еще одно: неразборчивое бормотание голосов в голове окончательно стихло. Телепатическая волна прошла и улеглась, и Курц был этому рад. Подобные свойства оскорбляли его на первобытном, примитивном уровне, как некоторые сексуальные приемы. Мысль о том, что кто-то имеет право забраться в его голову без спроса, проникнуть в верхние уровни разума, возмущала до глубины души. Только за это следовало стереть с лица земли серых человечков. За этот омерзительный подарок. Слава Богу, он оказался достаточно эфемерным. Курц сбросил серые тренировочные трусы и голым встал перед зеркалом, тщательно оглядывая себя от ступней (где уже выступали змеи фиолетовых вен) до макушки, с гребнем спутанных седеющих волос. В свои шестьдесят он не так уж плохо выглядел: возраст выдавали только эти проклятые вены. И как мужчина еще ничего, хотя эта сторона жизни его никогда не интересовала: женщины по большей части - злобные, коварные создания, неспособные на верность и преданность. Они опустошали мужчину. В глубине своего безумного сердца, где даже сумасшествие было выхолощенным, тщательно подкрахмаленным и выглаженным, а потому не слишком интересным, он считал секс ненужным и даже запретным. Даже если все проделывалось ради продолжения рода, результатом обычно было оснащенное мозгами новообразование, не слишком отличавшееся от срань-хорьков. От макушки взгляд Курца снова пополз вниз, медленно, выискивая малейшую полоску красного, каждое крошечное пятнышко. Ничего. Он повернулся и, вытянув шею, попытался рассмотреть спину, и снова ничего не обнаружил. Раздвинул ягодицы, пощупал кожу между ними, сунул палец в анус, но не ощутил ничего, кроме упругой плоти. - Я чист, - произнес он тихо, моя руки в меленькой ванной "виннебаго". - Чист, как снег. Он снова натянул трусы и, присев, надел носки. Чист, благодарение Богу, чист. Хорошее слово - "чист". Неприятное ощущение телепатии - как потная кожа, прижатая к потной коже - улетучилось. И ни единого признака Рипли: он даже проверил язык и десны. Так что же разбудило его? Почему в голове бьет тревожный набат? Потому что телепатия - не единственная форма экстрасенсорного восприятия. Потому что задолго до того, как серые человечки узнали о таком месте, как Земля, заткнутом в самый пыльный и отдаленный уголок великой межзвездной библиотеки, существовала маленькая штучка, называемая инстинктом, отличительная особенность такого хомо сапиенс в военном мундире, как Курц. - Предчувствие, - сказал Курц. - Добрая старая американская интуиция. Он влез в штаны и, все еще полуголый, схватил рацию, лежащую на тумбочке рядом с часами (уже четыре часа шестнадцать минут: время, похоже, просто мчится, как машина без тормозов, летящая по склону холма к оживленному перекрестку). Рация была снабжена специальным часовым механизмом и к тому же закодированным, что, по мнению изобретателей, делало невозможным всякую блокировку.., но при взгляде на предположительно неуязвимый циферблат Курц сразу понял, что дело плохо. Он нажал кнопку вызова. Фредди Джонсон откликнулся довольно быстро, и голос не казался слишком уж сонным.., о, как сейчас, в эту критическую минуту, Курц (урожденный Роберт Кунц, имя, имя, что в имени твоем) мечтал об Андерхилле! Оуэн, Оуэн, подумал он, почему ты, оступился именно тогда, когда больше всего нужен мне. - Шеф? - Я перевожу всю команду "Империэл Вэлли" в один фургон. Шестой. Собери всех, потом вернешься и доложишь. Ему пришлось выслушать, почему это невозможно, муть, которую Оуэн не выдал бы и в бредовом сне. Он дал Фредди приблизительно сорок секунд на оправдания, а потом сказал: - Закрой поддувало, сукин сын. Последовало потрясенное молчание. - Тут назревает что-то неладное. Не знаю, что именно, но недаром я вскочил с постели посреди ночи, и в голове так и заливаются колокола тревоги. Поэтому я собираю всех вместе, и если хочешь дожить до завтрашнего ужина, заставь их поднять задницы и топать куда прикажут. Скажи Галлахер, пусть держится начеку, будет готова ко всему. Приказ понят, Фредди? - Так точно, босс. Но, думаю, вам следует знать: у нас уже четыре самоубийства. Это из тех, о которых мне известно. Вполне может быть и больше. Курц не удивился и не расстроился. В определенных обстоятельствах самоубийство не только приемлемо, но и благородно - последний поступок истинного джентльмена. - Вертолетчики? - Так точно. - Никого из "Империэл Вэлли"? - Никого, босс. - Ладно. Вольно, парень. Заваруха вот-вот начнется. Понятия не имею, в чем дело, но нюхом чую беду. Большую. Курц швырнул рацию на стол и продолжил одеваться. Хотелось курить, но сигареты кончились. 6 Когда-то в хлеву старика Госслина содержалось небольшое стадо молочных коров, и хотя хлев вряд ли соответствовал стандартам министерства сельского хозяйства, был еще в довольно приличном состоянии. Солдаты провели электричество, повесили мощные лампы, бросавшие холодное сияние на стойла, на загончик для доения, на верхний и нижний сеновалы. Кроме того, они расставили по углам несколько обогревателей, и сейчас воздух буквально раскалился лихорадочной пульсирующей жарой. Войдя, Генри немедленно расстегнул куртку, но это не помогло: волосы сразу взмокли от пота. Наверное, тут сыграли роль и таблетки Оуэна - перед тем как зайти в коровник, он проглотил еще одну. Генри огляделся и покачал головой. До чего же коровник похож на все лагеря беженцев, которые ему приходилось видеть: боснийских сербов в Македонии, гаитянских мятежников после высадки морских пехотинцев Дядюшки Шугара в Порт-о-Пренсе, африканских эмигрантов, покинувших родину из-за болезней, голода, гражданских войн или из-за всего вместе. Такие вещи часто показывают по телевизору, и к ним постепенно привыкаешь, но сидя в уютном кресле, трудно вообразить, как все происходит на самом деле, ужас, с которым наблюдаешь насилие, кровь и боль, так или иначе отстраненный, почти клинический. Но оказалось, что для посещения подобных мест не нужны ни виза, ни паспорт. Обычный коровник в Новой Англии. Люди, оказавшиеся здесь, были одеты не в лохмотья и грязные дашики "мужская африканская рубашка.", а в дорогие охотничьи куртки, брюки с большими накладными карманами (так удобно для запасных обойм) и белье с подогревом от "Фрут оф зе лум". Но впечатление оставалось тем же самым. Единственным отличием было всеобщее непроходящее изумление. Такого просто не могло быть на Земле Наших Надежд. Интернированные вполне уютно устроились на брошенных на пол вязанках сена (предварительно подстелив куртки). Они уже успели разделиться на небольшие семейные и дружеские компании и сейчас мирно спали. Сеновалы и даже стойла тоже были заняты. Слышались храп, сопение и стоны людей, метавшихся в кошмарах. Где-то плакал ребенок. И в довершение всего сюрреалистического кошмара из динамиков тихо лилась музыка. Дремлющие, обреченные на смерть обитатели коровника старика Госслина слушали оркестр Фреда Уоринга, исполнявший "Чарминг найт" в переложении для скрипок. Даже в его нынешнем одурманенном состоянии каждая деталь с неестественной отчетливостью врезалась в память. Все эти оранжевые куртки и кепки! - подумал он. Господи! Настоящий Хэллоуин в аду! Здесь тоже было полно зараженных. Красно-золотой мох цвел на щеках, ушах, между пальцами и даже на балках и электропроводах. Пахло в основном сеном, но Генри без труда учуял знакомый запашок этилового спирта с примесью серы. Кроме того, спящие непрерывно испускали газы, такие громкие, словно шесть-семь бездарных музыкантов пытались аккомпанировать оркестру на тубах и саксофонах. В других обстоятельствах это было бы забавно... Возможно, и в этих тоже.., для любого человека, не видевшего извивающегося и щерившего зубы хорька на окровавленной постели Джоунси. "Сколько их сейчас вынашивает этих тварей?" - спросил себя Генри. Впрочем, это не важно, - подумал он, - хорьки в конце концов достаточно безвредны. Они смогут просуществовать без хозяев в этом коровнике, но снаружи, где метет снег, буйствует ветер и температура ниже нулевой, не продержатся и двух часов. Ему нужно потолковать с этими людьми... Нет, не так. Что ему нужно - так это до смерти запугать их. Заставить подняться и выйти из тепла на мороз. Раньше тут были коровы, и сейчас здесь - тоже коровы. Он должен превратить их обратно в людей - испуганных, обозленных людей. Он мог бы сделать это, но не в одиночку. А часики тикают. Оуэн Андерхилл дал ему полчаса. По прикидкам Генри, треть этого времени уже прошла. Мегафон. Сообразить что-то вроде мегафона. Без этого ничего не выйдет, подумал он и, оглядевшись, заметил грузного, лысеющего мужчину, спавшего на боку, слева от двери, ведущей в загон для доения. Похоже, это один из тех, кого он выпер из сарая, но сказать наверняка трудно. Но это был Чарлз, и байрум покрыл красной черепицей то, что старина Чарли, вне всякого сомнения, гордо именовал своим "солнечным секс-пультом". Кому нужна пересадка волос, когда это дерьмо до тебя доберется? - ухмыльнулся про себя Генри. Чарлз как раз то, что надо, и к тому же Марша спала почти рядом, держа руку Даррена, мистера Убойный-косячок-из-Ньютона. По ранее гладкой щеке Марши полз байрум. Муж пока не пострадал, зато деверь - Билл, кажется? - походил на мохнатое чудовище. Лучший в шоу. Он встал на колени перед Биллом, взял поросшую байрумом руку и вторгся в непроходимые джунгли его кошмаров. Проснись, Билл. Труба зовет. Нужно выбираться от сюда. Несли поможешь мне, мы сумеем. Проснись, Билл, Проснись и будь героем. 7 Все случилось с головокружительной скоростью. Генри ощутил, как сознание Билла выныривает из глубин сна, отчаянно тянется к разуму Генри, словно утопающий - к спасателю, плывущему ему на помощь. Не разговаривай, не пытайся разговаривать, сказал ему Генри, только слушай. Нам нужны Марша и Чарлз. Четверых будет достаточно. Что... Времени нет, Билли. Начали. Билл взял за руку невестку. Глаза Марши немедленно распахнулись, будто она именно этого ждала, и Генри ощутил, как все шкалы в его голове повернулись еще на одно деление. На ней грибок был не так обилен, как на Билле, но, по-видимому, природа наделила ее большими способностями. Без единого вопроса она взяла за руку Чарлза. Генри показалось, что она уже сообразила, в чем дело и что от нее требуется. К счастью, она также прониклась необходимостью спешить. Прежде всего следует подкинуть бомбу этим людям, а потом использовать их как таран. Чарлз подскочил, тараща глаза. И тут же, как по команде, встал. Теперь все четверо собрались в кружок и взялись за руки, подобно участникам спиритического сеанса.., что, по мнению Генри, было недалеко от истины. Дайте это мне, велел он, и они подчинились. Ощущение было такое, словно в ладонь легла волшебная палочка. Слушайте меня! - позвал он. В разных концах коровника стали подниматься головы, кое-кто подпрыгивал, словно наэлектризованный. Слушайте и делайте, что говорят.., делайте, что говорят. Понятно? Делайте, что говорят. Это ваш единственный шанс, так что ДЕЛАЙТЕ, КАК СКАЗАНО! Они повиновались инстинктивно, как люди, насвистывающие мелодию или хлопающие в такт. Дай он им время на размышления, возможно, все оказалось бы куда сложнее, и вероятно, просто невозможным, но он не дал им ни минуты. Большинство спали, и он застиг зараженных, иначе говоря, телепатов, врасплох, в ту минуту, когда их сознание было беззащитно-открытым. Повинуясь неосознанному импульсу, Генри послал серию образов: солдаты в масках, окружающие коровник, некоторые с пистолетами, остальные с рюкзаками, присоединенными к длинным трубкам. Придал лицам солдат выражение почти карикатурной жестокости. По приказу, исторгнутому динамиками, трубки изрыгают струи жидкого огня: напалма. Степы и крыша коровника занимаются мгновенно. Генри проник в коровник, продолжая посылать картины с вопящими, мечущимися людьми. Огненные капли падали из дыр в горящей крыше, поджигали сено. Мужчина с горящими волосами.., женщина в пылающей лыжной парке, все еще украшенной билетиками на подъемники лыжных курортов. Теперь все смотрели на Генри. Генри и круг его приятелей. Правда, изображения принимали только телепаты: инфицированы были всего процентов шестьдесят заключенных, но и остальные уловили ощущение нерассуждающей паники: нарастающий прилив поднимает с мелей все лодки. Стиснув руки Билла и Марши, Генри снова переключил изображение на внешнюю перспективу. Пожар; голос, орущий из динамиков приказ никого не выпускать. Теперь все заключенные были на ногах, несвязно выкрикивая что-то (телепаты молчали. Измученные глаза глядели на Генри с испещренных байрумом лиц). Он показал им коровник, горящий свечой в снежной ночи, ветер, превращающий огненный ад в бушующий вихрь, но струи напалма по-прежнему бьют по цели, и голос из динамиков вещает: "ТАК, ПАРНИ, ТАК, СДЕЛАЙТЕ ИХ ВСЕХ! НЕ ПОЗВОЛЬТЕ НИКОМУ УЛИЗНУТЬ! ОНИ - РАК, А ВЫ -ЛЕКАРСТВО!" Теперь изображение заработало в полную силу, питаемое собственными страхами людей. Генри послал образы тех, кто смог найти выход или выбраться через окна. Многие горели заживо. Одна женщина держала на руках ребенка. Солдаты перебили всех, кроме женщины с ребенком, превращенных в живые факелы. - Нет!!! - завопили в унисон сразу несколько голосов, и Генри с каким-то болезненным удивлением осознал, что все они придали лицу горящей женщины свои черты. Теперь они неуклюже топтались, как скот, застигнутый грозой. Нужно подогреть их, пока они не начали думать. Собрав силу объединенного разума тех, кто держался за руки, Генри послал им изображение магазина. ПОЙМИТЕ! - мысленно воскликнул он. ЭТО ВАШ ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС! ЕСЛИ МОЖЕТЕ, ПРОРВЕМСЯ В МАГАЗИН, СОРВЕМ ПРОВОЛОКУ, ЕСЛИ ДВЕРЬ ЗАБИТА! НЕ ОСТАНАВЛИВАЙТЕСЬ! НЕ ВРЕМЯ КОЛЕБАТЬСЯ! БЕГИТЕ В ЛЕС! ПРЯЧЬТЕСЬ В ЗАРОСЛЯХ! ОНИ ИДУТ, ЧТОБЫ СЖЕЧЬ КОРОВНИК И ВСЕХ, КТО ТУТ ЕСТЬ! ЛЕС - ВАШЕ СПАСЕНИЕ! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! Утонувший в колодце собственного изображения, опьяненный таблетками Оуэна и посылая изо всех своих сил картины возможного спасения в лесу, верной смерти здесь, в этом проклятом месте, картины простые и незатейливые, как в детской книжке, он почти не сознавал, что кричит вслух: - Сейчас, сейчас, сейчас - Сначала команду подхватила Марша Чайлз. Потом ее деверь, потом Чарлз, мужчина с заросшим грибком секс-пультом. Невосприимчивый к байруму и, следовательно, не получивший дара телепатии Даррен тем не менее оказался достаточно чутким к витающим в воздухе флюидам и тоже стал скандировать: - Сейчас! Сейчас! Сейчас! Слово перепархивало от человека к человеку, от группы к группе, вирус нарастающей паники. Куда более заразный, чем грибок. Стены коровника тряслись. Кулаки вздымались в унисон, как на рок-концерте. - СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! Генри позволил им перехватить инициативу, довести накал возбуждения до предела, и сам грозил кулаком, даже не сознавая этого, поднимал ноющую руку, одновременно напоминая себе не поддаваться общей истерии, которую сам же подогрел: в конце концов им на север, ему - на юг. Он ждал того момента, когда возврат к прежнему состоянию невозможен. Следовало как можно скорее достичь точки кипения и спонтанного взрыва. Такой момент настал. - Сейчас, - прошептал он, снова собирая воедино сознание Марши, Билла, Чарлза и других.., тех, кто был рядом и особенно остро его воспринимал. Он все перемешал, взболтал, сжал и метнул это единственное слово, как серебряную пулю, в головы трехсот семнадцати людей, запертых в коровнике старика Госслина: СЕЙЧАС. И вслед за мгновением мертвенной тишины распахнулись врата ада. 8 Еще до наступления сумерек вдоль изгороди на равном расстоянии друг от друга поставили дюжину двухместных караульных будок (за неимением ничего лучшего, с передвижных туалетов сняли писсуары и унитазы). В каждой будке имелся обогреватель, разливавший такое отупляющее тепло, что охранники не слишком торопились выходить наружу. Время от времени кто-то открывал двери, впуская вихри морозного воздуха, но этим и ограничивались все приступы бдительности. Большинство стражей были солдатами мирного времени, не представлявшими, насколько высоки ставки в этой игре, поэтому сейчас они мирно травили байки о женщинах, сексе, машинах, начальстве, сексе, семьях, будущем, сексе, пьянках, наркотиках, вечеринках и сексе. Все благополучно просмотрели оба визита Оуэна Андерхилла к сараю (его легко можно было заметить с постов 9 и 10) и уж, конечно, последними доперли, что имеют дело с настоящим, полновесным мятежом на их утлом кораблике. Семеро других, пробывших в команде Курца немного дольше и, следовательно, успевших достаточно просолиться, расселись в магазине вокруг дровяной печки, играя в карты, в том самом офисе, где Оуэн слушал записи Курца "пощадите нас", где-то около двухсот лет назад. Шестеро играющих были часовыми. Седьмой - коллегой Дога Бродски, Джином Кембри. Кембри не смог уснуть. Причина бессонницы была скрыта эластичной хлопчатобумажной повязкой на запястье. Он не знал, сколько еще послужит повязка, потому что красная растительность продолжала распространяться. Если не принять мер, кто-то обязательно увидит, и тогда, вместо того чтобы играть в карты в офисе, он окажется в коровнике вместе с гражданскими. Но разве он один? У Рея Парсонса из уха торчит вата. Он сказал, что в ухе стреляет, но так ли это? Тед Трезевски обмотал предплечье бинтом, жалуясь, что наткнулся днем на колючую проволоку. Может, не врет. Джордж Аделл, непосредственный начальник Дога в более спокойные времена, натянул на лысину вязаную шапочку, что придало ему необычайное сходство с престарелым белым рэппером. Вероятно, под ней нет ничего, кроме кожи, но носить вязаные шапочки в такой жаре? По меньшей мере странно. - Сдох, - сказал Хоуи Эверетт. - Объявляю масть, - откликнулся Дэнни О'Брайен. Парсонс и Аделл последовали его примеру. Но Кембри едва их слышал. Перед глазами вдруг встала женщина с ребенком на руках. Пока она пыталась перебежать занесенный снегом выгул, солдаты поливали ее напалмом. Кембри в ужасе поежился, посчитав, что картина вызвана его нечистой совестью. - Джин! - окликнул Эл Колмен. - Собираешься объявлять или... - Что это? - нахмурился Хоуи. - Ты о чем? - спросил Тед Трезевски. - Прислушайся и поймешь, - сказал Хоуи. Тупой полячишка, отдалось в голове Кембри, но тот не придал оскорблению особого значения. Скандирующие голоса с каждой минутой становились громче, заглушая ветер, быстро набирая силу и мощь. - Сейчас! Сейчас! Сейчас! Сейчас! СЕЙЧАС! Крики доносились из коровника, прямо за их спинами. - Какого дьявола... - протянул Аделл, задумчиво уставясь на складной стол, заваленный разбросанными картами, пепельницами, фишками и деньгами. Джин Кембри неожиданно понял, что под дурацкой шерстяной шапочкой и в самом деле нет ничего, кроме лысины. Номинально Аделл командовал их группой, на деле же ни черта не соображал. Не видел вздымающихся кулаков, не слышал сильного мысленного голоса, солировавшего в хоре. Кембри заметил тревогу на лицах Парсонса, Эверетта, Колмена. Они тоже все видели. Мгновенное понимание объединило их, тогда как здоровые только недоуменно переглядывались. - Говнюки сейчас пойдут на штурм, - сказал Кембри. - Не дури, Джин, - отмахнулся Джордж Аделл. - Они понятия не имеют, что их ждет. Кроме того, это штафирки. Так, пар выпу... Но конец предложения заглушило единственное слово - СЕЙЧАС, - циркулярной пилой прорезавшее мозг Кембри. Рей Парсонс и Эл Колмен поморщились. Хоуи Эверетт взвыл от боли, сжав ладонями виски. Судорожно вскинутые колени стукнулись о столешницу. Карты, фишки и деньги разлетелись во все стороны. Долларовая банкнота приземлилась на печке и начала тлеть. - А, мать твою, взгляни, что ты... - начал Тед. - Они идут, - сказал Кембри. - Сейчас они возьмутся за нас. Парсонс, Эверетт и Колмен бросились к карабинам М-4, прислоненным к стене около вешалки старика Госслипа. Остальные, оцепенев от неожиданности, удивленно смотрели на них.., но тут раздался грохот дверей коровника, затрещавших под напором толпы. Снаружи двери были заперты на огромные стальные армейские засовы, которые пока еще держались. Но вот прогнившее дерево не выдержало, и в пролом хлынула толпа заключенных, продолжавших скандировать заветное слово "сейчас", сминая несчастных собратьев, которым не повезло выстоять в давке. Кембри тоже метнулся к стене, схватил карабин, каковой немедленно у него выдернули. - Это мой, мудак, - рыкнул Тед Трезевски. От разбитых дверей коровника до офиса было не более двадцати ярдов. Толпа быстро перекрыла ничтожное расстояние с воплями: "СЕЙЧАС, СЕЙЧАС, СЕЙЧАС". Столик с грохотом перевернулся, засыпав картами все свободное пространство. При первых признаках бунта включилась вмонтированная в изгородь сигнализация. Первые, кто пошел на проволоку, либо поджарились, либо повисли на толстых колючках, как огромные вздутые рыбины. Мгновение спустя тревожные звонки сменились пронзительным воем сирен, Общей Тревогой, которую иногда обозначали как "Ситуация Три Шестерки", конец света. Из пластиковых туалетных будок выглядывали изумленные испуганные лица часовых. - Коровник! - закричал кто-то. - В коровнике свалка! Это побег! Часовые высыпали на снег, полураздетые, босые, и рассыпались вдоль изгороди, не подозревая, что более восьмидесяти камикадзе, бывших охотников на оленей, закоротили ее собственными телами, навалившись на провода, дергаясь в последних смертных судорогах и продолжая во всю глотку орать "СЕЙЧАС"! Никто не заметил еще одного беглеца - высокого, тощего, в старомодных роговых очках на носу. Того, кто оторвался от остальных и побрел по сугробам, успевшим вырасти на выгуле. Хотя Генри не видел и не чувствовал слежки, все же, еще раз оглядевшись, пустился бежать. Он казался себе маленьким и беззащитным, унизительно уязвимым под зоркими беспощадными глазами прожекторов, а какофония сирен и гудков сводила с ума, вселяла панический страх.., терзала, совсем как когда-то плач Даддитса в тот день, на задах здания братьев Трекер. Он надеялся, что Андерхилл ждет его. Пока сказать трудно: слишком густой снег скрывал дальний конец загона, но он скоро будет там, и все станет ясно. 9 Курцу осталось надеть второй сапог, когда поднялась суматоха, воздух наполнился оглушительными воплями сирен и сигнализации, и включилось дополнительное освещение, заливая этот Богом забытый кусок земли еще более ослепительным сиянием. Курц не ощутил ни удивления, ни досады, только смесь сожаления и облегчения. Облегчения от того, что неизвестное чудовище, пожиравшее его нервные клетки, наконец обнаружило себя, и теперь остается только взять ситуацию под контроль. Сожаление - от того, что эта хренотень не продержалась еще два часа. Всего два часа, и можно было бы спокойно подводить итоги операции. Так и не выпуская сапога, он вылетел из "виннебаго". От коровника несся буйный неудержимый рев, что-то вроде боевого клича, на который невольно отозвалось его сердце. Ураганный ветер приглушал крики, но не слишком: похоже, узники все как один бросились в битву. Неизвестно откуда, из их сытых, изнеженных, здесь-такого-не-может-быть, рядов возник Спартак - кто бы мог подумать? Все проклятая телепатия, подумал он. Интуиция, никогда не подводившая его, подсказывала: случилось непоправимое, и вся операция летит к чертям, но несмотря на это, Курц улыбался. Все-таки это чертова телепатия. Учуяли, что их ждет.., и кто-то решил действовать. Перед его глазами из разлетевшейся двери коровника высыпала пестрая толпа в куртках и оранжевых кепках. Один упал на торчавшее острие сломанной доски, пронзившее его, как осиновый кол вампира. Поскользнувшиеся на снегу были затоптаны толпой. И все это под мертвенным равнодушным сиянием прожекторов. Курц, словно зритель на чемпионате по реслингу, занявший к тому же лучшее место, видел все. Все, что творилось на ринге. Две группы бегущих, по пятьдесят - шестьдесят человек в каждой, державшиеся вместе, так же слаженно, как расчеты в учебных командах, бросились на ограду, по обе стороны от убогой лавчонки. Нападавшие то ли не знали, что через проволоку пропущен смертельный ток, то ли им было все равно. Остальная масса ринулась в обход магазина. Это было самое слабое место во всей обороне, но теперь было уже все равно. Курц понял, что ограде не устоять. Никогда его строго выверенные планы не рушились так грубо: две-три сотни неуклюжих солдат ноября очертя голову бросаются в атаку с воплями "банзай". Он не допускал и тени сомнения в том, что они, как всякий скот, будут покорно ждать, пока пастух поведет их на бойню. - Неплохо, мальчики, - пробормотал Курц, ощущая, как горит еще что-то, вероятно, его проклятая карьера.., но конец все равно близок, недаром он выбрал такую головоломную операцию, чтобы достойно уйти со сцены, не так ли? Насколько он понимал, маленькие серые человечки из космоса - отныне явление вторичное. Доведись ему вести новости, заставка на экране гласила бы: сюрприз! американцы НОВОЙ ЭРЫ ПРОЯВЛЯЮТ УДИВИТЕЛЬНОЕ МУЖЕСТВО! Можно сказать, выдающееся. Просто позор убивать таких храбрецов. Вой сирены то нарастал, то замирал в снежной ночи. Первая волна беглецов ударилась в заднюю стену магазина. Курц почти увидел, как содрогнулась постройка. - Проклятая телепатия, - повторил он, ухмыляясь. Похоже, его люди наконец опомнились и высыпали из караульных будок, из автопарка, столовой и полутрейлеров, служивших импровизированными бараками. Но ухмылка тут же погасла, сменившись недоумением. - Стреляйте! - крикнул он. - Почему вы не стреляете? Кое-кто действительно пустил в ход оружие, но таких было слишком мало. Ничтожно мало. Курц почуял панику. Его люди не стреляли, потому что наложили в штаны от страха. Или попросту знали, что их очередь - следующая. - Проклятая телепатия, - повторил он, и внезапно в магазине началась перестрелка. Окна офиса, где они еще вчера совещались с Оуэном Андерхиллом, освещались ослепительными прерывистыми вспышками. Два стекла вылетели. Какой-то мужчина попытался выскочить из второго, и Курц едва успел узнать Джорджа Аделла, прежде чем того схватили за руки и втащили обратно. Парни в офисе хотя бы сопротивлялись, но что еще им оставалось делать? Они боролись за свою жизнь. Солдаты никак не успевали добежать к месту драки. Курц уже подумывал бросить сапог и схватить свой девятый калибр. Пристрелить нескольких беглецов. Настрелять дичи. Нахватать трофеев. Так и так кругом все рушится. Почему бы нет? Андерхилл. Вот почему. Оуэн Андерхилл играл какую-то роль в этой заварушке. Курц знал это так же точно, как то, что его зовут Курц. От всего этого пахло предательством, а предательство было у Андерхилла в крови. Из офиса Госслина снова донеслись перестук выстрелов.., вопли боли.., триумфальные крики. Компьютерные мозги, пожиратели салатов, глотатели "Эвиана", ничтожные готы взяли свою крепость. Курц захлопнул дверцу "виннебаго", чтобы не видеть всей этой мерзости, и поспешил назад в спальню, позвонить Фредди Джонсону. Сапог он так и не выпустил. 10 Кембри стоял на коленях, за письменным столом старика Госслина, когда в магазин ворвалась первая волна заключенных. В этот момент Кембри, не помня себя, выдергивал ящик за ящиком в поисках оружия. Он еще не знал, что останется жив лишь потому, что ничего не найдет. - СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! СЕЙЧАС! - скандировали обезумевшие беглецы. В заднюю стену ударили с такой силой, словно туда врезался грузовик. Снаружи послышался противный треск: это на проволоку легли первые смертники. Свет в офисе замигал. - Держитесь вместе, парни! - вскрикнул Денни О'Брайен. - Ради Господа Бога, держитесь вме... Дверь черного хода слетела с петель с такой силой, что упала не вперед, а назад, прикрыв нападавших, как щитом. Кембри нырнул под стол, прикрывая руками голову, когда дверь вновь наклонилась вперед и легла на стол под углом, что дало ему возможность до поры до времени уцелеть. Хлопки выстрелов в крохотном помещении разрывали уши, заглушая вопли раненых и умирающих, но Кембри понял, что стреляли только Трезевски, Аделл и О'Брайен. Колмен, Эверетт и Рей Парсонс стояли с потрясенным видом, прижимая оружие к груди. Из своего случайного убежища Джин Кембри видел, как узники сметают все на своем пути, как самые первые, сраженные пулями, валятся, заливая кровью пол, стены, рекламные плакаты. Он видел, как Джордж Аделл швырнул карабин в двух оранжевокурточных верзил и метнулся к окну. Он почти успел вывалиться, но человек, на щеке которого родимым пятном краснел Рипли, вонзил зубы в щиколотку Джорджа, как в ножку рождественской индейки, а другой заткнул вопли, резко дернув голову Джорджа влево. Комнату затянуло голубоватым пороховым дымом, но Кембри увидел Эла Колмена, отбросившего ружье и подхватившего общий вопль: "Сейчас! Сейчас! Сейчас!" Он увидел, как Рей Парсонс, самый мирный и спокойный человек на свете, прицелился в Денни О'Брайена и вышиб ему мозги. Теперь все стало проще. Теперь было только так: больные против здоровых. Стол отлетел к стенке от сильного удара. Дверь шлепнулась на Кембри, и, прежде чем тот успел подняться, по нему промчались люди. Он чувствовал себя ковбоем, упавшим с коня во время общей свалки. Его наверняка раздавят! Но еще миг, и убийственное давление ослабло. Кембри быстро встал на колени, подстегиваемый адреналином, бурлящим в крови, и дверь сползла с него, наградив на прощание злобным тычком ручки в бедро. Кто-то на бегу пнул его в ребра, чей-то сапог расцарапал ухо, и тут он умудрился встать. Комната, синяя от дыма, звенела воплями и криками. Несколько здоровенных охотников врезались в печку, которая оторвалась от трубы и покатилась по полу, разбрызгивая горящие кленовые поленья. Деньги и игральные карты загорелись. По магазину поплыла едкая вонь пластиковых покерных фишек. Фишки Рея, не к месту подумал Кембри. Они были с ним в Заливе. И в Боснии тоже. Никем не замеченный в общей суматохе, он продолжал стоять в стороне. Бегущие узники не ломились в дверь между офисом и магазином, в этом не было нужды: всю стену, а вернее, тонкую перегородку, успели снести напрочь. Обломки тоже постепенно занимались огнем от перевернутой печки. - Сейчас, - пробормотал Джин Кембри. - Сейчас. Он увидел Рея Парсонса, бегущего вместе с остальными к переднему крыльцу. За ним мчался Хоуи Эверетт. На ходу он схватил буханку хлеба и помчался по центральному проходу. Тощий старикашка в шляпе с кисточкой и тяжелом пальто отлетел от толчка прямо на печку да так и остался лежать. Кембри услышал тонкий пронзительный вскрик, когда лицо влипло в раскаленный металл и стало плавиться. Не только услышал, но и почувствовал. - Сейчас! - завопил Кембри, сдаваясь и присоединяясь к остальным. - Сейчас! Похоже, операция Блю-Бой завершилась. 11 Пробежав почти три четверти пути, Генри остановился, тяжело дыша и хватаясь за сердце. Позади стремительно разворачивался миниатюрный армагеддон, созданный его руками, впереди не было ничего, кроме тьмы. Андерхилл, сволочь, смылся, бросил его... Полегче, красавчик, полегче... Огоньки мигнули дважды. Генри искал не там, только и всего. Оуэн находился немного левее юго-западного угла выгула. Теперь Генри ясно видел квадратные очертания вездехода. Позади по-прежнему мешались крики, вопли, приказы, стрельба. Не такая отчаянная, как он ожидал, но времени гадать, в чем дело, не осталось. Скорее, окликнул Оуэн. Нужно выбираться отсюда. Подожди! Стараюсь, как могу. Генри снова помчался вперед. Что бы там ни было в допинге Оуэна, действие таблеток явно слабело, и ноги заметно отяжелели. Зуд в бедре сводил с ума, во рту тоже чесалось так, что впору на стенку лезть. Грибок медленно расползался по языку, словно пузырьки углекислого газа в минералке, которые никак не хотят лопаться. Оуэн перерезал проволоку - и колючую, и ту, что под током - и уже стоял перед "сноу кэт" (белым, под общий фон, неудивительно, что Генри его не заметил), упирая в бедро автомат и пытаясь крутить головой сразу на сто восемьдесят градусов. В свете бесчисленных огней от него тянулось несколько теней, разбегавшихся от ботинок, словно обезумевшие часовые стрелки. Оуэн схватил Генри за плечо. Ты в порядке? Генри кивнул. Едва Оуэн потащил его к "сноу кэт", воздух разорвал оглушительный взрыв, похожий на выстрел самого большого в мире карабина. Генри пригнулся, зацепился за что-то и едва не упал. Хорошо еще, Оуэн успел вцепиться в воротник его куртки. Что... Газ. А может, и бензин. Смотри. Он развернул Генри, и тот увидел гигантский столб огня. К небу, как в мультике, взлетали остатки магазина: доски, черепица, горящие пачки "Чириоз", пылающие рулоны туалетной бумаги. Какие-то солдаты зачарованно наблюдали за фейерверком. Другие мчались к лесу, вероятно, преследовали заключенных, хотя в голове Генри бушевала их паника - Бежать! Бежать! Сейчас! Сейчас! - он отказывался верить очевидному. Позже, поразмыслив на свободе, он понял, почему солдаты были заодно со штатскими, сейчас же ничего не соображал: слишком уж быстро все происходило. Оуэн снова повернул его, почти швырнул на пассажирское сиденье, протолкнув через свисающий парусиновый полог, сильно пахнувший моторным маслом. В кабине было тепло, рация, подвешенная к некоему подобию приборной панели, попискивала и квакала. Единственное, что смог разобрать Генри: отчетливые истерические нотки в десятках перебивающих друг друга голосов. Необузданная радость затопила его. Такого безумного счастья он не испытывал с того дня, когда они сумели вселить в Ричи Гренадо и его гоблинов-дружков страх Божий. Именно такие, как они, руководили этой операцией, банда взрослых Ричи Гренадо, вооруженных автоматами вместо сухого собачьего дерьма. Между сиденьями что-то стояло: ящик, на котором посверкивали два янтарных огонька. Генри нагнулся, пытаясь понять, что это такое, Оуэн тем временем откинул брезент, висевший позади места водителя, и грузно плюхнулся на сиденье. Тяжело дыша и улыбаясь, он в последний раз взглянул на горящий магазин. - Поосторожнее с этим, братец, - предупредил он. - Не коснись кнопок. Генри поднял ящик размером с любимую Даддитсову коробку для завтраков со Скуби Ду. Кнопки, о которых упоминал Андерхилл, находились под мигающими индикаторами. - Что это? Оуэн повернул ключ зажигания, и прогретый двигатель немедленно завелся. Улыбка не сходила с лица Андерхилла, и в ярком свете, сочившемся сквозь лобовое стекло, Генри заметил красновато-оранжевые нити байрума, висевшие под его глазами чудовищной бахромой. Брови тоже обросли. - Здесь слишком светло, - сказал он. - Нужно опустить шторы. Он на удивление плавно развернул вездеход, как моторную лодку, и Генри блаженно вжался в спинку сиденья, не выпуская ящичек из рук и чувствуя, что после всего мог бы последующие пять лет провести в инвалидном кресле, поскольку не ощущает ни малейшей потребности ходить своими ногами. Оуэн искоса глянул на него, направляя "сноу кэт" к обрамленной высокими снежными берегами канаве, именовавшейся когда-то Суонни-понд-роуд. - Тебе удалось, - сказал он. - Честно говоря, я сомневался и не стесняюсь в этом признаться. Но ты сумел сдвинуть с места всю эту хренотень. - Говорил же тебе, я мастер мотиваций, - усмехнулся Генри. Кроме того, телепатировал он, большинству из них все равно предстоит умереть. Не важно. Ты дал им шанс. И теперь... Стрельба снова усилилась, но только когда пуля отскочила от металла как раз над их головами, Генри понял, что целились в них. Вторая с лязгом срикошетировала от гусеницы вездехода, и Генри втянул голову в плечи, словно это могло его спасти. Андерхилл, по-прежнему растягивая губы в улыбке, ткнул рукой куда-то вправо. Генри повернулся как раз в тот момент, когда еще две пули отлетели от квадратной коробки вездехода. Оба раза Генри пригибался. Оуэн, казалось, ничего не замечал. Там, куда он показывал, высилась россыпь трейлеров. Перед ними располагалась колония домиков на колесах, а рядом с самым большим, "виннебаго", показавшимся Генри настоящим особняком, сгрудились несколько человек, паливших по "сноу кэт". Хотя расстояние было довольно велико и ветер со снегом не унимались, стрелявшие слишком часто попадали в цель. К ним бежало подкрепление (один профи выставлял напоказ голую грудь, которая выглядела бы вполне уместно в комиксе о супергерое). В центре стоял высокий седой мужчина, рядом переминался еще один, поплотнее. На глазах Генри тощий поднял винтовку и выпалил, даже не позаботившись прицелиться. Дзиннь - и прямо перед носом Генри прожужжала надоедливая муха. Оуэн, как ни странно, рассмеялся. - Тот, седой и тощий, - сам Курц. Он здесь главный, и снайпер что надо. Все новые нули отскакивали от корпуса и гусениц "сноу кэт". Одна все-таки влетела в кабину, и рация смолкла. Они продолжали удаляться от "виннебаго", но на меткости стреляющих это, похоже, не отражалось. Насколько понимал Генри, все эти скоты умели управляться с оружием. Рано или поздно их все равно достанут.., но Оуэн тем не менее улыбался. До Генри только сейчас дошло, что он связался с человеком, куда больше зацикленным на самоубийстве, чем он сам. - Малый рядом с Курцем - Фредди Джонсон. Все эти мушкетеры - мальчики Курца, те, которые должны.., эй, остерегись! Резкий хлопок, еще одна стальная пчела, на этот раз пролетевшая между ними, и пластмассовый шарик на рукоятке переключения передач разлетелся в пыль. Оуэн расхохотался. - Курц! - завопил он. - Готов заложить последний никель! Представляешь, по закону ему полагалось уйти в отставку еще два года назад, а он по-прежнему стреляет, как Анни Оукли "Женщина-ковбой, известная своей меткостью."! - Он восторженно хлопнул кулаком по рулевому колесу. - Но хорошего понемножку. Повеселились, и хватит. Выключай освещение, красавчик! - А? Все еще ухмыляясь, Оуэн ткнул пальцем в ящик с мигающими огоньками, и теперь изогнутые мазки байрума под его глазами показались Генри боевой раскраской. - Нажми кнопки, малыш. Нажми кнопки и спусти занавес. 12 Внезапно - такое всегда бывает внезапно, как по волшебству - мир исчез, и Курц оказался в вакууме. Вопли озверевшего ветра, снежные заряды, вой сирен, нервный ритм гудков.., все пропало. Курц уже не замечал ни Фредди Джонсона, ни остальных ребят из "Империэл Вэлли". Сейчас все его существо сосредоточилось исключительно на удалявшемся "сноу кэт". Он ясно видел Оуэна Андерхилла на левом сиденье, видел прямо сквозь стальную раковину кабины, словно он, Эйб Курц, был наделен рентгеновским зрением супермена. Расстояние было невероятно велико, но значения это не имело. Следующая пуля попадет прямо в затылок предателя, посмевшего переступить Черту. Он поднял винтовку, прицелился... В ночи, один за другим, прогремели два выстрела, достаточно близко, чтобы ударная волна сбила с ног и Курца, и его парней. Трейлер с надписью "Интел Инсайд" на боку перевернулся и врезался в передвижную кухню с гордой табличкой "Спаго". - Иисусе! - вскрикнул кто-то. Далеко не все прожекторы погасли: у Андерхилла хватило времени только на то, чтобы подложить термитные заряды под два из четырех генераторов (при этом он не уставал бормотать себе под нос: "В Бенберри-кросс, в Бенберри-кросс, бим-бом, на палочке верхом"), но летящий по снегу вездеход неожиданно исчез в причудливых, осыпанных искрами тенях, и Курц, так и не выстрелив, уронил винтовку. - Мать твою, - без всякого выражения выговорил он. - Не стрелять. Не стрелять, олухи вы этакие. Кончайте, слава Иисусу. Поднимайтесь в фургон. Все, кроме Фредди. Беритесь за руки и молитесь Богу Отцу Всемогущему, чтобы помог благополучно унести задницы из этого осиного гнезда. Пойдем, Фредди. Шевели ногами. Остальные, человек двенадцать, медленно поднимались по ступенькам, то и дело оглядываясь на горящие генераторы, на пылающую палатку кухни (стоявшая рядом палатка-столовая уже занималась, на очереди - изолятор и морг). Половина ламп и прожекторов вышла из строя. Курц обнял Фредди Джонсона за плечи и отвел в сторону, в сугроб, где обретший новую силу ветер нес клубы чего-то, напоминавшего мистический туман в фильме с привидениями. Прямо перед ними огонь весело пожирал магазин. Рядом горел коровник. Разбитые двери темнели провалами, как старческая беззубая челюсть. - Фредди, ты любишь Господа? Говори правду. Фредди уже проходил все это. Мантра. Обычная мантра. Босс прочищает свои мозги. - Я люблю Его, босс. - Клянешься, что это правда? - допытывался Курц, пронизывая его взглядом. Вернее, глядя сквозь него. Что-то планируя на пять шагов вперед, если подобное, состоящее из одних инстинктов существо способно планировать. - Зная, что за ложь будешь вечно томиться в аду? - Клянусь, босс. - Ты очень любишь Его, верно? - Очень, босс. - Больше, чем группу? Больше, чем хорошую драку и свое дело? - Пауза. - Больше, чем меня? На такие вопросы нужно отвечать осторожно, хорошенько подумав, если жизнь дорога. К счастью, они не так и сложны. - Нет, босс. - Телепатия прошла, Фредди? - Было что-то, сам не пойму, телепатия ли это.., голоса в голове... Курц кивнул. Красно-золотые языки, точного оттенка грибка Рипли, заплясали на крыше коровника. - ..но все кончилось. - А остальные в группе? - "Империэл Вэлли"? - уточнил Фредди, кивая в сторону "виннебаго". - А то кто же? Пожарная команда? Конечно, они. - Все чистые, босс. Никто не заразился. - Прекрасно, конечно, то есть не очень. Фредди, нам нужна парочка больных. И когда я говорю "нам", имею в виду тебя и меня. Мне необходимы американцы, кишащие этим дерьмом, ясно? - Так точно. Фредди, разумеется, ничего не понял, но пока это и не важно. Он ощущал, как Курц овладевает ситуацией прямо у него на глазах, овладевает ситуацией, и это уже счастье. Курц объяснит Фредди все, что ему положено знать. Фредди опасливо оглянулся на пылающий магазин, пылающий коровник, пылающую кухню. Ситуация - хуже некуда. А может, и нет. Теперь, когда Курц все берет на себя. - Во всем виновата чертова телепатия, - размышлял вслух Курц, - но толчок к этой истории дала не телепатия. Обычная человеческая подлость, хвала Иисусу. Кто предал Иисуса, Фредди? Кто отметил его поцелуем предателя? Фредди читал Библию в основном потому, что это был подарок Курца. - Иуда Искариот, босс. Курц быстро закивал. Глаза его постоянно бегали, оценивая степень разрушений, вычисляя возможность ответных действий, сильно затрудненных ураганом. - Верно, дружище. Иуда предал Иисуса, а Оуэн Андерхилл предал нас. Иуда получил тридцать сребреников. Не слишком большая плата, как по-твоему? - Не слишком, босс, - согласился Фредди, полуотвернувшись от Курца, потому что в этот момент в столовой что-то взорвалось. Стальные пальцы сжали его плечо и повернули обратно. Глаза Курца, широко раскрытые и горящие, в обрамлении белых, как у привидения, ресниц, впились в него. - Смотри на меня, когда я с тобой говорю, - сказал он. - И слушай, когда к тебе обращаются. - Рука Курца легла на девятимиллиметровик. - Иначе я вышибу тебе мозги. Ночь и без того выдалась нелегкой, и нечего злить меня, пес ты этакий! Понял? Джонсона нельзя было упрекнуть в трусости, но сейчас в желудке что-то перевернулось и поползло к глотке. - Да, босс, простите. - Так и быть. Господь любит и прощает, и нам велел. Не знаю, сколько сребреников досталось Оуэну, но вот что скажу: мы должны схватить его, раздвинуть ягодицы и проделать нашему мальчику новехонькую дырку, раз в пять побольше прежней! Ты со мной? - Да, босс. - Самым горячим желанием Фредди в эту минуту было найти типа, перевернувшего его упорядоченный мир с ног на голову, и оттрахать во все дырки. - Как, по-вашему, босс, насколько увяз во всем этом Оуэн? - По мне, так достаточно, - безмятежно произнес Курц. - Мне кажется, Фредди, я иду ко дну... - Нет, босс. - ..но уйду не один. - Все еще обнимая Фредди за плечи, Курц повел нового заместителя к "виннебаго". Низкие умирающие столбы огня отмечали места горевших генераторов. Подумать только, что все это натворил Андерхилл, один из парней Курца. Немыслимо! Но Фредди, хоть и не до конца поверил ужасной новости, все же постепенно начинал накаляться. Сколько сребреников, Оуэн? Сколько, проклятый изменник? Курц остановился у подножия ступенек. - Даю задание найти и уничтожить. Кого ты поставил бы во главе группы? - Галлахер, босс. - Кейт? - Верно. - Она каннибал, Фредди? Командир такой группы должен быть каннибалом. Сам знаешь, миссия... - Съест живьем и не поперхнется, босс. - О'кей, - кивнул Курц. - Работенка грязная. Мне нужны два носителя Рипли, лучше парни из Блю-Бой. Остальных.., как животных, Фредди. Еще раз: на "Империэл Вэлли" возложена задача найти и уничтожить. Галлахер и остальным предстоит выследить и пристрелить всех, кого возможно. Как солдат, так и штатских. Срок - до двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня. После этого каждый сам за себя. Кроме нас, Фредди. Огонь окрасил лицо Курца байрумом, превратил глаза в глазки хорька. - Нам придется затравить Оуэна Андерхилла и научить его любить Господа. Курц взлетел на ступеньки "виннебаго", ловкий, как горный козел, несмотря на утоптанный скользкий снег. Фредди Джонсон поднялся следом. 13 "Сноу кэт" скатился по насыпи к Суонни-понд-роуд с такой скоростью, что Генри замутило. Вездеход развернулся и устремился на юг. Оуэн вел машину, не сводя глаз с дороги. "Кэт" упрямо пробивался вперед. Генри прикинул, что пока они идут на первой скорости, тридцать пять миль в час. Конечно, это позволит благополучно уйти от магазина Госслина, но Генри казалось, что Джоунси передвигался куда быстрее. Шоссе впереди? - спросил Оуэн. Верно? Да. Милях в четырех. Нужно поменять машины, когда мы туда доберемся. Никто не пострадает, если это будет зависеть от нас, разумеется. И никого не убьют. Генри.., не знаю, как объяснить.., но это не игрушки. - Никто не пострадает. И никого не убьют. По крайней мере не тогда, когда будем отбирать машину. Соглашайся или я немедленно открываю дверцу и выкатываюсь отсюда. Оуэн повернул к нему голову: - С тебя станется, верно? И пропади пропадом твой друг и все, что он готовит этому миру? - Мой друг здесь ни при чем. Его похитили. - Так и быть. Никто не пострадает, когда мы сменим машины. Если это будет зависеть от нас. И никто не погибнет. Кроме, возможно, нас. Куда мы едем? Дерри. Он там? Последний уцелевший пришелец? Думаю, так. В любом случае у меня в Дерри друг, который нам поможет. Он видит линию. Какую линию? - Не важно, - сказал Генри и подумал: Это чересчур сложно. - Что значит "сложно"? А "нет костяшек, нет игры"? Объясню по дороге. Если смогу. "Сноу кэт" катился к автостраде, разделяющей штаты, стальная капсула, в желтых лучах и снежной завесе. - Повтори еще раз, что мы должны сделать, - потребовал Оуэн. - Спасти мир. - И скажи, кем мы при этом станем.., мне нужно слышать. - Героями, - сказал Генри и, откинув голову на спинку, закрыл глаза. Мгновение спустя он уже спал.